Лариса Соболева - Бриллианты на пять минут
– Почему вы от меня это скрыли?
– Потому что я не хочу, чтоб мой зять догадался о моем истинном самочувствии. Да, я его обманываю, но на это есть причины. Он мечтает избавиться от меня, сдать в дом престарелых. Думаете, мне туда хочется? А что вас привело ко мне? Или вы приехали к зятю, а со мной встретились случайно?
– К вам, Ксения Николаевна, к вам. Я надеюсь на вашу помощь.
– На мою помощь? С ума сойти! Ну, давайте, выкладывайте.
– Меня мучит один факт: к вам проник вор, а взял только часы…
– Часы-то дорогие, – сказала Ксения Николаевна, потупившись.
– А почему он не взял больше ничего?
– У него спросите.
– Спросил бы, да не могу. Убили вашего вора.
– Неужели? – искренно огорчилась Ксения Николаевна. – Надо же! Бедный человек. А вы уверены, что это именно тот вор, который забрался к нам в дом?
– Уверен на сто процентов, – тоном, каким разговаривают с маленькими детьми, сказал Щукин, при этом умильно улыбаясь.
– Ой, не надо со мной говорить так, будто я маразматичка, – одернула его она. – Почему с пожилыми людьми позволительно вести себя, как с недоумками? Доживете до моих лет и поймете, как это противно.
– Ксения Николаевна, я не хотел…
– И это слышу по сто раз на дню! – отрезала она. – Ближе к делу.
– Ну, тогда, пожалуйста, не перебивайте меня, – попросил Щукин, признав про себя правоту старушки. – Итак, Пушко взял только часы. Украл он их утром, случилось это десятого апреля. В тот же вечер он продавал по соседям часы и ожерелье, что и дало право подозревать его в краже. Часы мы обнаружили у его друга, а оже…
– Вы нашли и мое колье? – перебила его она.
Щукин так и остался с открытым ртом. Наконец-то кое-что прояснилось, поэтому глаза его заискрились радостью. Надо же, как повезло!
– Как? Колье? – спросил он. – У вас пропало колье, я правильно понял? И это произошло в тот день, когда украли часы?
Ксения Николаевна смутилась. Видимо, вопрос о колье у нее вырвался нечаянно.
– Как вас зовут? – спросила она.
– Архип Лукич.
– Мне нравятся старые имена. Архип Лукич, мои отношения с зятем нельзя назвать добрыми. У нас большой конфликт, переросший во вражду…
– Я не выдам вас зятю, клянусь! – с жаром заверил ее он. – Прошу вас рассказать мне все, что вам известно. – Увидев, что старушка колеблется, он добавил с нажимом: – Поймите, убито несколько человек…
– Что?! – дернулась та. – Убито? И виной тому мое колье?
– Я не знаю, в чем причина, – поспешил Щукин смягчить новость, – но люди действительно погибли. Пушко продавал две вещи: часы и ожерелье. Ожерелье купила его подружка за двести рублей… – Ксения Николаевна хмыкнула. – Подружка отдала ожерелье директрисе кафе, в котором работала уборщицей. И Еву, то есть подругу Пушко, и директрису убили…
– Хватит! – подняла Ксения Николаевна руки вверх. – Я не хочу знать, кого еще убили. Видите ли, молодой человек, стоило мне достать эту вещь, как произошли ужасные события.
– Значит, у вас украли ожерелье? Оно так выглядело?
Поскольку Архип Лукич не захватил с собой рисунок соседки Пушко, он нарисовал сам ожерелье на листе блокнота и протянул Ксении Николаевне.
– В общих чертах похоже, – сказала она. – Да, у меня украли колье. Но умоляю вас, если вы порядочные люди, не говорите зятю. Он мне не простит…
– Ксения Николаевна, мы не фискалы, а…
– Ой, да знаю я, кто вы такие, – раздраженно прервала она. – Зять мечтает не только от меня избавиться, но и терпеть не может собственную дочь. Нам плохо здесь, мы решили уехать… В общем, это длинная история. Если вы не торопитесь…
– Мы в вашем распоряжении, – воскликнул Щукин, заметно волнуясь.
– Тогда слушайте, черт с вами!
Батон сбросил мешок крупы на расстеленный брезент, тут же опустился на него, дыша, как загнанная лошадь. Пот катил градом по его телу, в глазах рябило. Ослаб Батон за последние дни. Мало того, что недоедает, так еще все это время не пил. А ведь в шкафу стоит она – бутылка с прозрачной, как слеза, но вонючей гадостью, которая дарит расслабление и спокойствие, дарит крепкий сон и элементарную радость. Радости-то и не хватает, не хватает общения.
Пара алкашей зарулила вчера к нему на квартиру, но Батон погнал их, боясь сорваться. Если б кто-нибудь знал, чего стоило Батону не притронуться к бутылке! Да он только как глаза закроет, так и видит только ее, любимую и родную! Но не пил. Все, что случилось, никак не увязывалось в голове, оттого он оставался трезвым.
Нет, вдуматься: Пушка и Грелку укокошили, за малым не грохнули и Батона, он пустился в бега, менты его арестовали и отпустили на все четыре стороны! Кто способен это понять? Не понимал и Батон. Лишь проспиртованной своей шкурой чувствовал: опасность ходит за ним по пятам, стоит дать слабину, и он окажется на том свете. А вот в чем эта самая опасность, он понятия не имел, просто чувствовал ее. Таская мешки, Батон постоянно анализировал, чего это менты отпустили его, почему не воспользовались выгодой сделать из него убийцу? От напряжения извилины в его мозгу выпрямлялись и сходились в пучок на одном: выпить бы. Поэтому все силы Батон положил на яростную борьбу со слабостью.
Отдохнув, он получил деньги за проработанный день, аккуратно сложил их и сунул во внутренний карман куртки. Купил на рынке картошки, сметаны, сливочного масла, колбасы и пять яиц. Сейчас как придет домой, как нажарит картошки на сливочном масле да с лучком да зальет яйцами… шикарно! А что, мама когда-то жарила ему картошку на сливочном масле, и он давно такой вкуснятины не ел. Раз он не пьет, стало быть, имеет право побаловать себя картошечкой. А все же хорошо – не пить, вон и деньги остались, и люди уважают за то, что не с бодуна явился, работал нормально. Батон тщательно уложил продукты в пакет, сверху положил яйца – каждое отдельно, чтоб не разбить, – и пошел домой, напевая. Конечно, он не замечал, что за ним шел опер Вадик.
Возле парадного подъезда Батон выкурил сигарету, сидя на скамейке, потом взял сумку и перешагнул порог.
Сталинские дома – это что-то с чем-то. Есть нормальные, заходишь – и все, как в современных строениях: коридор, лестница, квартиры на площадке… Но Батон жил в доме, где запросто заблудиться можно, не зная катакомб, придуманных архитектором. Это не дом, а большая казарма, выстроенная квадратом, с глухим двором посередине, с отдельными выходами на улицы и во двор. Батон вошел в подъезд, поднялся по лестнице, затем свернул по коридору, затем еще раз свернул, прошел к следующей лестнице, которая вела на противоположную сторону дома, то есть во двор. Здесь-то и случился инцидент. В считаные секунды.
Эта лестница даже средь бела дня темная. Только Батон очутился на площадке и ступил на первую ступеньку, как вдруг шкурой – именно шкурой, а не чем-то иным! – ощутил, что сзади кто-то притаился. Батон молниеносно развернулся и, подчиняясь интуиции, одним рывком поднял пакет, прикрыв грудь.
В пакет с картошкой вонзился нож. Вернее, Батон сначала неясно разглядел фигуру мужчины, почувствовал толчок и только потом понял, что в пакет вошел нож.
Мужчина вырвал нож и… в следующий миг Батон ловил лезвие ножа пакетом с картошкой и продуктами. Он защищал себя. Кроме руки и ножа, он ничего не видел, боялся глянуть в лицо мужчине и потерять время, которое может помочь убийце. Видя со стороны незнакомца упорное намерение зарезать его, Батон сообразил, наконец, сипло заорать во всю глотку:
– Убивают! Помогите! Люди! А!
– Батон, ты орешь? – крикнул кто-то непонятно откуда.
– Я-а-а-а! – заорал в ответ Батон, окрыленный надеждой на спасение.
А этот – нападавший – все бил и бил ножом по Батону, да попадал в пакет, пока топот ног не заставил его броситься вниз. Обессиленный, потрясенный, Батон разом обмяк и рухнул на ступеньку.
Прибежал опер Вадим, кинулся к нему:
– Чего орал?
– Он… он… в меня… ножом… а я…
– Где он? Куда побежал?
– В-в-вниз…
Опер схватился за перила и перелетел лестничный пролет… А Батон дрожащими руками достал сигарету, да никак не мог попасть ею в рот – дрожали руки.
Вадик вылетел во двор – пусто. В каком из подъездов скрылся нападавший на Батона – неизвестно. На всякий случай Вадик сбегал в подъезды, расположенные справа и слева – ноль. Он взбежал на третий этаж к Батону, который так и сидел на ступеньке, безуспешно пытаясь попасть сигаретой в рот.
– Что тут стряслось? – спросил он.
– Напал на меня… – выговорил Батон. – Ножом бил… А я картошкой…
Больше он не в состоянии был говорить, но Вадик все и так понял. Осмотрел изрезанный пакет, затем спросил:
– Попал в тебя? Ты ранен?
– Я? Нет… кажется.
– Ну, вставай, помогу тебе домой дойти. – Батон с трудом поднялся, опираясь на опера, добрался до двери квартиры. – Ты запомнил его?
– Я смотрел… на нож только…
– А ведь он попал в тебя.
Батон мельком бросил взгляд на себя, рубашка и правда была в крови, но он махнул рукой:
