Дафна Дюморье - Птицы и другие истории (сборник)
Но с моей девушкой я разговаривать не хотел. Хотел просто обнимать ее, что я и делал, хотел уткнуться подбородком в ее волосы — это она и имела в виду, говоря, что ей нравится, когда я молчу. Мне это тоже нравилось.
Меня немного беспокоило еще одно — могу ли я поцеловать ее до того, как автобус доедет до конечной остановки и нас высадят. Ведь одно дело обнять девушку и совсем другое — поцеловать. На то, чтобы разогреться, требуется некоторое время. Вы начинаете с того, что впереди у вас длинный вечер, и, когда вы уже побывали в кино или на концерте, да еще поели и выпили, считайте, вы уже знакомы; обычно все заканчивается поцелуями и объятиями — девушки сами ждут этого. По правде говоря, я никогда особенно не любил целоваться. До армии я встречался с одной девушкой, она была вполне что надо и нравилась мне, но зубы у нее слегка выступали вперед, и даже если вы закроете глаза и забудете, кого целуете, то все равно будете знать, что это она, ничего тут было не поделать. Милая старушка Дорис из соседнего дома. С другими бывает еще хуже. Когда вы в форме, то сталкиваетесь с ними на каждом шагу. Они слишком напористы, они охмуряют вас, и вы чувствуете, что им некогда ждать, пока парень сам обратит на них внимание. Не скрою, от них меня всегда тошнило.
Наверное, я родился слишком нервным. Не знаю.
Но тогда, в тот вечер в автобусе, все было иначе. Не знаю, что так влекло меня к этой девушке: сонные глаза, медно-красные волосы, то, что она вроде бы не обращала на меня внимания и вместе с тем я ей нравился; раньше я не встречал ничего подобного. Я сказал себе: «Ну так что, рискнуть или подождать?» По тому, как шофер вел автобус, а кондуктор насвистывал внизу и желал выходившим доброй ночи, я догадывался, что конечная остановка уже недалеко; сердце у меня усиленно билось, шея под воротником горела — чертовски глупо, всего-то один поцелуй, не убьет же она меня — и тогда… Это было похоже на ныряние с вышки. «Что ж, начнем», — подумал я и, наклонившись, повернул к себе ее лицо, приподнял подбородок и крепко поцеловал ее.
Будь я поэтической натурой, то случившееся тогда назвал бы откровением. Но я не такой и скажу только, что она ответила мне долгим поцелуем и он нисколько не был похож на поцелуй Дорис.
Потом автобус резко остановился и кондуктор монотонно прогнусавил: «Прошу всех выйти». Откровенно говоря, мне хотелось свернуть ему шею.
Она стукнула меня по колену:
— Пойдем, двигайся.
Я, покачиваясь, встал и буквально скатился вниз. Она спустилась следом за мной, и вот мы стоим на улице. Начинается дождь, не сильный, но достаточный, чтобы его заметить и захотеть поднять воротник пальто; мы находились в самом конце большой широкой улицы с опустевшими, неосвещенными магазинами по обеим сторонам. Она казалась мне концом света, и действительно, слева от нее поднимался холм, у подножия которого раскинулось кладбище. Я различил металлическую ограду, а за ней белые каменные надгробия; кладбище поднималось до середины холма. Оно тянулось на акры и акры.
— Проклятие, — сказал я, — это место ты и имела в виду?
— Возможно, — сказала она, рассеянно глядя через плечо, затем взяла меня за руку. — Как насчет того, чтобы сперва выпить по чашке кофе?
Сперва?.. Что она имела в виду — выпить кофе перед долгой дорогой домой или здесь и был ее дом? Собственно, это не имело значения. Было только начало двенадцатого. Я бы вполне удовольствовался чашкой кофе и бутербродом. На другой стороне улицы находились стойка и киоск, который еще не был закрыт. Мы направились к нему; там уже стояли водитель автобуса, кондуктор и парень в форме военно-воздушных сил, который сидел перед нами на втором этаже автобуса. Они заказывали бутерброды с чаем, мы тоже заказали бутерброды, только с кофе. Я уже замечал, что в таких местах они очень аппетитные, с добрым куском ветчины между двумя ломтиками белого хлеба, а кофе всегда очень горячий и налит до самых краев. «На такое не жаль потратить шесть шиллингов», — подумал я.
Я заметил, что моя девушка смотрит на парня в форме военного летчика, смотрит как-то задумчиво, словно видела его раньше; он тоже посмотрел на нее. Я не мог винить его за это. Да я особенно и не возражал; когда выходишь с девушкой, то чувствуешь своего рода гордость, если другие парни обращают на нее внимание. А на такую нельзя было не обратить внимания.
Затем она демонстративно повернулась к нему спиной, облокотилась на стойку и стала медленно потягивать горячий кофе; я стоял рядом с ней и делал то же самое. Мы вовсе не были заносчивы; мы были довольно любезны и вежливы, всем сказали «добрый вечер», но всякий сразу бы понял, что мы вместе, моя девушка и я, что мы сами по себе. Мне это нравилось. Странно, но это вселяло в меня чувство безопасности. Для них мы вполне могли быть мужем и женой, которые возвращаются домой.
Они над чем-то подшучивали — те трое; парень принес на всех бутерброды и чай, но мы к ним не присоединились.
— В этой форме вам надо быть осторожным, — сказал кондуктор военному летчику, — или вы кончите, как те, другие. К тому же слишком поздно, чтобы ходить одному.
Они рассмеялись. Я не понял над чем, но решил, что это была какая-то шутка.
— Я уже давно проснулся, — сказал парень в форме, — и, увидев преступника, сразу узнаю его.
— Интересно, другие тоже так говорили? — заметил водитель автобуса. — Нам ведь известно, что с ними стало. Просто дрожь пробирает. Хотелось бы мне знать, почему выбирают именно военных летчиков?
— Из-за цвета формы, — сказал парень. — Ее хорошо видно в темноте.
Они продолжали шутить в том же духе. Я закурил сигарету, но моя девушка отказалась.
— За все неладное, что произошло с женщинами, я виню войну, — сказал малый за стойкой, вытирая чашки и вешая их у себя за спиной. — По-моему, многие из них просто рехнулись и перестали видеть разницу между тем, что хорошо и что плохо.
— Нет, не то, во всем виноват спорт, — сказал кондуктор. — Развивает у них мышцы, которые вовсе не для того были им даны. Вот, к примеру, две мои младшие. Девочка без труда свалит с ног любого мальчишку, ни дать ни взять — маленький бычок. Здесь стоит призадуматься.
— Правильно, — сказал водитель, — равноправие полов, кажется, они это так называют? А все дело в выборах, нам нельзя было разрешать им принимать участие в выборах.
— Чушь, — сказал парень в форме, — не рехнулись же они оттого, что им разрешили голосовать. Под шкурой женщины всегда были такими. На Востоке знают, как с ними обращаться. Там их держат под замком. Вот вам и ответ. Тогда с ними не будет никаких хлопот.
— Не знаю, что сказала бы моя старуха, если бы я попробовал посадить ее под замок, — сказал водитель.
Они снова рассмеялись.
Моя девушка дернула меня за рукав, и я увидел, что она допила свой кофе. Она показала рукой на улицу.
— Хочешь пойти домой? — спросил я.
Глупо. Так или иначе, но мне хотелось, чтобы другие думали, что мы идем домой.
Она не ответила. Просто засунула руки в карманы макинтоша и отошла от стойки. Я пожелал остальным доброй ночи и пошел за ней, успев заметить, что парень в форме пристально смотрит ей вслед поверх своей чашки.
Она направилась вниз по улице. По-прежнему моросило, и унылый дождь наводил на мысль, что хорошо бы сейчас сидеть в каком-нибудь уютном месте у огня. Она перешла улицу, остановилась у ограды кладбища, подняла на меня глаза и улыбнулась.
— Ну и что теперь? — спросил я.
— Надгробные плиты бывают плоскими, — сказала она, — иногда.
— Что из того? — с некоторым замешательством спросил я.
— На них можно лечь, — сказала она.
Она повернулась и неторопливо пошла дальше, глядя на ограду, затем у секции с двумя погнутыми прутьями взглянула на меня и снова улыбнулась.
— Всегда одно и то же, — сказала она. — Когда хорошенько поищешь, то обязательно найдешь лазейку.
Быстро, как нож, разрезающий масло, она проскользнула через отверстие в ограде.
— Подожди, я ведь не такой маленький, как ты, — сказал я.
Но она уже направилась дальше, петляя между могилами. Я, пыхтя, с трудом протиснулся между прутьями ограды, затем осмотрелся — и, о господи, она уже лежала на плоской могильной плите, заложив руки за голову и закрыв глаза.
Не то чтобы я чего-то ждал. То есть я просто собирался проводить ее домой. Назначить ей свидание на следующий вечер. Конечно, поскольку было поздно, мы могли бы немного задержаться перед ее дверью. Ей вовсе необязательно было сразу входить в дом. Но лежать вот так на могильной плите… едва ли это было естественно.
Я сел и взял ее за руку.
— Ты промокнешь, лежа здесь, — сказал я. Глупо, но ничего другого я не мог придумать.
— Я привыкла, — сказала она.
Она открыла глаза и посмотрела на меня. За оградой горел уличный фонарь, поэтому было не очень темно, к тому же, несмотря на дождь, ночь была не черной, а, скорее, сумрачной. Мне бы хотелось сказать о ее глазах, но я не слишком речист. Вы знаете, как светятся в темноте люминесцентные часы. Когда-то у меня были такие. Вы просыпаетесь ночью, и они, как друг, всегда у вас на руке. Так светились и глаза моей девушки, но они были к тому же еще и красивыми. И уже не походили на глаза ленивой кошки. В них были любовь и нежность, а еще грусть, все одновременно.
