Роберт Гэлбрейт - Зов кукушки
Робин не знала, посвятила ли его Люси в подробности их женской болтовни. Оставалось только надеяться, что нет. Но она тут же мысленно отругала себя за непрошеные угрызения: в конце-то концов, совесть ее чиста. С досады Робин даже забыла, что умирает от желания узнать, разыскал ли он Рошель Онифад.
— Вот оно! — сказал Страйк.
На сайте знаменитого итальянского кутюрье он нашел пушистую ярко-розовую шубку, какую видел на Рошели Онифад. Эта модель появилась в продаже только две недели назад и стоила полторы тысячи фунтов.
Робин ждала объяснений, но безрезультатно.
— Вам удалось ее разыскать? — спросила она, когда босс наконец отвернулся от монитора и стал разворачивать сэндвичи.
Страйк рассказал, как прошла встреча, но без всякого намека на тот энтузиазм, с которым он в утреннем разговоре неоднократно подчеркивал ее гениальность. Перейдя на столь же прохладный тон, Робин отчиталась о результатах своих телефонных поисков.
— Я позвонила в коллегию адвокатов и навела справки о конференции, проходившей седьмого января в Оксфорде, — начала она. — Тони Лэндри действительно там был. Я сказала, что мы познакомились в перерыве заседания, и пожаловалась, что не могу найти его визитку.
Страйк не заинтересовался этими сведениями, которые сам же затребовал, и не похвалил ее за находчивость. Разговор угас в обстановке взаимного недовольства.
После истерики, которую закатила Люси, Страйк был измотан; ему хотелось побыть одному. Кроме того, он подозревал, что сестра откровенничала с Робин насчет Леды. Люси страдала оттого, что их мать и при жизни, и после смерти пользовалась сомнительной репутацией, но в определенные моменты сестру охватывало неудержимое желание мусолить эту историю. Наверное, в разговорах с чужими людьми у нее открывался своего рода предохранительный клапан, потому что в своем пригороде Люси вынуждена была помалкивать об их семейном прошлом; а может, она спешила перевести бой на территорию противника — ей до того не терпелось выяснить, многое ли известно собеседникам, что она торопилась предвосхитить их жгучее любопытство, не давая им раскрыть рта. Но у Страйка не было ни малейшего намерения посвящать Робин в историю их матери, в подробности своего ранения, в отношения с Шарлоттой и прочие болезненные темы, которые обожала ворошить Люси.
От усталости и расстройства Страйк перенес на Робин недовольство всеми женщинами на свете: ну не могут они оставить мужика в покое. Он собрался взять свои записи и посидеть над ними в пабе «Тотнем», где никто не будет его дергать.
Робин остро чувствовала перемену обстановки. Подстроившись под настроение молчаливо жующего босса, она отряхнула крошки и сухим, деловым тоном передала ему утренние сообщения:
— Звонил Джон Бристоу, сообщил номер телефона Марлен Хигсон. Кроме того, он договорился о вашей встрече с Ги Сомэ в четверг, в десять утра, в его студии на Бланкетт-стрит, если вам удобно. Это в Чизике, неподалеку от моста Кью.
— Отлично. Спасибо.
После этого они не перекинулись и парой слов. Страйк засиделся в пабе и вернулся без десяти пять. Неловкость между ними сохранялась, и после ухода Робин он вздохнул с облегчением.
Часть четвертая
Optimumque est, ut volgo dixere, aliena insania frui.
И лучший план, как раньше говорили, состоит в том, чтобы воспользоваться чужой глупостью.
Плиний Старший. Естественная история
1
Перед визитом в студию Ги Сомэ Страйк с утра пораньше сходил в студенческий душ и оделся с особой тщательностью. Внимательное изучение сайта знаменитого модельера показало, что Сомэ рекомендует приобретать и носить легинсы из состаренной кожи, галстуки из металлической сетки и головные ободки с черными полями, похожие на старую шляпу-котелок с отрезанной тульей. С некоторым вызовом Страйк надел традиционный, удобный темно-синий костюм, в котором ходил в «Чиприани».
Студия занимала бывший пакгауз постройки девятнадцатого века на северном берегу Темзы. Сверкающая водная гладь слепила глаза, что затрудняло поиски входа: снаружи не было никаких опознавательных знаков или вывесок, из которых можно было бы понять назначение этого здания.
В конце концов Страйк нажал незаметную, без маркировки, кнопку звонка, и дверь дистанционно открыли изнутри. Просторный пустой вестибюль встретил его прохладой: там работал кондиционер. Звяканье и щелчок возвестили появление девушки с огненно-красными волосами, одетой с ног до головы в черное и увешанной множеством серебряных побрякушек.
— Ой, — сказала она, завидев Страйка.
— У меня на десять назначена встреча с мистером Сомэ, — сказал он ей. — Корморан Страйк.
— Ой, — повторила она. — Сейчас. — И скрылась в том же направлении, откуда пришла.
Страйк воспользовался ожиданием и набрал номер Рошели Онифад, что делал по десять раз на дню. Ответа не было.
Прошла еще минута, и откуда ни возьмись к Страйку направился невысокий черный человечек, беззвучно ступавший резиновыми подошвами. При ходьбе он нарочито вилял бедрами; торс и руки оставались неподвижными, и только плечи слегка раскачивались в противовес бедрам.
Ги Сомэ оказался на голову ниже Страйка, зато имел в сто раз меньше жировых отложений. На груди модельера поблескивали сотни маленьких серебряных заклепок, которые составляли трехмерный портрет Элвиса, как будто облегающая черная футболка служила рамой для гвоздиковой мозаики. Зрительный эффект усиливали четко очерченные кубики мускулов, обтянутые лайкрой. На модельере были узкие джинсы в тонкую темную полоску и кроссовки — похоже, из черной замши с лаковой кожей.
Лицо его являло причудливый контраст с мускулистым, поджарым телом: оно все было образовано преувеличенно изогнутыми поверхностями. Глаза набок, выпученные, как от базедовой болезни, придавали ему сходство с рыбой. Над круглыми щеками сверкали белки; толстые губы образовывали широкий овал; маленькая голова имела форму почти идеального шара. Сомэ словно был вырезан из податливого черного дерева рукой скульптора, уставшей от совершенства и взявшейся за гротеск.
Кутюрье протянул гостю руку, слегка изогнув запястье.
— Да, вижу сходство с Джонни, — сказал он, вглядываясь в лицо Страйка. В его манерной речи звучал легкий акцент кокни. — Но ты, конечно, буч.
Страйк пожал протянутую ему руку. У кутюрье оказались на удивление сильные пальцы. Тут, звеня побрякушками, вернулась красно-рыжая девушка.
— В ближайший час я буду занят, Труди. Меня ни для кого нет, — сказал ей Сомэ. — Сообрази нам чайку с печеньем, лапушка.
Он сделал балетный разворот и жестом позвал Страйка следовать за ним. В побеленный коридор выходила распахнутая дверь: сквозь наброшенное на манекен воздушное золотистое полотнище на Страйка смотрела немолодая плосколицая азиатка; яркостью освещения зал напоминал операционную, но все рабочие столы были завалены рулонами ткани, а на стенах висели фотографии, эскизы и записки. Из другой двери, дальше по коридору, появилась миниатюрная блондинка, одетая в подобие черного трубчатого бинта; она бросила на Страйка в точности такой же взгляд, как и огнегривая Труди. Страйк остро ощущал свою грузность и волосатость — ни дать ни взять лохматый мамонт среди мартышек.
Следуя за пританцовывающим кутюрье, он поднялся по каучуково-стальной винтовой лестнице в конце коридора и оказался в просторном прямоугольном кабинете. Из больших, от пола до потолка, окон по правую руку от двери открывался потрясающий вид на южный берег Темзы. Побеленные стены были сплошь увешаны фотографиями. Страйку бросилось в глаза огромное, чуть ли не трехметровое, изображение пресловутых «Падших ангелов», красовавшееся напротив письменного стола. Впрочем, приглядевшись внимательнее, Страйк заметил, что это не тот снимок, который в свое время прогремел на весь мир. На этой фотографии Лула смеялась, запрокинув голову: точеная шея поднималась вертикально вверх на фоне длинных, небрежно спутанных волос; один сосок был открыт. Сиара Портер смотрела на Лулу снизу вверх и тоже начинала улыбаться, как будто до нее не сразу дошла шутка; так или иначе, все внимание, как и в случае с той, знаменитой фотографией, приковывала к себе Лула.
В этом кабинете она была везде и всюду. Слева — среди манекенщиц в воздушных пеньюарах цветов радуги; дальше — в профиль, с золотыми губами и веками. Откуда у нее взялось это умение принимать самые выигрышные позы, так тонко изображать эмоции? Или она была всего лишь прозрачной поверхностью, сквозь которую виднелись природные чувства?
— Опускай задницу куда хочешь, — сказал Сомэ, плюхаясь в кресло за письменным столом из темного дерева и стали.
Страйк подвинул для себя гнутый плексигласовый стул. На письменном столе среди вороха эскизов лежала футболка с аляповатым, в стеклышках и бусинах, изображением мексиканской Мадонны с лицом принцессы Дианы. Образ довершало алое сердце из блестящего атласа, увенчанное вышитой золотом, скособоченной и перевернутой короной.
