Галина Романова - Миллион причин умереть
Они начали его донимать еще в Танькином присутствии, а когда она ушла и Толик остался один, тут началось полнейшее сумасшествие. Они то нарастали, то становились тише, то оглушительным грохотом ударяли по ушам, то исчезали. Когда во время утреннего обхода он попытался выяснить у доктора причину столь странного явления, тот лишь спокойно пожал плечами и с самым умнейшим видом выдал:
– А что вы хотели при такой травме? Должны бога благодарить, что вообще что-то ощущаете. Могли бы стать инвалидом на всю оставшуюся жизнь. А так, вам даже повезло. Ничего страшного...
Страшного, может быть, действительно ничего не было в этом нарастающем гуле в голове. Страшным Толику казалось то, что он не мог объяснить самому себе природу этих самых звуков. Откуда-то изнутри поднималась в нем уверенность, что в этих звуках кроется отгадка всему случившемуся с ним, но скомпоновать все это воедино он никак не мог.
Одним словом, он блуждал в полнейшем хаосе своих собственных воспоминаний, когда дверь отворилась и, гремя ведром, в палату ввалилась дебелая тетеха в грязно-белом халате.
– Привет, покойничек, – пробасила она и со всего маху опустила ведро с водой на пол. – Щас вот помою у тебя и дальше пойду. Ты не обижайся, что я так-то... Я всех так зову, не токмо тебя. Чего же не ешь ничего? Тебе выздоравливать нужно, сил набираться, а ты ни к чему не притронулся. Эко натащили-то! Разве же одному – такому синюшному – все сожрать? Да ни в жисть не сожрать! Ты не супротив, ежели я ополовиню? Внучок у меня... Очень сладенькое любит...
Внучка Толик сподобился видеть с утра, когда тот, разыскивая бабулю, ввалился к нему в палату с мордой, заросшей по самые глаза грязно-серой щетиной...
Тетка, между тем, кое-как отжав тряпку, помусолила ею по замызганному полу палаты. Вытащила из кармана сложенный пакет и, приговаривая что-то себе под нос, принялась шарить в гостинцах, которые натащили Кулешову заботливые посетители.
– Ты не обиделся? – на всякий случай уточнила она, застыв гренадером у дверей с пакетом, наполненном по самые ручки. – Куда тебе столько-то одному? Не обиделся?
Толик отрицательно качнул головой. И хотя этот жест, он знал, снова возродит к жизни хаотично мерцающий в мозгу шум, желание не видеть более эту наглую особу пересилило даже страх перед грядущими невыносимыми ощущениями.
Дверь за нянькой, скрипнув петлями, закрылась, и Кулешова вновь накрыла гудящая волна. Она перекатывалась, нарастала, сжимая виски болезненным напряжением. Потом отодвигалась, даря мгновенное избавление. Снова накрывала его, заставляя Толика скрипеть зубами.
В какой-то момент ему показалось, что еще немного, и его мозг не выдержит подобного напряжения, лопнет, превратившись в бесполезную субстанцию. Но тут же ему даровалась кратковременная передышка. В такие моменты Толик застывал, боясь дышать, и принимался ждать следующего прилива боли.
Прошло полчаса. Долгих полчаса изматывающей душу борьбы за право балансировать на грани сознания. Губы его пересохли. Жутко захотелось пить, но сил встать и напиться не было.
Толик сжал пальцы в кулак и попытался отвлечься, но тут жуткой силы грохот опять обрушился на его голову, сводя с ума. И вот в тот самый момент, когда он готов уже был уступить и сдаться на милость побеждавшего его безумия, дверь распахнулась и на пороге выросла стройная фигурка.
– О-оля, – только и сумел он вытолкнуть из-за спекшихся губ. – О-оленька...
– О боже мой! Толик! Что с тобой?! Врача? – Ольга подлетела к кровати и склонилась к его лицу. – Позвать врача?!
– Нет, не нужно. Дай пить...
Ольга схватила с тумбочки начатый пакетик сока и, слегка встряхнув его, поднесла трубочку к запекшимся губам Кулешова. Толик с жадностью набросился на апельсиновый нектар, не без наслаждения отмечая, что с каждой каплей к нему снова возвращаются силы и способность видеть окружающее без кровавой болезненной пелены.
– Спасибо, – он легонько дернул губами, пытаясь изобразить некое подобие улыбки. – Я рад...
– Тебе плохо здесь одному, – Ольга озадаченно озиралась по сторонам. – Нельзя тебе в таком состоянии находиться одному. Почему никого нет рядом?
– Ты рядом, это уже хорошо, – еле слышно выдохнул Толик и попытался взять девушку за руку. – Присядь, прошу.
Ольга послушно села на краешек кровати и не попыталась воспротивиться, когда он коснулся своими горячими пальцами ее руки.
– Оля... Оленька... Какая ты славная...
Она с трудом подавила горестный вздох, рвавшийся из души. Знал бы он, что она за дрянь! И что собирается совершить... Вернее, ее пытаются заставить это сделать... Или, правильнее сказать, пытаются заставить поверить в то, что она должна это совершить непременно...
Ольга встряхнула головой, прогоняя оцепенение, и осторожно спросила:
– Толик, ты помнишь, что с тобой произошло? Ну... в тот день, когда...
– Ты можешь не выбирать выражений, Оля, – сказал он, сильнее прежнего впиваясь в кисть ее руки. – Так и нужно говорить: когда меня шарахнули по голове...
– Пусть будет так. Пусть будет – шарахнули, – покорно кивнула она.
– Я ничего не помню. Совсем ничего. Я даже не помню, зачем пришел к твоему дому, – обескураженно пробормотал Толик, не без сожаления отметив волну разочарования, пробежавшую по ее лицу. – Но если это так важно для тебя, я постараюсь вспомнить. Обязательно. Врач сказал, что со временем...
– Ах, ты не понимаешь! – Она, вырвав свою кисть из его пальцев, всплеснула руками и вскочила с кровати. – Нет времени, Толик! Совершенно нет! Это сейчас просто непозволительная роскошь, уповать на время..
Она принялась ходить по палате, сцепив пальцы и похрустывая суставами. От этой дурной привычки ее долгое время отучала бабка Люба, любившая приговаривать, что от этого, мол, ее пальцы будут уродливыми и кривыми. На какое-то время маленькой Марьяше удавалось избавиться от этой навязчивой манеры, но стоило ей сильно переволноваться, как потребность похрустеть пальчиками у нее возникала снова.
– Оля, поверни меня немного, – вдруг попросил Кулешов.
Она поспешила выполнить его просьбу.
Целый день и ночь пролежать в одном положении, уставившись в растрескавшийся потолок, занятие не из приятных. Интересно все же, о чем думали родственники, оставляя его здесь одного. Если на парня было совершено покушение, то где гарантия, что оно не повторится. Или его ударили лишь с той целью, чтобы он чего-то или кого-то не увидел...
– Как ты пахнешь... – мечтательно пролепетал Толик, глубоко втягивая носом аромат ее тела и совершенно забыв и о своей травме, и о мучительных попытках воззвать к памяти. – Ни одна женщина так не пахнет, как ты.
Стараясь не замечать романтических ноток в его голосе, Ольга осторожно перевернула Кулешова на бок. Скатала одеяло валиком и подложила ему под спину. Затем аккуратно, чтобы не тревожить лишний раз его перебинтованную голову, поправила подушку, и лишь тогда отошла от кровати.
– Оля... – Толик все более воодушевлялся от ее близости. – Ты так красива... Я никому не дам тебя в обиду, никому!
– А по-твоему, меня хотят обидеть? – Она мгновенно насторожилась и замерла посреди палаты.
– Я не знаю... – Толик замялся, пытаясь понять, что же сподвигло его сделать подобное заявление. – Мне кажется... Что-то такое...
– Толенька, миленький, вспомни! Я заклинаю тебя, вспомни! – Она молитвенно сложила руки перед грудью и сделала пару неуверенных шажков по направлению к нему. – Вспомни!
Кулешов, часто-часто моргая, во все глаза смотрел на девушку, силясь определить, что он чувствует. Это было уже не то угнетающее ощущение попеременно нарастающего и гаснущего гула в голове. Это было совсем другое ощущение. Определения ему он дать не мог, да и не старался. Он просто смотрел на Ольгу, жадно изучая ее фигуру – от отсыревших ботинок до распущенных по плечам волос – и чувствовал, что что-то сейчас изменится. Что-то непременно произойдет.
Знакомый свитер. Тот, что был на ней и ранее. Старенькие джинсы в обтяжку, чудесно обрисовывающие великолепной формы ноги. Длинные прямые волосы, находящиеся, правда, сейчас в беспорядке. Милая, милая девочка. Такая прекрасная и такая ранимая. И эти чудовищные грубые ботинки. Разве такие изящные ноги можно портить таким убожеством?! Эта обувь подойдет топорным бабищам, наподобие той, что опустошала сегодня запасы его гостинцев. А эту малышку нужно лелеять, холить, как ребенка. Ее изящные ступни должны быть обуты во что-то дорогое и стильное. Обувь должна облегать ее ножку, как вторая кожа. Как... И почти тут же холодный пот прошиб бедного Кулешова до самых пяток.
Вот оно!!! Вот он, толчок, мгновенно собравший в единое целое разрозненную хаотичную мозаику его воспоминаний. Стоило этой очаровательной фее явиться перед ним, как наступило мгновенное исцеление! Боже правый, а он еще сомневался, что это дитя не его судьба!!!
