Станислав Гагарин - Третий апостол
— Здесь звук точнее, — сказал Старцев. — Сюда он приходит, отражаясь от сводов кафедрального собора… Давайте сядем вот хотя бы сюда.
— У вас старинный орган? — спросил Леденев.
— Да, знаменитой французской фирмы «A. Cavaille-Colt», — ответил Старцев. — Впрочем, к старинным его вряд ли отнесешь… Конец прошлого века.
О чем-то хотел спросить Арвид Казакис, он даже подвинулся к доценту, но тут Татьяна тронула пальцами клавиши, и родился низкий басовый звук.
— Шостакович, — наклонясь к уху Леденева, шепнул Валентин Петрович спустя несколько тактов. — «Пасса-калья» к опере «Катерина Измайлова». Таня любит эту вещь…
Юрий Алексеевич кивнул. Леденев принимал сейчас в себя мощные потоки звука, они обрушивались на него со всех сторон. Потоки сминали, скручивали его существо и, едва оставив в покое, вновь и вновь терзали душу, причиняя ей сладостную боль и наполняя каждую клеточку существа необычным могуществом и силой. Леденев как бы ушел из этого мира… Он умел отдаваться музыке и воспринимать ее, как некую физическую субстанцию, с которой сливался воедино. А Таня все повторяла и повторяла вариации на неизменный мотив в басу, рассказывая на необычном полифоническом языке о судьбе Катерины Измайловой, ставшей сейчас и ее судьбою. Она протянула невидимые нити к сердцам сидящих в зале мужчин и исторгла из них сострадание…
Вот трагический эмоциональный взрыв в кульминации, и орган убеждает в том, что жизнь не прекращается с несчастьем. Жизнь — это нескончаемое движение. И ты участвуешь в нем вечно… И в тех, кто был до тебя, и в тех, кто будет после.
Потом Таня играла Куперена и Жиго, а в заключение исполнила «Фантазию» Александра Глазунова, написанную им в 1935 году, за год до смерти. Когда Таня закончила играть, Валентин Петрович рассказал Юрию Алексеевичу и Арвиду Казакису о том, что Александр Глазунов посвятил эту «Фантазию» французскому композитору и органисту Марселю Дюпре, здравствующему и поныне.
— Глазунов пользовался его консультациями в парижской церкви Сен-Сюльпис, когда создавал знаменитую работу, — сказал Старцев. — И композитор впервые услышал «Фантазию» в исполнении Дюпре за два месяца до смерти…
— Вы, оказывается, большой знаток органной музыки, — заметил Юрий Алексеевич.
— Немудрено, — засмеялся Валентин Петрович. — Живу в городе, где находится такой замечательный концертный зал и орган и, кроме того, много лет общаюсь с двумя женщинами, одна из которых ярая поклонница органной музыки, я говорю про нашу Магду, а вторая стала профессиональным исполнителем. А вот, кстати, и Татьяна.
Подошла Татьяна Маркерт. Мужчины дружно благодарили ее за доставленное удовольствие. На исхудавшем за последнее время, бледном лице Тани появилась улыбка.
— Я рада, что вам понравилась моя игра, — сказала она. — А сейчас мне нужно работать. Из отведенного для меня времени осталось чуть больше часа. Извините меня…
Когда подходили к выходу из собора, Леденев остановился, повернулся и окинул взглядом зал.
— Мне довелось слышать историю этих замечательных витражей, — сказал он. — Это ведь уже не те, что были здесь до войны?
— Увы, — ответил Старцев, — к сожалению, тех больше нет… А эти витражи работы вильнюсских мастеров. Говорят, что как будто бы почти тоже самое. Почти…
— А те, что были похищены гитлеровцами, искали?
— Еще как, — сказал Арвид. — Целые экспедиции снаряжали. Если вы интересуетесь, могу дать вам полный обзор по этой теме. Есть и архивные материалы…
— Конечно, — проговорил Старцев, — по этой части мне с Арвидом Карловичем не потягаться.
— Каждому свое, — заметил Юрий Алексеевич. — А вот про содержание изображенного на этих витражах, мне думается, вы расскажете вполне профессионально. Каковы, Валентин Петрович, сюжеты этих цветных окон?
— Сюжет тут один: искушения Господни, — ответил доцент. — Точнее, три сюжета… поскольку Иисуса Христа сатана искушал трижды.
— Любопытно, — сказал Юрий Алексеевич.
Арвид, удивленно посмотрел на него, потом отвел глаза, понял, что Леденев по каким-то еще неясным для Казакиса соображениям не желает обнаруживать собственную довольно сносную евангельскую осведомленность.
— Случилось это после того, как Иоанн Креститель крестил Христа в водах реки Иордан, — принялся рассказывать Валентин Петрович. — После свершения обряда Христос удалился в пустыню и сорок дней постился там в одиночестве. Сорок дней Иисус ничего не ел, сообщает нам евангелист Лука, а по прошествии этого срока взалкал. Тогда и явился к нему сатана.
— После такого поста и марсиан, и летающие тарелки увидишь, — заметил Арвид.
— Сатана принялся искушать обессилевшего от голода Христа. Если ты сын Божий, сказал он ему, преврати эти камни в хлебы. Но Иисус ответил: «Не хлебом единым жив человек, а только духом Божьим».
Изо рта Арвида едва не вылетело замечание, что этими словами Христос сослался на пророчество, содержащееся во Второзаконии, в Библии, но Арвид вдруг понял, что ему надлежит быть таким же далеким от знания основ христианства, каким прикинулся сейчас Леденев.
— Второе искушение заключалось в следующем, — продолжал Старцев. — Вон тот витраж, видите, справа… Христос стоит на крыше Иерусалимского храма. Туда его вознес сатана и предложил прыгнуть вниз. Раз, дескать, являешься сыном Божьим, то прыгай спокойно, ты не разобьешься… И тогда Иисус ответил: «Не искушай Господа Бога своего…»
— Резонно, — сказал Арвид. — Правильно ответил искусителю, по делу…
— В третий раз сатана поставил Христа на высокую гору, откуда были видны все царства и народы Земли. Сатана предложил Христу власть над миром, если только Иисус Христос согласится перейти на его, сатаны, сторону.
— Да, — заметил Юрий Алексеевич, — серьезное испытание. Я бы сказал, что оно было самым серьезным. Искушение властью… Трудно перед ним устоять.
— И что ответил сатане Христос? — спросил Арвид.
— Христос ответил: «Отойди от меня, сатана!»
Помолчали. Затем Леденев спросил:
— Значит, не нашли старинные витражи? Так-так… Жалко. Может быть, их уже и нет вовсе?
Валентин Петрович и Арвид одновременно пожали плечами.
Когда прощались, Юрий Алексеевич от души поблагодарил Старцева за помощь, которую он им оказал.
— Ну что вы, — смутился доцент, — какая там помощь…
— Как знать, Валентин Петрович, — возразил Леденев. — Вы очень интересно и содержательно рассказывали о покойном профессоре Маркерте. А ведь любое новое знание о нем поможет следствию, установлению истины… Нашей истины, Валентин Петрович.
— Я уже говорил Прохору Кузьмичу, товарищу Конобееву, что скорее всего это заурядное уголовное преступление, — проговорил Старцев, — неудавшаяся попытка ограбления профессорской квартиры.
— Что же, вполне вероятно, — заметил Леденев. — Мы ведь изучаем разные версии, все так или иначе приемлемые варианты. Еще раз большое вам спасибо, Валентин Петрович.
— Тогда вот еще что. Появилось тут у меня одно соображение. Могу и с вами им поделиться, — сказал Старцев. — Может быть, убийца подозревал о каких-то ценностях, хранящихся в доме Маркерта? Впрочем, кажется, я уже выхожу за рамки своей компетенции.
— Вы абсолютно правы, Валентин Петрович. Видимо, ваше соображение мы примем к сведению. А как вы думаете, какие такие ценности мог хранить у себя Маркерт? Может быть, вам что-нибудь известно об этом?
— Нет, ничего мне не известно. Я выразился, так сказать, в предположительном смысле. Борис Янович — человек старого поколения. Мог и унаследовать что-либо…
— Благодарю вас, Валентин Петрович, мы с вниманием отнесемся к вашему предположению. Спасибо.
Леденев крепко стиснул руку доцента.
— Что вы, какие благодарности… Скорее бы нашли убийцу. Это преступление так взбудоражило город… И я надеюсь, что вы на правильном пути. Справедливость и правосудие восторжествуют!
— Воистину так… Аминь! — шутливо закончил Юрий Алексеевич, и оба рассмеялись.
IVПрохор Кузьмич пришел проводить Казакиса и Леденева на вокзал.
Поезд в Луцис уходил в семь пятьдесят утра, а в половине восьмого, когда Арвид и Юрий Алексеевич подошли к вагону, они увидели на перроне Конобеева, одетого в светлый летний плащ и в легкой шляпе…
«Букетика только не хватает», — подумал Арвид, несколько удивленный поступком Прохора Кузьмича. Конечно, он понимал, что Конобеев заявился в такую рань из уважений к Юрию Алексеевичу, но сие обстоятельство было и ему тоже приятно. Арвид уже прикинул, как небрежным тоном бросит он при Федоре Киевлянине: «Шеф оперативной группы лично прибыл на вокзал, чтобы тепло проститься с любимым детективом и передать ему на дорогу корзинку домашних пирожков с капустой».
