Анна и Сергей Литвиновы - Слишком много любовников
Она завороженно кивнула.
– Вы смотрели, что на них?
Она отрицательно помотала головой.
– Вы делали с них копии?
– Нет, никаких.
– Очень хорошо. Они при вас?
– Нет, дома.
– Сейчас мы пойдем к вам, и вы отдадите их мне. А если не отдадите – или если вы солгали и сделали с них копию и когда-нибудь попробуете использовать ее, – тогда…
Перед моим отъездом Ворсятов сказал следующее:
– Доведи до Румянцевой и популярно объясни, что дальнейшая ее судьба находится в ее собственных руках. И только от нее зависит, какому из двух признаний Соснихина мы дадим ход. Если она не отдаст тебе флешки или как-то использует их, поясни, ЧТО ее в таком случае ждет: возбуждение дела, экстрадиция, приговор, срок. Если же она окажется разумной девушкой, тогда пусть гуляет, где хочет. Я на нее не то чтобы вовсе зла не держу – нет, я бы ее, конечно, отстегал собственноручно нагайкой. Но мстить, да еще чужими руками, ради собственного удовольствия, не стану. Все равно ведь она оказалась никем и ничем. Просто игрушкой в руках Влада – ты и эту мысль до нее доведи.
Я сказал Румянцевой, что она должна немедленно отдать мне флешки – и забыть про них. Я рассчитался в кафе, отклонив робкую, но гордую ее попытку заплатить за свою колу и воду. А пока мы шли к Алене домой по остывающим после дневной жары улицам Ниццы, я стал развивать идею Ворсятова:
– Я думаю, Алена, вы даже можете вернуться на Родину. Соснихин арестован. Про ваше участие в ограблении никому не известно. Возвращайтесь в свою однушку в Марьине, выходите снова на работу в «Кейт и Лео».
Она брела рядом со мной и молчала.
Жила она, конечно, в настоящей дыре, в подлинном клоповнике. Шестой этаж, под самой крышей. Крутая лестница, без лифта. В коридорах воняло какой-то восточной пищей и раздавалась заунывная восточная мелодия.
Квартира оказалась не больше моего номера в гостинице. Кондиционера тут не было, и царила страшная жара. Казалось, в помещении можно было готовить без применения плиты или микроволновки. Впрочем, в одном углу имелась крохотная кухня с двухконфорочной плитой и раковиной. В другом – душевая кабина. Посредине – матрац. Окно выходило на глухую стену. Чем-то обстановка напомнила мне барак в Сольске, где проживала мать Харитоновой. Только там душевой кабины не имелось – впрочем, французы, известное дело, помешаны на чистоте.
Флешки лежали под матрацем.
Алена отдала их мне.
Я сунул в карман.
– Вы увидите Андрея – то есть, как вы говорите, Влада? – с надеждой спросила она.
– Надеюсь, что нет.
– Сможете передать ему письмо или записку?
– Напишете ему сами. Сейчас это просто. Электронное письмо на СИЗО «Матросская Тишина». Его туда снова перевели из Сольска. И зовут его, напоминаю, Соснихин Владимир.
Она кивнула. Интересно бы мне было прочитать то письмо. Что она там напишет? «Я ненавижу тебя и проклинаю»? Или: «Прощаю тебя за все, только будь со мной»? Неисповедимы извивы женской души, трудно разобраться в них, а тем более предсказать.
Мы с Аленой распрощались, я надеялся, навсегда.
Я скатился по лестнице. Навстречу мне попалась женщина в парандже. На улице уже темнело. Я подумал, что хорошо бы, чтобы билет на Москву из аэропорта Ниццы нашелся на завтра.
Алена Румянцева.
В то же самое время
Когда, наконец, ушел этот красивый и подлый парень из России – Павел, – она распахнула окно настежь, сорвала с себя всю одежду и навзничь рухнула на матрац. Это не помогало, все равно в квартире была душегубка. Но это можно было перенести, это стало почти привычным. А вот моральные страдания… До самого сегодняшнего вечера у нее была надежда. И она крепла – когда Андрей продолжил отвечать ей и говорил, что видел ее в парке Шато. Вот-вот они увидятся, мечтала она, и он ей все объяснит, и дальше все будет хорошо.
И тут явился Павел, все растоптал и доказал, что хорошо больше не будет никогда.
Сначала еще теплилась надежда, что частный сыщик специально все придумал, что он просто троллит ее. Но гость из Москвы рассказывал о таких вещах, о которых знали только она – и Андрей.
И вся история ее последних лет представала перед ней в своей откровенной, неприглядной и ужасающей наготе.
Итак, полтора года назад с ней знакомится человек, которого она знала как Андрея. Но он не Андрей Шаев – капитан полиции. Он – Влад Соснихин, делец из города Сольска. Кто знает, может, он и познакомился с ней специально? Вычислил все, высчитал, чтобы спустя время подсунуть Алену своему другу-недругу Ворсятову? Или эта замечательная идея пришла ему в голову потом, в ходе их отношений?
По-любому, именно Влад-Андрей порекомендовал ее губернатору как мастера.
Он разыгрывал сцены ревности – в то время как знал, что она стала спать с Михаилом. Сам добивался того.
Она ему рассказала про сейф – а ему только того и надо было. Он не спеша и аккуратно подводил ее к идее ограбления.
Уверял, что они с ней, только вдвоем, уедут в теплые края, будут жить вместе в особняке, заведут ребеночка.
А на деле ему нужно было совсем иное. Он подсунул ей фальшивый паспорт. Чтобы ее задержали в ночь ограбления прямо на границе. Чтобы обнаружили у нее флешки. И она, конечно, раскололась бы, когда ее стали допрашивать в российской полиции. Да, ограбили, да сообщник – Андрей Шаев. И полисмены добросовестно искали бы Андрея Шаева, не подозревая, что ее подельник – не кто иной, как Влад Соснихин.
Значит, Андрей (Влад!) просто использовал ее, чтобы сбить со следа и сделать достоянием полиции ту информацию на флешках, что он ей вручил. Все, чтобы ударить по своему недругу Ворсятову как можно больней. По всем фронтам: и обокрасть, и подставить.
Но ей (благодаря брату из Черногрязска) удалось из ловушки упорхнуть (здесь она, несмотря на свое неизбывное горе, почувствовала удовлетворение и радость). Она сбежала – и Влад не знал, куда.
Именно поэтому он пытал мужа, Зюзина. (При мысли о супруге Алена залилась слезами еще горше.) Затем, чтобы выяснить, где она, пытался похитить Зою.
И если все так, как описывал Павел (а сердце подсказывало Алене, что все, увы, обстоит именно так), то слава богу, что Соснихина остановили. И посадили. И ему угрожает срок.
Алена лежала и долго плакала, пока в буквальном смысле не выплакала все слезы. Тогда она потащилась в душ. Тепловатые струи со слабеньким напором давали хоть какое-то облегчение от жары.
Павел сказал ей, что она может вернуться домой, в Москву. Но нет, она не вернется.
Пусть здесь ей плохо – но на Родине, она была уверена, будет еще хуже. Особенно пока там в силе и власти такие люди, как Ворсятов и Соснихин.
И да, она, конечно, соврала. Она видела, какая информация содержится на тех флешках, которые она только что отдала Павлу. Она просмотрела их немедленно, в тот же день, как попала во Францию и смогла чуть-чуть отдышаться. Сведения, содержащиеся там, были настолько явственны и прозрачны, что даже она, простая маникюрша, понимала, что эта информация, если ее обнародовать, способна раздавить не только Ворсятова, но и нескольких человек из правительства, если не весь кабинет. И она, разумеется, оказавшись в Ницце, сделала с тех файлов копии. И даже не пожалела денег, завела ячейку и положила их в банк.
Сейчас – пока нет, слишком свежи и болезненны воспоминания от всего, что случилось, но когда-нибудь – да, когда-нибудь – она придумает, как и для чего она использует ту информацию, что попала ей в руки.
Павел Синичкин
Один прямой билет на завтра на Москву нашелся.
Самолет улетал в четыре дня, поэтому утро, выписавшись из гостиницы, я посвятил тому, чтобы купить подарки дорогим мне людям.
Известному гурману Ходасевичу я приобрел коллекцию вонючих сыров – придется сдавать свою сумку в багаж, в салон с такой вонью не пустят.
Римке (она любит крепкий алкоголь) взял бутылку кальвадоса.
И почему-то мне показалось нужным купить игрушку никогда не виданному мною Артемке, сыночку Зои. Ему я выбрал столь любимую им плюшевую сердитую птичку.
Алена Румянцева.
Прошло полгода
Когда рана, нанесенная ей Андреем-Владом, слегка затянулась и боль отчасти утихла, Алене стало очень жалко Зюзина. И грусть эта не проходила. Муж, конечно, спустил свою собственную жизнь в унитаз, во многом своими собственными руками. Но все-таки убили его из-за нее. Убил ее, Аленин, любовник Андрей (то есть Влад). И поэтому она чувствовала большую, все возрастающую вину.
Но что оставалось ей делать с этой виной? Поправить ничего было нельзя. Оставалось лишь выпросить у Господа прощения. И она молилась и просила – но своими словами.
