Дэвид Моррелл - Инспектор мертвых
– Я не только слушаю, я восхищаюсь ими, – сказал Беккер.
Эмили задумалась на мгновение.
– Я верю вам.
Из кабинета доносился голос Де Квинси, беседовавшего с Расселом.
– Вы взяли на себя заботу об отце, – продолжил сержант, – но, как вы сами сказали, он, к несчастью, не всегда будет с вами. Возможно, когда я стану зарабатывать больше и накоплю денег, мы вернемся к этому разговору. А пока, – улыбнулся Беккер, – если вы решите стать сестрой милосердия, я уверен в вашем успехе.
Полковник Траск что-то пробормотал во сне.
– Наши голоса беспокоят его, – решила Эмили.
– Мне лучше выйти и составить компанию вашему отцу, – сказал Беккер.
– Спасибо за вашу дружбу, Джозеф, – прошептала девушка и поцеловала его.
В кабинете полковника Траска Уильям Рассел рассказывал Де Квинси о войне, время от времени отхлебывая бренди из фляжки.
– После Инкерманского сражения командование армии выяснило, что я репортер «Таймс». Офицерам приказали избегать разговоров со мной. Сам лорд Реглан запретил мне пользоваться полевым телеграфом. Военные корабли отказывались доставлять мои сообщения гражданским телеграфным линиям на турецком берегу. Вот тогда-то я и познакомился с полковником Траском. Однажды ночью мы повстречались в палатке, где я пил бренди с несколькими офицерами, которые настолько презирали лорда Реглана, что не подчинились его приказу и продолжали общаться со мной. Когда я получил от них нужные сведения, полковник отвел меня в сторону и сказал, что наслышан о моих трудностях. Он предложил переправить корреспонденцию на своем личном судне.
– У него был корабль? – удивился Де Квинси.
– Обладая неограниченными финансовыми возможностями, полковник постоянно гонял его взад и вперед: переправлял мою корреспонденцию и привозил назад продовольствие, одежду и палатки, в которых так отчаянно нуждались наши солдаты.
– Герой во всех отношениях, – признал Де Квинси.
– Мы много раз тайно встречались. Он рассказывал мне о победах русских, о растущей некомпетентности британского командования. Благодаря полковнику я узнал, что лорд Реглан до сих пор уверен, будто Наполеоновские войны продолжаются. Не в состоянии запомнить, что французы теперь наши союзники, он продолжает называть их врагами.
– Вы так подробно описывали подвиги полковника, словно сами видели его сражения.
– Видел, и не один раз. Однажды он истратил все патроны, даже те, которые забрал у убитых солдат, и ринулся вперед по залитому кровью склону, вооруженный одним лишь штыком. Другие пехотинцы, воодушевленные его примером, поднялись вслед за ним и отбили все контратаки противника, обеспечив победу британской армии. В другой раз Траск бросился сквозь туман и пороховой дым на помощь кузену королевы, когда тот вместе со своей частью попал в окружение русских. Схватка была такой яростной и дикой, что полковник бросал во врагов камнями, пинал их ногами и даже кусал.
– Вы сами рисковали жизнью, присутствуя в гуще событий, – отметил Де Квинси.
Рассел скромно пожал плечами:
– Полковник Траск сознавал всю важность моих репортажей и находил для меня относительно безопасные места наблюдения. Впрочем, должен подчеркнуть, что именно «относительно». На самом деле там нигде было не укрыться от русских ядер и пуль, частенько свистевших прямо у меня над головой.
Де Квинси посмотрел на свою бутылочку с лауданумом:
– Героизм тоже бывает разный.
– Я всего лишь репортер, желающий знать правду.
– Печальную и пугающую, – добавил писатель.
Из спальни полковника появился Беккер:
– Я решил разыскать инспектора Райана и узнать, не требуется ли ему помощь.
– Возможно, вам лучше немного отдохнуть, – заметил Де Квинси. – Мистер Рассел, вы тоже выглядите утомленным. Пусть удобно устроиться не выйдет, но попробуйте хотя бы положить голову на стол.
– В Крыму мне приходилось спать под дождем на покрытых грязью склонах. По сравнению с этим ваше предложение просто роскошно. А вы сами? Неужели вы не хотите спать?
– В опиумных кошмарах меня без конца преследуют былые утраты. Я стараюсь избегать их, бодрствуя как можно дольше.
Продолжение дневника Эмили Де КвинсиНапряженное тело полковника оставалось неподвижным, лишь грудь вздымалась от взволнованного дыхания: даже под наркозом он не находил успокоения.
Сидя рядом с кроватью, я вспоминала, как впервые встретила этого человека в церкви Святого Иакова. Он бросал на меня неловкие взгляды, хмурился, словно старался понять, где мы могли прежде встречаться. В следующий раз, на королевском ужине, на лице у него не осталось и следов недоумения. Напротив, казалось, он рад меня видеть. За столом полковник продемонстрировал неожиданную деликатность, начав кашлять с целью скрыть…
Тень отца скользнула через порог, прервав череду добрых воспоминаний. Он сел рядом и с нежностью погладил меня по руке:
– Прости, Эмили.
– За что? Почему ты так говоришь, отец?
Вопросами я лишь оттягивала неприятный момент, догадываясь, о чем пойдет речь.
– Помнишь, в своей «Исповеди» я описывал, как опиум обостряет чувства и позволяет различить каждое слово в любом разговоре на шумной рыночной площади?
У меня все сжалось внутри: опасения подтверждались.
– Значит, ты слышал нашу с Джозефом беседу? Я старалась говорить тише. И не хотела обидеть тебя.
– Ты не обидела.
– Но…
– Никогда не извиняйся за правду, Эмили. Я знаю, кто я есть. И слова о том, что ты любишь меня всем сердцем, как только способна любить дочь, разбередили мне душу. Мне никогда не отблагодарить тебя за такую преданность. Во многих отношениях ты выступаешь в роли родителя, а я – ребенка. Жаль, что я сам так мало заботился о тебе. Очень жаль.
– Отец, ты часто говорил, что ум лишен способности забывать.
– Мириады образов и чувств наполняют наши воспоминания, они накладываются друг на друга, заставляя прошлое отступать в тень, но на самом деле не угасают.
– Но иногда стоит хотя бы попытаться притушить некоторые из них, – ответила я.
– Давай попробуем. – Отец пожал мне руку с еще большей нежностью.
Мы сидели в тишине. Из соседнего кабинета тоже не раздавалось ни звука: Джозеф, Уильям Рассел и швейцар, похоже, уснули.
Когда в окне показался утренний свет, негромкий шепот разогнал мою дремоту: полковник в забытьи что-то бормотал. Голос у него странным образом изменился – видимо, под действием хлороформа.
В первый раз за долгое время он шевельнул головой. Затем снова напрягся: действие анестезии понемногу слабело.
Не открывая глаз, полковник снова прошептал:
– Кэт… – Затем уже резко дернул головой и сказал более отчетливо: – Кэтрин.
Отчаяние, с которым он произнес имя покойной невесты, трудно было не почувствовать. Но сам голос звучал пугающе непривычно.
Холодная волна прокатилась у меня по спине.
– Кэтрин! – снова простонал Траск.
Я прижала руку к губам, явственно расслышав ирландский акцент.
Пока полковник медленно приходил в сознание, отец подошел к нему и откинул одеяло. Вид нижнего белья слегка смутил меня, но я продолжала наблюдать, как отец закатал правый рукав нательной сорочки несчастного, обнажив руку, обычно покоившуюся в перевязи. На ней не было ни малейшего намека на рану, о которой Траск говорил с кузеном королевы перед ужином во дворце.
Такому же внимательному осмотру подверглась левая нога, где не нашлось ничего примечательного, но от вида обнаженной кожи мне сделалось совсем неловко, и я отвернулась.
Тем временем отец уже изучал правую ногу полковника. Не в силах сдерживать любопытство, я бросила на нее короткий взгляд и успела заметить старый шрам. Он выглядел так, словно много лет назад нечто острое прокололо кожу и мышцы.
Внезапно полковник открыл глаза. Он с недоумением посмотрел на меня, и ужас прошлой ночи тут же нахлынул на него. Он вскрикнул, вскочил и начал дико озираться по сторонам.
Он понял, что лежит в постели. Но где? Отчаянно пытаясь прояснить мысли, огляделся и увидел необъяснимым образом оказавшуюся перед ним Эмили. А затем и ее отца.
Услышав удивленный возглас больного, в комнату вбежали сержант Беккер, Уильям Рассел и еще один человек.
Сквозь туман в голове лежавший узнал в последнем швейцара своей конторы и наконец понял, что находится в комнате рядом с кабинетом.
