Карло Шефер - В неверном свете
— Мимо этой каракатицы мы не проскочим, — простонал Лейдиг, — но, по-моему, ты можешь свернуть направо, а там снова налево.
Штерн взглянул в зеркало заднего вида: за ними пристроились еще две машины. Значит, назад нельзя, вот они и тащились со скоростью десять километров в час — торопились предотвратить кровавую расправу.
— Обердорфша, небось, там все громит напропалую, а эти тут гулять поехали. Проклятье, ведь все нормальные люди ездят быстро! — Штерн чуть не визжал.
Самоклеящиеся ленты, аккуратно прилепленные на заднем стекле «шевроле», поздравляли его пассажиров — абитуриентов-2001.
— Эти ублюдочные студенты, всегда с ними морока! — Хафнер высунулся из бокового окна, выставил на обозрение свой жетон, как спортсмен медаль, и закричал: — Полиция! Дорогу!
Приглушенное «умбда-умбда», доносившееся из абитуриентской брички, отгородило ее пассажиров от внешнего мира.
— Оставь, Хафнер. — Тойер ощущал свой пульс под воротником, словно там работал насос, но пытался говорить ровным голосом. — Сейчас ночь. С таким же успехом ты мог бы держать в руке вафли «Ханута».
Ильдирим, зажатая между Тойером и Хафнером на заднем сиденье, наивно спросила, почему нельзя было установить на машине мигалку.
Штерн, десять лет бывший центральным нападающим в лиге округа и не получивший ни одной желтой карточки, ударил обоими кулаками по рулю.
— Это мой личный автомобиль, понятно? Думаете, я отплясываю «татутата», если еду на мини-малке? — Он резко затормозил. Тойер ударился носом о подголовник. — Как там обстоит дело со страховкой, если теперь что-нибудь случится?
— Езжай дальше, Штерн, — сказал Тойер, и его голос напоминал скрип старого тяжелого гардероба, который двигают по деревянному полу.
Наконец, им удалось свернуть, и молодой комиссар сделал все возможное, чтобы наверстать упущенное.
— Ладно, езжай нормально, — услышал Тойер собственный голос. — Все равно, либо мы успеем, либо нет. Еще не хватало, чтобы мы задавили насмерть какого-нибудь бедолагу, собирающего окурки. Достаточно и того, что он курит.
Хафнер тотчас же закурил сигарету.
В оставшиеся минуты поездки всех охватило чувство нереальности. Они видели пару безнадзорных детей, слонявшихся в ночи, несколько пенсионеров вывели своих собак, а сами они находились в двух улицах от войны — двигались по пятам старой толстухи, профессора истории искусства. Говорить было нечего.
Когда они свернули, наконец, на Вёртштрассе, раздался почти спокойный голос Лейдига:
— Вот, по-моему, стоит ее машина. HD — для тяжелого режима езды.
Больше никаких пенсионеров, никаких прохожих. Лишь кое-где за окнами старых кирпичных домов угадывались боязливо мелькающие тени. Полицейские еще успели увидеть, как самые медлительные из жителей гасили огни. Что-то уже произошло, но что?
Дом для иммигрантов резко выделялся среди прочих. Бетонные этажи, наружные лестницы, наверняка самая низкая плата. Газон перед домом заменяли две огромные кучи хлама, в которых Тойер, чье восприятие от нервного напряжения сузилось до диаметра мишени, разглядел новый матрас.
Из дома слышались крики. Полицейские вытащили оружие. Ильдирим пыталась нащупать в сумочке газовый баллончик, но схватила антиастматический кортизон.
Из окна соседнего дома кто-то крикнул старческой фистулой, что там, у иностранцев, кто-то стрелял.
— Только в крайнем случае, — тихо предупредил Тойер и в отчаянии снял пистолет с предохранителя — впервые за тридцать лет.
Дверь была лишь притворена. Лестничный колодец скорее напоминал запущенный гараж, чем человеческое жилье. Навстречу выбежал, маленький мальчишка, застыл на секунду, уставившись на оружие, и с воплем бросился прочь.
— Мы из полиции! — проревел Тойер. — Мы идем на помощь.
Они бессмысленно торопились наверх, не зная толком, где должны искать, но людям инстинктивно всегда хочется быть наверху, а не внизу. Несколько подростков бежали к ним по одному из наружных коридоров. С ножами. Больше сквозь грязную стеклянную дверь ничего нельзя было разобрать.
— Полиция! — нестройно крикнули Тойер и его люди. — Успокойтесь!
Двое повернули, но один, с глазами, будто теннисные мячи, распахнул дверь и занес свой кинжал, старинный, как у мадам Баттерфляй.
— Ведь ему нет и семнадцати, — участливо пробормотал Хафнер и вырубил мальчишку.
Внезапно на лестнице вспыхнуло пламя.
— Они бросают вниз горящую туалетную бумагу! — закричал Лейдиг и оттащил Ильдирим в сторону; если не считать семейных уз, это оказался до сей поры его самый энергичный контакт с противоположным полом.
— Вообще-то что вы здесь делаете? — набросился Тойер на прокурора. — Вам следовало остаться в машине.
В душе Ильдирим согласилась с ним, но дерзко показала язык.
Безумие делало порой странные паузы, но почему бы безумию и не быть странным?
Штерн огляделся в бетонном колодце:
— Если мы тут начнем стрелять, нас прикончат собственные пули.
Сверху кто-то отдавал команды, спокойно, но решительно. Потом раздались шаги, много шагов, медленных и твердых, почти военных.
— Теперь они шутить не станут, — тихо пробормотал Тойер и ужасно испугался.
К ним подошли, по меньшей мере, двадцать мужчин. Было видно, что они к подобным ситуациям привыкли больше, чем та пятерка, которая почти с мольбой собиралась объяснить им цель своей миссии. Слуги государства отступили на наружную площадку.
— Почему оружие? У полиции оружие и форма. Вы хулиганы. Наци? Ты не полиция. — Пожилой мужчина, говоривший твердым голосом, стоял в первом ряду.
— Криминальная полиция никогда не носит форму, — с жаром сообщил Лейдиг, — к оружию это не…
— Господи, не читай ему лекцию, — прошипел его шеф.
— Кто-то стрелять. Где теперь? — спросил старик.
— Это мы и хотим знать! Где женщина? — с отчаяньем воскликнул Тойер.
Во время этого напряженного разговора Ильдирим перегнулась через перила, чтобы прикинуть, можно ли спрыгнуть в случае чего.
— Она там внизу, — прохрипела девушка, борясь с надвигавшимся приступом астмы. — С уборщицей.
Тойер подошел к старику. Встреть он его где-нибудь на улице, то, возможно, и спросил бы, не помочь ли ему нести сумку.
— Плохая баба! — в отчаянии крикнул он и потыкал пальцем вниз.
Лицо старика побагровело.
— Баба умер. Босния. Нике баба. Серб убить баба, ты мудак! — Он пролаял приказ, и все оружие направилось на пятерых полицейских, которые теперь по-детски прижались друг к другу.
— Вам нельзя носить оружие, это незаконно! — прохрипела Ильдирим. — Идиоты, выучите немецкий!
Тойер схватил прокурора за плечи и потряс словно яблоню.
— Хорошая баба! — крикнул он. — Там внизу — плохая баба!
Один из мужчин сказал что-то старику, и лицо того снова приобрело человеческий цвет.
— Может, он наконец-то сообразит? — шепнул Лейдиг. — Я, честно, не хочу умирать.
Сербы немного отошли в нерешительности, свои пугачи они опустили вниз, словно увядшие цветы.
— Боже, что теперь творится в лестничном колодце! — простонал Тойер.
Все полыхало. Огонь перекинулся на кучу мусора. Все, кто еще за считанные секунды до этого готов был открыть бессмысленную пальбу, притихли и смотрели вниз.
— Картину! Немедленно! — раздался внизу голос профессорши. — Или я буду стрелять. Только уже не в воздух. Отдай картину, глупая корова!
— Картина Зундерманн. — Голос уборщицы звучал твердо. — Ты никс картина. Мой сын тебя убить.
Водосточная труба проходила в добром метре от края балкона. Метр пустоты — это много, но Хафнер все-таки прыгнул и ухватился за жестяной водосток. Увы, труба в тот же момент отошла от стены и качнулась под тяжестью обнимавшего ее храброго полицейского.
— Все, бросаю пить! — крикнул он сдавленным голосом.
— Чем же проклятые строители ее прикрепили? — простонал Тойер. — Слюнями, что ли?
Потом труба отломилась — впрочем, так, что сбросила Хафнера на нижний балкон. Краткую вечность, или долгие секунды, никто ничего не слышал.
Потом раздался голос Хафнера.
— Все! Готово! Я вырубил ее, — и уже тише он добавил: — Плохую бабу.
К полуночи все было позади, и они могли уезжать. Горящий мусор потушили. Прагматичная архитектура дома проявила свой положительный побочный эффект — большой пожар был там просто невозможен. Синие мигающие огни всевозможного спецтранспорта, от полиции до пожарных, придали этому месту магический оттенок — было похоже на летнюю тусовку полтергейстов. Роль садовых сверчков исполнили пищалки аппаратов спецсвязи.
Была мягкая весенняя ночь, часы показывали пять минут первого, 4 апреля 2001 года. Профессоршу и молодого любителя кинжалов с легкими ранениями передали в ведение мангеймских коллег, которые теперь значительно приветливей относились к гейдельбержцам. Один из них как раз убирал охотничье ружье профессорши. Также было конфисковано большое количество нелегального огнестрельного оружия и составлено много протоколов.
