Анатолий Семенов - Преступление не будет раскрыто
Сердце забилось, когда увидел родной дом с голубыми ставнями.
— Ба! Алька! — вскрикнул дед Илларион, увидев ворвавшегося в дом человека в мохнатой кроличьей шапке. Старик сидел за столом лицом к двери и в этот миг собрался закручивать цыгарку. От неожиданности он рассыпал табак. — Ты что? Откуда? Отпустили на побывку, али уволился? — кричал дед, опираясь на трость и с кряхтеньем поднимаясь ему навстречу.
— Здорово, дед! — воскликнул Олег, сжимая стариковскую руку, — Уволился. Домой насовсем.
— Да ну! Насовсем? Ты не раздевайся, а дуй-ка за бутылкой.
— А есть, — сказал Олег, вытаскивая из чемодана портвейн.
— Это что? Бормотуха? На кой хрен она. Белая есть?
— Белой нет.
— Иди, пока магазин открытый.
— Не хочу я, дедка, людям на глаза сейчас лезть, — сказал внук, снимая куртку и шапку и вешая у двери. — Начнут расспрашивать: откуда? да что? да как? Не люблю я этого, особенно когда хвалиться нечем. Давай лучше кого-нибудь пошлём.
— А вот, — сказал дед, показывая тростью на белокурую девочку лет шести, вышедшую из соседней комнаты. — Где мать?
— К тётке Матрёне за молоком пошла, — сказала девочка писклявым и робким дискантом, выставив вперёд животик и насупив лицо.
— Ну, раз к тётке Матрёне — ушла за смертью, будет сидеть до утра, — сказал дед. — Беги живо за ней! — приказал он, обращаясь к девочке.
— Погоди, девочка. Как тебя зовут? — спросил Олег, доставая из чемодана гостинец.
— Аня.
— А меня зови дядя Олег. Поняла? Девочка кивнула головой.
— Ну вот и молодец, — сказал Олег, нагибаясь к ней. — На конфетку. Беги к тётке Матрёне и скажи своей маме, чтоб скорее шла домой. Только оденься, смотри, потеплее.
Девочка убежала. Не успели дед с внуком разговориться о службе в армии, как пришла квартирантка с дочерью. Познакомились. Звали её Августа Петровна. Невысокая, белокурая, лет тридцати пяти. Было видно по её открытому простодушному лицу и особенно когда она приветливо улыбнулась, здороваясь с Олегом, что это добрая женщина.
— Я сразу догадалась, кто приехал, — сказала она, поставив бидон с молоком на кухонный стол в соседней комнате.
— Гутя, — вмешался старик. Он сидел на табуретке, прищурив глаз и попыхивая цыгаркой. — Ты не сбегаешь в магазин?
— Боже мой! Конечно, — сказала Августа Петровна, выходя из кухни.
— Беленькой надо взять. А то Алька по дороге взял бормотухи. А в магазин идти не хочет. Боится — не сглазили бы.
Олег дал ей деньги и попросил взять бутылку столичной и что-нибудь закусить.
Пока она ходила в магазин, дед расспрашивал, внук отвечал. Вернувшись, Августа Петровна истопила плиту, пожарила картофель со свининой, накрыла стол «чем Бог послал» и пригласила ужинать.
Олег не пил водки более трёх лет, с тех пор, как напился на проводинах в армию, и сразу захмелел. Дед выпил полный гранёный стакан, и ни в одном глазу. Августа Петровна пила портвейн. Девочка сидела рядом с матерью и ела конфеты. Дед налил себе ещё полстакана и собрался наливать внуку.
— Нет, дедка, извини, — сказал Олег, прикрывая ладонью стакан, — я уже готов.
— За помин души Агафьи Софроновны, — сказал дед, держа бутылку набекрень. — Помянем старуху.
— Ну, бабушку, давай помянем.
Выпили. Олег заплетаясь языком, стал спрашивать о бабушке. Старик рассказал, как она ходила подмести ограду, пришла в избу, прилегла отдохнуть и померла тихонько, как её хоронили всем миром стариков и старух, кто помог стряпать поминальный обед. Когда оба умолкли, погрузившись в молчаливые воспоминания и раздумья, Августа Петровна попыталась переменить тему разговора.
— Алик — сказала она и вдруг, спохватившись, стала извиняться: — Извините, вы не против, если я буду вас называть просто Алик?
— Нисколько, — ответил Олег. — Наоборот, мне приятно, когда по-свойски.
— Так вот, я хотела спросить: мы с дочерью не помешаем, если будем жить вместе с вами?
— Да что вы такое говорите! Живите сколько угодно.
— Спасибо. А какие у вас планы на ближайшее время?
— Пока буду работать здесь, — ответил Олег. — Пойду на лесопилку или в столярный цех. И попутно буду готовиться в институт. Нынче поступал в Иркутский политехнический, но не прошёл по конкурсу.
— Ох! — спохватилась Августа Петровна. — Осенью вам слали какие-то письма как раз из этого института.
И повестки из военкомата без конца идут одна за другой. И ещё какое-то письмо из воинской части. Дядя Ларион, где все это?
— А вон там, в тумбочке, — сказал дед, ткнув тростью в угол.
Олег достал из тумбочки всю накопившуюся почту и стал просматривать. Сначала вскрыл конверт из политехнического института — это его интересовало больше всего. Декан писал, что необходимо немедленно явиться в институт и приступить к занятиям. И ещё было два вызова.
— Вот это да! — воскликнул Олег и, не веря своим глазам (не спьяну ли всё это показалось), перечитал письма. — Меня, оказывается, приняли. А я не знал. Как же так? Понимаете, Августа Петровна, сначала мне сказали, что я не прошёл по конкурсу. И вдруг — на тебе! Пишут, что я принят. Но теперь уже поздно. Полгода прошло. Поезд, как говорится, ушёл. Что делать, не знаю, — Олег помолчал, разглядывая письма, — И откуда у них мой адрес? Я ведь забрал документы из института. Непонятно все это. Хотя, — вдруг скумекал Олег и выставил вперёд указательный палец. — Я, кажется, догадался. Где это письмо из воинской части? А, вот оно.
Полковник Горбатовский писал:
«Андрей Гаврилович Ржевский скончался в прошлом году в мае. Он жил вместе с женой Надеждой Александровной и тремя детьми (старшая дочь Виктория, средняя — Эмилия и младший сын Владлен) по адресу: г. Москва, Кутузовский проспект, дом № хх, квартира № хх. Очевидно, вдова Ржевская проживает с детьми по тому же адресу по настоящее время. Что касается армейской характеристики, то она вряд ли понадобится, т. к. я написал куда следует.
Горбатовский».
Олег вмиг протрезвел. Известие о матери, о том, что у него есть две сводных сестры и брат, больно отхлестало его по сердцу. Но не подал виду бывалый солдат. Лишь слегка побледнел.
— Ну вот, — сказал он. — Я так и знал. Полковник поднял бучу… Не ожидал я такого оборота дела.
Повестки из военкомата были одного и того же содержания: явиться такого-то числа к 15 часам дня имея при себе паспорт и прочие документы. Последняя, давно просрочена. Засунув повестки вместе с письмами в тумбочку. Олег вспомнил, что полковник обещал наградить за успешную операцию в Афганистане и отослать награду в Троицкий райвоенкомат.
«Может быть уже пришла, — подумал Олег. — Поэтому и повестки одна за одной. Следующей дожидаться не буду. На днях съезжу. Все равно так и так ехать — надо вставать на военный учёт».
Дед поднялся со стула и, напевая в нос любимую песню: «Эх, Настасья…» пошёл отдыхать. Деревянная допотопная кровать его, как и прежде, стояла у самой двери, напротив печки. Он сел на кровать, и закурив на сон грядущий, продолжал гнусавить мотив «Настасьи». Олег тоже поднялся, приглядывая себе угол на ночлег. Там, где стояла бабушкина кровать, между столом и окнами, было пустое место. Олег принёс старую заржавленную свою кровать из чулана и поставил её у стены. Он взял у деда лишний матрац, одну из трёх подушек, одеяло и постелил себе постель. Августа Петровна убрала со стола и ушла к себе. Раздевшись и улёгшись поудобнее на спину, Олег блаженствовал от приятного ощущения сытого домашнего ужина, тепла, уюта, покоя и тишины. Если бы не письмо Горбатовского, растревожившее душу, он сегодня впервые за последние три года был бы счастлив.
Утром пошёл на лесопилку, разыскал начальника. Начальник лесопильного цеха тут же стал уговаривать Олега выйти сегодня во вторую смену. Олег усмехнулся: «История с кочегаркой повторяется». Он понимал: демографическая ситуация, острый дефицит рабочей силы. Но нельзя же так — не успел прийти и сразу вкалывай.
— Мне в военкомат надо, — сказал Олег.
— Потом съездишь, — упрашивал начальник. — Христом богом прошу. Сегодня позарез нужен человек во вторую смену.
— Ладно. Приду.
— Пойдём в конторку. Напишешь сразу заявление. Написал заявление. Начальник черкнул резолюцию. Отдал листок со словами:
— Дуй в отдел кадров. Оформляйся.
Олег приступил к работе. Работа простая. Знай катай бревна и оттаскивай тёс и плахи. В Зорино эту работу так и называют: «катай и оттаскивай».
II
Осинцев трудился на совесть. Катать так катать. Он брал стяг покрепче, становился в ряд с другими хлопцами у бревна обхвата в два-три, подталкивал один конец стяга под бревно, другой клал себе на плечо и по команде: раз-два, взяли! — нажимал на стяг. «А ну ещё, ребята! Раз-два, взяли!» — раздавалась команда. Лица багровели от напряжения, но вот, наконец, бревно подавалось и шло по стеллажам. «А ну, ребята, ещё разок!» — и бревно накатывалось на вагонетки. По путям катили громаду к пилораме. Про запас, чтобы рама работала бесперебойно, подкатывали ещё одну-две таких громады. Пока бревно распиливалось на плахи, отдыхали в тёплой и сумрачной от папиросного дыма и мазута будочке. В ней всегда топилась железная печка. Напротив печки у входа стоял стол, намертво прибитый к стене, за которым рабочие обедали, играли в карты и домино. Над столом был прибит шкафчик, в котором в беспорядке валялись узелки с едой, куски чёрствого хлеба и луковицы. За печкой в углу были пристроены широкие нары, на которых, нежась в тепле, подстелив под бока шубу, а под головы телогрейки, отдыхали те, кому лень было играть. Вдруг за дверью будочки раздавался лихой посвист. Это рамщик извещал, что бревно распилено. Хлопцы соскакивали с нар, вставали из-за стола, складывали домино всяк на своём месте, чтобы потом доиграть, и шли оттаскивать плахи. Оттаскивать так оттаскивать. Олег не чурался тяжести, обыкновенно брал плахи со стороны комля. Их грузили на вагонетки другого пути и опять катили к стеллажам и опять оттаскивали.
