Лариса Соболева - Негр Артур Иванович
На лестничной площадке Иван замер, улавливая ухом малейшее движение в подъезде. Торопливые скачки наверху. Интересно, какой кретин загоняет себя в угол?
Однако Иван рано обрадовался.
На шестом этаже он успел заметить джинсы и дорогие кроссовки, исчезнувшие в люке, ведущем на крышу. Крышка люка закрылась, когда Иван взялся за поручни железной лестницы, чтобы взобраться по ней. Толкнув люк плечом, он спрыгнул на площадку – люк был уже заперт. Перепрыгивая через несколько ступенек, с трудом преодолевая повороты, довольно быстро Иван оказался на улице, стал так, чтобы в поле зрения были все подъезды до единого. Хоть придумано неординарно – в случае опасности смыться по крыше, – а не рассчитал товарищ, что у Ивана ноги кенгуру. Выйти придется ему из другого подъезда, а тут его Иван – хвать! Джинсы в кроссовках он хорошо запомнил, оставалось минуту подождать...
И две прождал, и три...
Никто не выходил вообще. Что за черт! Смыться-то ему надо? Иван стоит удобно: видит все, а его не должны заметить, даже выглянув в окно лестничного пролета.
– Менты! Козлы! Где они? – сквозь стиснутые зубы цедил Иван.
Вдруг его осенило: а пожарка? Не выпуская из виду дом, Иван взглянул на торец. Нет там пожарной лестницы. Отлично. Теперь на другой... Если и на другом конце дома нет пожарной лестницы, то либо гад затаился на крыше, либо живет в этом... Есть лестница! Иван плюнул, выругавшись матом. На всякий случай он выбежал на проезжую часть. Джинсы в кроссовках садились в такси.
– Стоять! – заорал во всю глотку Иван, как в плохом боевике.
Пробежав метров шесть за удаляющейся машиной, он остановился и сделал живописный жест кулаком, отбив его второй рукой на сгибе. Хотя его должны наградить «кроссовки» этим жестом, который красноречивее слов.
Иван с ненавистью смотрел на пожарную лестницу. Ну что стоило сначала на этот конец дома сбегать, а? По закону подлости получилось! Закон подлости продолжился: прикатили менты. Главное, «вовремя».
– Срочно передайте по рации, чтобы задержали такси... – налетел на них Иван.
– А ты кто такой? – спросил лениво один из.
Разъяренный Иван сунул под нос удостоверение:
– Следователь прокуратуры! (Не очень-то впечатлило, но взгляд смягчился.) Преступник уехал на такси желтого цвета... Хотя... – перешел он на пессимистический тон, в сердцах махнув рукой, – бесполезно. Водитель наверняка случайный... Ну да все равно. Пусть опросят водителя, кого он вез, как выглядел, где высадил.
Сообщив номер и приметы, Иван повел их к Даше.
Она сидела на кровати сына, поджав под себя ноги, сжавшись и раскачиваясь вперед-назад, глядя в одну точку. Она просто ждала чего бы то ни было. Услышав собственное имя, медленно поднялась. Показался Иван в дверном проеме. Не веря глазам своим, Даша произнесла:
– Ты живой?..
– Живой, живой. Иди сюда.
Он протянул руку, за которую Даша взялась ледяными пальцами, Иван потянул ее на себя. Очутившись в комнате, куда заходили какие-то люди, Даша повторила:
– Ты живой?..
– Я не входил в его планы.
Удостоверившись, что Иван цел и невредим, Даша почувствовала ватность в теле, а вокруг сгущалась темнота. Ноги подкосились и она повалилась на Ваню.
– Дашка, ты что? – испугался он, подхватывая ее на руки.
– Обморок, – констатировал мент.
– Тут чокнешься, – пробормотал Иван, поворачиваясь на месте с Дашей и подбрасывая ее, чтобы удобнее взять. – Да разгребите тут!.. Ее положить надо.
Похищение
Поздно ночью прибежала к Абраму средняя сестра Асечки:
– Завтрева папa к Асечке едет, сынок у вас народился, да только, уж простите за весть худую, помер он, папa сказывал. Не отчаивайтесь, Абрам Петрович. Я вот зачем прибежала. Папa знает, что вы Асечку искали семь месяцев по поместьям нашим, а прятал он ее у братца своего. Но мы тогда не знали, где он спрятал Асечку, я бы давно вам сказала. Нынче папa перевезть сестрицу хочет в свое поместье, полагая, что вы во второй раз туда не приедете ее искать. Поезжайте за ним, а когда он назад с Асечкой поедет, заберите сестрицу у него. Жалко нам ее... да и вас...
Она расплакалась и убежала.
Абрам с десятком всадников, которых дал Петр, следовали за каретой Ивана Лукича, стараясь не обнаружить себя. Два дня они прождали неподалеку от поместья Луки Лукича, разбив палатку и посылая разведчиков следить за усадьбой. На третий день карета выехала со двора. Кучер, слуга на облучке, ну, еще один слуга мог находиться в карете – не страшно. Всадники сопровождали карету, прячась в лесу и выжидая, чтоб отъехала она подальше от усадьбы. Когда оказались достаточно далеко от поместья и помощи Ивану Лукичу ждать было неоткуда, возглас Абрама: «Вперед!» – заставил всадников выбраться из укрытия. С гиканьем и свистом поскакали они за каретой, дабы побольше страху нагнать на строптивого отца.
– Разбойники! – завопил кучер, размахивая кнутом над головой и стегая лошадей.
Лошади понесли карету по ухабам и рытвинам, она подпрыгивала, кренилась набок. Выглянув в окно, Иван Лукич вынул пистолет и пальнул по всадникам, одновременно заорал слуге на облучке:
– Чего рот раскрыл?! Стреляй! Стреляй!
Тот послушно выстрелил. Невоенным людям попасть на скаку невозможно, разве что случайно. Конечно, ни одному из всадников выстрелы вреда не причинили. Но когда выстрелил один из солдат Абрама, кучер, подпрыгнув, бросил вожжи и кнут да свалился на землю.
– Не стреляйте! – закричал что есть мочи Абрам.
Неуправляемые лошади, напуганные выстрелами, понесли не различая дороги. Слуга, сидевший рядом с кучером, попробовал достать вожжи, упавшие вниз, да слишком кидало карету из стороны в сторону, не сумел. И вдруг, несколько раз подпрыгнув, карета к ужасу Абрама упала набок. Лошади с ржанием рвались вперед, поэтому еще немного протащили карету по земле, но она зацепилась за дерево. Лошади вырвались из упряжи и уносились прочь...
Абрам почти на скаку спрыгнул с коня, помчался, спотыкаясь, к карете, словно ноги быстрей могли донести его до Асечки, чем лошадь. Какова же радость была, когда вытащил ее, связанную и невредимую, из кареты.
– Ты жива, Асечка? Не расшиблась?
– Не беспокойтесь, Абрам Петрович... Я-то думала, забыли вы про свою Асечку.
Кто-то достал нож, разрезал веревки, Абрам и Асечка обнялись, не стесняясь посторонних глаз. Да ведь так давно не виделись! Абрам бормотал, целуя девушке лицо:
– Да как же я мог забыть тебя?! Все это время я искал тебя, Асечка, все время...
Ее пушистые глазенки смеялись и плакали одновременно, и была она необыкновенно счастлива и хороша. Солдаты добродушно посмеивались, в смущении отворачивались. Абрам посадил девушку на коня, запрыгнул в седло позади Асечки, крепко прижав ее, прошептал в ухо:
– Вот так и поедем теперь через всю жизнь до самой сме...
Его прервал выстрел. Асечка дернулась, замерла на вдохе, глаза ее широко раскрылись. Что-то потекло по рукам Абрама, державшим девушку. Он беспокойно огляделся, еще ничего не понимая. Два солдата держали за локти Ивана Лукича, а он и не вырывался, только страшно бледен был. Еще заметил Абрам, что держал он пистолет и дрожал всем телом, особенно подбородок у него дергался. Все равно Абрам не понял, что произошло, или... не хотел понять, отказывался верить! Асечка заговорила тихо, превозмогая боль:
– Не пришлось... далеко... ехать... Я так любила... вас... Не трогайте папa... он... от невежества. Прощай... Она хотела еще что-то сказать, но губы перестали шевелиться, а зрачки погасли. Только тогда Абрам опустил взор на грудь Асечки. Текла кровь из раны в груди. Асечка была мертва, а кровь еще вытекала. Абрам прикрыл веки девушки и уткнулся лицом в ее плечо. Нет, не плакал. Внутри как будто что-то умерло вместе с Асечкой. Солдаты ждали молча, опустив головы, ждали долго, пока один из них не тронул за колено Абрама:
– Абрам Петрович... может, застрелить старого дурака?
Он очнулся. Не отвечая, спрыгнул с коня, взял Асечку на руки и поднес отцу:
– Бери, она твоя.
Передав мертвую девушку Ивану Лукичу, Абрам вскочил на коня, яростно хлестнув того плетью, поскакал, бросив еще одно страшное слово:
– Убийца!
У Ивана Лукича подкосились ноги, он опустился на землю, держа дочь, стал трясти ее, словно оживить хотел, стонал, рыдая:
– Асечка... дочка... Я ведь не в тебя хотел... я в него... черта черного... Асечка, открой очи... Не хотел я... Господи, за что?!.
Мимо Ивана Лукича проносились всадники, догоняя Абрама. Он остался один с Асечкой. И вдруг завыл, как зверь в лесу зимней порой, раненый и умирающий...
...Алешка-арап наклонился к колыбели младенца, такого же темнокожего, как и его дети. Ребенок сладко спал, во сне сосал большой палец.
