Михаил Березин - Книга усовершенствования мертвых
Хорошо еще, что не на тарантулов, промелькнуло в голове у Айры. Разумеется, он не стал уточнять, что каждый раз, когда спускает курок, он мысленно видит посреди мишени физиономию отца. Что он всегда у него на мушке, отсюда и такие отличные показатели в стрельбе. И что когда он отжимается или делает подъем переворотом, силы ему придает слепая ярость, ненависть…
– Ну а кем ты хочешь стать? Теперь, когда ты такой крепкий…
– Киносценаристом, – неожиданно выпалил Айра. В панике, что если тут же не поставить точки над i, отец бесцеремонно залапает его будущее.
Отец с удивлением уставился на него.
– Сценаристом? Странно. Хм-хм… А ты хотя бы можешь отличить ямб от хорея?
Айре тут же сделалось досадно, что он так глупо проговорился.
– Сценаристом, а не поэтом, – уточнил он. – Поэзию я терпеть не могу.
– Х-м…Ну, я думал, это все равно нужно уметь. А почему именно сценаристом? Неужели у тебя есть, что сказать этому гнусному обществу?
Вот тебе и на! Оказывается, Айру с отцом все-таки кое что объединяет. Ведь он тоже считал общество гнусным.
– Можно говорить, а можно и не говорить. Достаточно развлечь, – возразил он. – К тому же и самому интересно.
– Ты просто раскатал губу на крупные гонорары, признавайся.
Айра только пожал плечами.
– Ну ясное дело. – Отец довольно захихикал. – Иначе бы ты не был моим сыном.
– Гришему удается, Стивену Кингу, Клэнси… Я не верю, что они сделаны из какого-то особого теста.
– Любопытно, любопытно, – промямлил отец. – А ты уже сделал что-нибудь в этом направлении, что-нибудь написал?
– Пока только всякую ерунду: сценарии для короткометражных фильмов. Но в ближайшем будущем я планирую написать настоящий кинороман.
– И ты их уже кому-нибудь показывал?
– Что именно?
– Ну, эти свои работы.
– Пока нет.
– Знаешь… – Видно было, что отец Айры Гамильтона всерьез заинтересовался. – Покажи их мне.
– Нет, – отрезал Айра.
– Ну почему же? А вдруг ты – гений. Вроде Вуди Алена.
– Вроде кого?
– Вроде Вуди Алена.
Айра в нерешительности подергал металлическую пуговицу на гимнастерке.
– Я знаю, куда их нужно послать. И я пошлю.
– Не тяни сынок. Чем ты моложе, тем большую привлекательность представляешь для Голливуда. Этот как с участком земли. Пока его овевает легенда какого-либо заманчивого проекта…
– Не смей сравнивать меня с участком земли, – зло перебил отца Айра. – Я тебе не какие-нибудь триста акров под казино или под пашню.
– О' кэй, все равно тебе стоит поторопиться. Думаю, пройдет еще немного времени и кинематограф умрет. Его вытеснят компьютерные виртуальные комиксы. Так что твой дядя тоже останется без работы… Хи-хи! Постой, а не ему ли ты собираешься показать свои сценарии? Берегись! Он обдерет тебя, как липку.
– Еще чего, – воскликнул Айра.
– Прежде чем что-либо талантливое попадет в его загребульки, к делу должен подключиться опытный литературный агент. Иначе дядя, словно вурдалак, высосет из сценария наиболее ценные идеи, а остальное вышвырнет на помойку, и ты потом ничего от него не сможешь добиться. Уж своего-то братца я знаю.
– Я тоже немного знаю твоего братца. Слышал, к примеру, что он умудрился довести до самоубийства двух весьма перспективных киноактрис.
– Не двух, мой мальчик, отнюдь не двух. Двух – это за последнее время.
Айра решил еще кое-что рассказать отцу. Коль уже этот разговор все равно состоялся.
– Между прочим, у меня есть сценарий и о нем тоже.
– Но ты ведь с ним почти не общался, – удивился отец.
– Вполне достаточно и газет.
– М-да, – проговорил отец Айры Гамильтона, – хотелось бы мне взглянуть на этот сценарий.
Отец протянул ему руку, и Айра было собрался ее пожать, однако ладонь повисла в воздухе, поскольку на месте отца уже высилась долговязая фигура руководителя группы. Он злобно глядел на Айру.
– Вся группа уже выстроилась, чтобы идти на обед, один ты здесь прохлаждаешься.
Кованные ботинки скаутов зацокали по мостовой.
Айра терпеть не мог этих коллективных походов в столовую. Также он ненавидел дисциплину и распорядок дня. Он любил ложиться поздно и спать почти до полудня. И еще он любил быть предоставленным самому себе. Однако военизированные интернаты – не самое подходящее место для этого.
Айра утаил от отца лишь одно: он уже послал сценарии на рецензию и ждал ответа. Да вот же и ответ. Этот ненавистный руководитель группы попытался вскрыть конверт, но Айра был начеку.
"… Делайте биографию, предлагал рецензент. Ведь вам явно не хватает знания жизни, что и не мудрено в вашем возрасте. Скажем, все, что вы предлагаете нам в сценарии о киномагнате Х уже давно известно из газет. В рассказе не содержится ничего нового. Отсутствует сложный и противоречивый внутренний мир: хороший киномагнат человек или плохой – он, должно быть, представляет собой яркую и незаурядную личность. Однако у вас он вышел донельзя аморфным, невыразительным, бесцветным, плоским. Разумеется, вы слышали или читали, что зачастую даже очень хорошие писатели заимствуют свои сюжеты из газет. Но это ровным счетом ничего не значит. Они облагораживают, напитывают сюжет своим собственным знанием жизни и человеческой натуры. Что же касается других ваших работ, они, извините, вообще не выдерживают никакой критики. Какое-то сплошное насилие, банды, соперничающие друг с другом, кровь льется рекой… Начните с биографии, а там посмотрим…"
Прочитав это, Айра Гамильтон с унылым видом оглядел комнату, в которой находился. На стенах висели фотографии устремившихся в атаку воинов с разукрашенными черной краской лицами…
Провалявшись несколько дней в бункере, я отправился в Кливленд, где разминки ради шлепнул еще нескольких любителей эсперанто. Кливленд – большой город, и развлекательных заведений в нем – тьма. Вечером я отправился в турне по секс-клубам, и, наконец, встретил потрясающую девчонку. Волосы у нее были пушистые, пепельного цвета. Ничего общего с Бо. И имя у нее было какое-то неамериканское – Мадлен. Она сказала, что пишет монографию о мужчинах, по сути превративших себя в гермафродитов. Об их психологии, мироощущении. Для какого-то там научно-исследовательского журнала. У нее были длинные красивые ногти. И ноги тоже. Мы немного посидели в одном из ночных баров, и я все больше поддавался ее очарованию. Она разбиралась в уйме вещей: в искусстве, литературе, политике. Я сказал, что искусство вредит человечеству, поскольку учит лжи. Мадлен не отрицала, что искусство учит лжи, однако заявила, что и все остальное вокруг без исключения ложь, и ничего кроме лжи просто не существует. У нее было загорелое слегка продолговатое лицо и умный взгляд. С ней было легко. У меня появилось ощущение, будто в жизни моей начинает происходить нечто странное. Мы перебрались в ресторан, где заказали массу питья и еды, а потом чуть не подрались при попытке определить, поздний ли это ужин или ранний завтрак. У нее был низкий, слегка хрипловатый голос необычного тембра. Потом я здорово набрался и уж не помню, как оказался у нее в постели. Она мне показала небо в алмазах. И тут среди стонов и слов любви, я внезапно пришел в себя, в голове прояснилось, и я, вдруг, понял, что говорим-то мы с ней на эсперанто. Мои мускулы мгновенно отвердели, а пальцы сжались вокруг ее горла.
– Прощай, – пробормотал я все на том же роковом для нее языке.
Лицо ее исказилось, и она перестала дышать. Я не испытывал ни малейшей жалости к этой фламинго. Ни малейшей!
В гостиной стоял компьютер с модемом, и я принялся разыскивать кого-нибудь из членов Совета. Отозвался Баудиссен. Баудиссен – датчанин, хотя с виду и смуглый, с черными как смоль глазами. У меня была истерика. Никогда еще я так быстро не работал с клавиатурой. Я кричал – буквально кричал, – что, сколько же можно?! Должен же быть этому положен конец! Мы теряем достойнейших из достойных. Нужно что-то срочно предпринимать, в противном случае всех нас ждет гибель.
Баудиссен, как мог, старался утешить меня. На светло-зеленом мерцающем экране одна за другой возникали строчки, наполненные цифрами и математическими выкладками, с помощью которых он, всемирно известный математик, пытался доказать, что чем больше любителей эсперанто выйдет из игры, тем больше в конечном счете их окажется. Ей-богу, меня поразила его позиция. Не будь я сам Дином Донном, я мог бы предположить, что Дин Донн – это он.
Потом я долго бродил по ночным улицам Кливленда, разглядывая светящуюся рекламу, проносящиеся мимо автомобили и ярко освещенные квадраты магазинных витрин. Потом купил "Джеральд трибюн" и на первом же развороте обнаружил портрет своей матери и Лепаж-Ренуфа. Оказывается, они уже три года как вместе. Сейчас, когда Лепаж-Ренуфа выдвинули на соискание Нобелевской премии, она была счастлива и необыкновенно горда своим супругом. Нынешняя ее улыбка напоминала ту, с фотографии периода проживания с отцом Айры Гамильтона.
