Сэйтё Мацумото - Черное евангелие
Во время разговора голос куда-то пропадал.
Ланкастер смекнул, что это значит. До сих пор его, кажется, никогда не подслушивали. Он стал припоминать свои телефонные разговоры, которые вел в последнее время с отцом Мартини и отцом Билье. Да, припоминалось, раза два или три такое уже было. Значит, подслушивают уже давно.
Ланкастер поднялся со стула и снова подошел к окну. Тот, у антикварного, все еще не уходил. Засунув руки в карманы, он внимательно разглядывал витрину.
Вдруг па лестнице послышались голоса. Ланкастер, стиснув зубы, посмотрел на дверь. Раздались смех и женский голос. Говорили по-японски. Потом все стихло.
Он хрустнул пальцами. Чертовщина какая-то! Это же соседка-актриса вернулась со своими друзьями.
Ланкастер подошел к первому окну. Человека, стоявшего под карнизом, уже не было. Тогда он слегка приоткрыл дверь и прислушался. На площадке, кажется, никого нет. Он широко распахнул дверь, вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице вниз. На первом этаже находился небольшой уютный бар.
В баре сидели несколько японцев и одна европейская чета.
Ланкастер, оглядев бар, уселся перед стойкой.
— Добрый вечер, господин Ланкастер, — поклонился ему бармен. Коммерсант, живший на третьем этаже, считался здесь хорошим клиентом.
— Виски с содовой! — сказал Ланкастер.
— Сию минуту. Погода-то какая отвратительная! — сказал бармен, поглядев на улицу. По стеклянным дверям стекали струйки дождя.
Ланкастер пил виски не спеша, укрывшись от посторонних взглядов газетой.
— В такой дождь куда пойдешь? — продолжал бармен, очевидно желая занять клиента беседой.
Но Ланкастер не отвечал. Он медленно тянул свой напиток.
— Еще одно! — отрывисто бросил он бармену.
Получая второй бокал, Ланкастер чуть склонился к стойке и прошептал:
— Человек, который сидит там, в углу, ваш постоянный клиент?
Бармен обернулся, посмотрел и отрицательно покачал головой:
— Нет. Я его не знаю.
— Что, в первый раз появился?
— Да нет, уже третий день заходит, но почти ничего не заказывает, одним кофе пробавляется.
Ланкастер посидел еще несколько минут, допил виски и расплатился.
— Спасибо, — улыбнулся он бармену и направился к выходу.
Лестницу, ведущую наверх, к квартирам, от бара отделяла стеклянная перегородка, так что с первого лестничного марша бар был виден как на ладони.
Поднимаясь, Ланкастер оглянулся. От него не укрылось, что японец, сидевший в углу за чашкой кофе, поспешно отвел глаза в сторону. Вон оно что!
Он усмехнулся краешком рта.
Его комнаты по-прежнему утопали в темноте. Он подошел к окну. Человек, стоявший перед антикварным магазином, еще был там, но ему, очевидно, надоело разглядывать витрину, и теперь он «дежурил» на углу перекрестка.
Вдруг неожиданно зазвонил телефон.
Ланкастер подошел к аппарату и несколько секунд молча смотрел на него.
Наконец он протянул руку и поднял трубку. Однако говорить стал не сразу.
Его спрашивал знакомый голос на родном языке.
— Да, Ланкастер слушает, — наконец ответил он.
— О господин Ланкастер! Это я, вы меня узнаете?..
— Да. Но себя не называйте.
— Что-нибудь случилось?
Хриплый густой бас, конечно же, принадлежал отцу Городи, который жил в Осака. Ланкастер не мог ошибиться, ведь они вместе «работали» еще с тех пор, когда отец Городи служил на Сибуя.
— После объясню, — ответил Ланкастер. — Вы давно в Токио?
— Только что приехал и очень хотел бы повидать вас.
— Я тоже.
— Где мы встретимся?
— На старом месте.
— Море, земля?
— Море. Через тридцать минут буду там.
— Ясно.
Ланкастер запер шкаф и ящики стола на ключ, надел плащ и низко надвинул на лоб шляпу.
Подойдя к двери, он прислушался, потом рывком открыл ее. На площадке никого не было. На лестнице он тоже ни с кем не встретился. Перед тем как зайти в гараж, заглянул в бар. Любителя кофе уже не было.
Ланкастер вывел машину из гаража. Японец, стоявший у антикварного магазина, исчез. Наверно, спрятался, заметив его.
Ланкастер сразу дал полный газ, направив машину вдоль трамвайной линии на север. Потом резко свернул в переулок, остановил машину и осмотрелся. Кажется, его не преследовали. Он подождал немного, затем не торопясь выехал на параллельную улицу, развернулся и взял направление на юг. Дождь перестал.
Позади оставались яркие неоновые рекламы, встречные машины, пустынные перекрестки. Машина шла к побережью. Вскоре запахло морем, вдали показались огоньки стоящих на рейде кораблей.
По обеим сторонам тянулись громады пакгаузов. Свет фар выхватил фигуру человека, стоявшего у одного из складов.
Человек был в черной шляпе и сутане. Он поднял руку.
Ланкастер остановился, и отец Городи, согнувшись, нырнул в машину.
Беседа началась, когда машина проехала километра два в обратном направлении.
— С моим телефоном творится что-то неладное, — сказал Ланкастер. — Меня подслушивают.
— Кто же это может? — Отец Городи невольно перекрестился.
— Кто же, кроме полиции!
— Вы уверены в этом? — В голосе отца Городи сквозила тревога.
— Да, за нами следят… Возможно, мне придется даже покинуть Японию.
Машина шла по тихим, безлюдным переулкам. Вскоре по обеим сторонам дороги потянулись огороды. Ни встречных машин, ни прохожих, только черные силуэты деревьев вдали.
Машина стала петлять по проселку.
— Торбэк нервничает? — спросил Ланкастер.
— Да, да! — сдавленным голосом ответил отец Городи. — Я потому и приехал, все беспокоюсь. Он был у меня, просил совета, как ему быть. Надо же, так неумело сработать. — Отец Городи выругался.
— По сведениям, которые я получил, — сказал Ланкастер, — полиция собирается в ближайшее время вызвать его на допрос. Видно, у них есть кое-какой материал.
— Быть не может!
— Я зря говорить не стану. Вот что, святой отец, я с ним больше не увижусь, так что поговорите с ним сами. Надо научить его уму-разуму, не то дело может обернуться плохо. Тогда он ушел на свидание как раз в тот момент, когда в семинарии делали этот дурацкий снимок. На этом его хотят поймать. Пусть скажет, что эту группу он сфотографировал сам и, естественно, не мог оказаться на снимке.
— Конечно, конечно, я так и передам. Ваш совет, как всегда, прост и гениален.
15
Департамент полиции потребовал, чтобы священ ник церкви святого Гильома отец Торбэк явился в первый отдел департамента для дачи показаний.
С этого момента и началась борьба между следственными органами и орденом в Японии.
Сначала руководители миссии отказались прислать Торбэка в полицию, заявив, что если японским властям необходимо снять с него показания, то пусть делают это в церкви.
Конечно, полиция могла арестовать Торбэка — косвенные улики против него были достаточно веские. Однако арест иностранца, да еще служителя культа, мог вызвать дипломатические осложнения. Поэтому департамент привлекал Торбэка по делу как «важного свидетеля».
После продолжительных препирательств церковь уступила, она дала согласие на явку Торбэка в полицию. И только после допроса в департаменте поняли, почему церковь так тянула с этим. Она в эти дни не теряла времени даром.
Следствие не располагало никакими вещественными доказательствами, поэтому надо было добиться от Торбэка чистосердечного признания в совершенном преступлении, причем главным своим козырем полиция считала отсутствие у Торбэка точного алиби. Но подозреваемый перехитрил своих обвинителен. Пока тянулся спор между церковью и полицией, где будут снимать показания, святые отцы приняли все необходимые меры.
Торбэк предстал перед следователем в сопровождении адвоката-японца, исповедовавшего ту же веру, что и священник.
Протоколы допроса сохранялись в тайне. Даже газетчикам не удалось узнать в эти дни ничего конкретного.
Торбэка вызывали в департамент полиции три дня подряд.
Сначала его попросили рассказать свою биографию со дня рождения и до прибытия в Японию. Это была обычная процедура при допросе, но Торбэк сразу занял оборонительную позицию.
Когда, наконец, разговор зашел о его местопребывании в ночь убийства, Торбэк перетрусил. На большинство вопросов он отвечал, что не понимает их, и каждое слово смотрел в словаре, потом совещался с адвокатом и только тогда отвечал.
Допрос вели два представителя полиции: начальник первого отдела Ниита и руководитель оперативной группы Сайто. Вопросы задавал в основном Сайто.
Когда упомянули об алиби, Торбэк насторожился. Сайто особенно детально хотел знать, где был Торбэк с трех часов второго апреля и до утра четвертого апреля.
