Надежда Зорина - Пленница кукольного дома
— Ди-на, — протянул он с наивной обидой, покачал головой. Так беспомощно у него это получилось, так беззащитно, что напомнило Юлино: «Ди-на: Дина, на, давай еще немного поиграем, у меня еще не все выходит, но…» — Дина, ты опять от меня уходишь.
— Разве? — Я удивленно посмотрела на него. Неужели в самом деле так думает, неужели это не подстроенная сцена? — Но ведь ты сам…
— Я… — Он растерялся. Совсем не умеет врать мой Димка. — То есть я… Но ты другое дело, ты не должна! Тебе нельзя, ты же знаешь! Во всяком случае, — он немного замялся, — во всяком случае, без меня.
С того момента мы стали играть вместе, в открытую. И я даже протестировала Димку, вывела его молекулу смерти. Странно, никогда бы не подумала: она у него оказалась такой же, что у мамы. Потом я протестировала себя. И очень расстроилась и обиделась на Димку, на отца, на весь мир — моя совпала с молекулой смерти дяди Толи. Но я простила, очень быстро всех простила, некогда мне было тратить время на обиды — у нас начинался новый счастливый период, не такой чистый и безгрешный, не такой легкий, как первый год жизни после ухода отца, но все равно счастливый. Я даже в медицинский не стала поступать, как собиралась, я вообще никуда не стала поступать после окончания школы — погрузилась в молекулу с головой, не захотела отвлекаться.
Нам было хорошо с Димкой, он совсем перестал бояться, что я от него отдалюсь, ведь теперь мы жили одним, в одни игры играли, питались из одного источника. Никогда раньше не понимали мы друг друга так, как сейчас, никогда раньше нам не было так интересно друг с другом. И совсем непонятно, как могла втиснуться в наши отношения Ольга. Ей просто не было места, но она втиснулась, вошла в мою жизнь, отодвинув Димку. Бедный, бедный Димка, в который раз его отодвинули…
Я познакомилась с Ольгой на одной из вечеринок с Димкиными однокурсниками — он всегда меня брал с собой, хоть мне было скучно и не интересно. Вернее, не так: это Ольга со мной познакомилась, а не я с ней. Димка куда-то ненадолго отлучился, оставил меня одну, без присмотра. Подумал, наверное, что за десять-пятнадцать минут ничего со мной случиться не может, а оно взяло и случилось — Ольга случилась. Я сидела с закрытыми глазами, проклиная чертову вечеринку и Димку, который на нее меня зачем-то притащил, и тут услышала: «Она — Димина сестра? Какая интересная девочка!» «Интересная девочка» — дяди Толина фраза, давно забытая, фраза, с которой начался мой новый виток путешествия по смерти. Я вздрогнула и открыла глаза. Не испугалась, а… опять заинтересовалась. Ох, нельзя было этого делать! И… я сразу влюбилась в Ольгу. Влюбилась потому, что мне нужен был кто-то живой, кроме мертвой молекулы смерти. Димка не в счет.
Ольга была совсем взрослая, училась в аспирантуре иняза на испанском отделении. Она была очень красивой и очень умной, но дело не в том. Ольга потрясающе рассказывала об испанской инквизиции и так красочно описывала средневековые казни, будто сама на них присутствовала. Мне казалось, что я ощущаю запах, слышу — в самом деле слышу! — голоса, чувствую боль. Все это меня пугало, отталкивало, и в то же время оторваться было невозможно. В ее рассказах смерть выглядела совсем не так, как я раньше себе представляла, она была гораздо красочней, энергетичней, мощней. Не знаю, зачем Ольга выбрала меня, может, хотела найти во мне то, что я когда-то искала в Юле. Вероятнее всего так (мысль совершенно не оскорбительная!). Но она для себя сделала правильный выбор — никто лучше не смог бы ее понять, никого другого не смогла бы она так прочно опутать паутиной своих рассказов, так быстро, так намертво к себе привязать. И когда Димка, нерасторопный, утративший бдительность Димка, как всегда все на свете прошляпивший Димка, вернулся в комнату, было уже поздно: мы договорились встретиться на следующий день в кафе неподалеку от нашего дома, а я успела договориться с собой, что это хорошо.
Потом он пытался меня «спасти», вырвать из «страшных» Ольгиных лап, но встретил с моей стороны такой отпор, какого и во времена Юли не встречал. Мне было наплевать на страдания своего одинокого брошенного брата, мне нужна была только Ольга.
А потом…
Я думала: какой глупый шаг, совсем мой братец от отчаяния, что я от него все ускользаю и ускользаю, сошел с ума. Он продал нашу квартиру, и мы переехали в другую, на окраине города. Я тогда как-то не задумалась над тем, что новая наша квартира гораздо хуже и меньше прежней. Не сразу обратила внимание и на то, что Димка целыми днями где-то пропадает и что опять стал страшно экономить на всем, а мне денег так и вообще не выдавал. Я предполагала, что переезд он предпринял только для того, чтобы разлучить нас с Ольгой, и лишь отмечала: какой глупый шаг. Но оказалось… Шаг с его стороны оказался совсем не глупым, шаг был очень даже умным.
Переезд и экономия объяснялись просто: Димка закупил аппаратуру, Димка делал свой первый фильм. Вернее, два фильма — один художественный, второй документальный — оба о смерти Ольги. Тогда он первый раз заставил молекулу смерти работать на себя. Ольга хотела опутать меня паутиной увлекательной смерти. Димка опутал ее квартиру паутиной прослушек и микрокамер. Заснял, записал голос Ольги на пленку, дополнил графикой, снабдил молекулой смерти — спроектировал Ольгино самоубийство (для нее он выбрал петлю). Готовый фильм — последний день ее жизни — он послал ей по электронке и стал наблюдать: камеры оставались в квартире. Она посмотрела фильм раз сто, не меньше. А на следующий день абсолютно точно, до мельчайших деталей, повторила сюжет в реальности — привела приговор в исполнение. Реальность тоже была заснята и превратилась в фильм — часть вторая, документальная.
Димка и потом действовал именно так, он мне подробно объяснил процесс — трудоемкий и сложный. Вторую часть — документальную — он научился продавать, и она приносила немаленький доход. Тогда-то ему пришло в голову завести сайт в Интернете: «Эвтаназия» со слоганом: «Ваш единственный выход — смерть? Вы действительно в этом уверены? Тогда обращайтесь к нам» — и поставить дело на поток. Он объяснил, что мы делаем благое дело: люди, которые к нам обращаются, обречены на страдания, для них единственным разумным выходом является смерть, а мы просто облегчаем необходимый процесс, делаем его безболезненным. Полностью повторил слова дяди Толи! А я… После того как умерла Ольга, мне уже было все равно.
Нет, неправда, не все равно! Но я нашла спасительную формулировку: мы просто снимаем кино. Это кино. Это не смерть.
Это смерть, смерть, смерть! Это убийство!
Не Димка — убийца, мы оба с ним — убийцы. Я принимаю активное участие в создании фильмов — первой, художественной части, части-страшилки. Я придумываю сюжет, веду переписку с клиентами, тестирую их, определяю молекулу смерти. Мне нравится моя работа. Мне всегда нравилось играть в смерть. Даже когда она касалась любимых людей. Фильм о самоубийстве Ольги я до сих пор пересматриваю. А тогда…
Димка пришел очень поздно, от него пахло спиртным. Не разуваясь, он прошел в комнату, отодвинул меня от монитора — я скачивала из Интернета материал (конечно, это были все те же испанские казни!), — вставил диск.
— Вот и все, Динка, теперь ты от меня никогда никуда ни к кому не сможешь больше убежать, — выдохнул он водочным перегаром и с влюбленной ненавистью посмотрел на меня. — И не захочешь. Я один тебе буду рассказывать о смерти. И показывать смерть! До такого еще никто не доходил. Это изобретение погениальней изобретения нашего гениального родителя, дезертировавшего из своего инкубатора. Ты хотела смерти? Смотри. Я залью тебя смертью!
Тогда я еще не была такой, как сейчас, тогда я захотела убить Димку. А потом и себя. Нет, не так: Димку, отца, а потом и себя. Чтобы спасти мир от нашей ужасной породы. И даже предприняла кое-какие шаги, но… Через неделю я все отменила и стала смотреть, смотреть и пересматривать фильм, где умирала Ольга. А через год сама включилась в работу. Вру! Я все хочу найти себе оправдания и потому вру, вернее, недоговариваю правды. Через год я включилась в работу не потому, что смогла преодолеть себя только через такой большой срок, а потому, что Димка затеял новый фильм только через год после Ольгиной смерти.
Первый фильм был не очень удачным и не очень качественным, в дальнейшем мы научились делать их не в пример лучше. А последний наш фильм — уже самый настоящий шедевр. Жаль только, что мы так ошиблись с клиентом.
Да, наша тринадцатая смерть действительно оказалась несчастливой — Димкино суеверие совершенно ни при чем. Тринадцатая смерть нам отомстила. Тринадцатый сбился чуть-чуть с установки и успел нас «заложить» — переслал фильм своей знакомой, своей любимой, из-за которой у него и пошли все несчастья. И тогда Димка сказал… И тогда Димке пришлось…
Да, он уже подсуетился насчет четырнадцатой смерти, чтобы вывести число из разряда несчастливых. Называлось это на сей раз так — убрать опасного свидетеля. Вот мы и дошли до уголовных формулировок. Хотя… какая разница как формулировать?
