Буало-Нарсежак - Жизнь вдребезги (пер. Райская)
— Ради Бога, давай без нотаций.
Он порылся в карманах, вынул блокнот и приготовился писать прямо у себя на колене. Между тем ум его мечется в поисках выхода.
— Знаешь, — говорит он наконец, — эта бумага ничего не будет значить. Стоит только пораскинуть мозгами, и сразу ясно, что тут что-то не так.
Пожав плечами, он добавил:
— Чувствуется, что это все подстроено, продумано заранее, чтобы легче было получить развод. Я тоже пойду к адвокату… прямо завтра. И объясню ему, что написал это признание по твоей просьбе… Любовницы у меня нет, из семьи я не уходил, значит, у нас остается только один повод для развода: гнусные оскорбления да еще жестокое обращение с супругой. Ведь так?
Но она молчит. Не спускает с него глаз, словно ждет какого-то подвоха.
— Что ж, — решает он, — пожалуй, это и впрямь неплохо придумано. Так дело у нас пойдет быстрее. Всю вину я беру на себя… Да ведь мне не привыкать.
И он принимается писать: «Я, нижеподписавшийся Дюваль Рауль, настоящим признаю, что подстроил аварию…»
Она резко обрывает его:
— Нет! Пиши: признаю, что пытался убить свою жену…
— Но это же неправда, — протестует он. — Не пытался я тебя убить…
Он продолжает: «…при следующих обстоятельствах: 6 июля сего года на шоссе А7 автомобиль марки «Триумф» с номерными знаками 2530 РБ 75, который вела моя жена, остановился вследствие прокола левого заднего колеса…»
Он старается изо всех сил. Подбирает самые обтекаемые выражения, чтобы показать, насколько он беспристрастен и до какой степени все это ему теперь безразлично. Тут же монотонно перечитывает вслух написанное, словно чиновник из какого-нибудь учреждения:
— «Я сменил колесо, причем умышленно не затянул до упора крепежные болты, что неизбежно должно было привести к аварии…» Так пойдет?
— Укажи, что имеются свидетели.
— Ладно… «Авария произошла у последней автозаправочной станции перед поворотом на Авиньон. Тяжких последствий она не имела, так как машина сбавила скорость, чтобы въехать на стоянку, расположенную перед автостанцией. Двое рабочих, дежуривших ночью на станции, обнаружили поломку и приступили к ремонту».
Он вырвал листок, быстро перечитал его еще раз, добавил пару запятых, поставил дату и подпись, затем протянул его Веронике. Спокойно, словно ее здесь уже не было, положил блокнот в карман, поднялся со стула, подошел к автораздатчику и опустил в щель монетку. Кофе в бумажном стаканчике дымится и обжигает ему пальцы. Обмакнув губы в горячую жидкость, он прохаживается по залу, словно хочет размяться с дороги. На Веронику он и не глядит, хотя повсюду натыкается на ее отражение. Она обдумывает текст признания, застыв, словно манекен в витрине. Очевидно, пытается понять, не надул ли он ее. Наконец она аккуратно складывает листок и убирает его в сумку. Щелкает замком. Оба они чувствуют, что перед тем, как навсегда разойтись в разные стороны, им следовало бы произнести какие-то слова, хоть как-то выразить свои чувства. Пусть они враги, но до чего же глупо расставаться вот так, в магазине самообслуживания, среди плиток нуги и тюбиков крема для загара! Но Вероника выходит не обернувшись. Прощай, Вероника! Теперь-то и пойдет у них война нервов.
Он допивает кофе. Мсье Жо он скажет, что хорошенько поразмыслил и решил не открывать собственное дело. Никаких объяснений тот от него не потребует. Сам поймет, что у них с Вероникой теперь нелады. Клиентки придут в восторг. Остается проблема с адвокатом. Придется выложить ему все свои обиды и горести…
Он идет к другому автомату, находит мелочь, и автомат выбрасывает пачку «Голуаз». Закуривает, глубоко затягиваясь. «Почему вы на ней женились?» — спросит адвокат. Но те причины, которые все приводят в таких случаях, никогда не бывают истинными. Во-первых, она сама бросилась ему на шею. Она с тем же успехом могла захотеть завести таксу или другое животное. Взять хотя бы ее «триумф» — увидела его и сразу купила. Правда, в кредит. У нее есть доход, но собственного капитала нет. Словно у содержанки! Впрочем, ему неизвестно даже, кто она родом. Может, выросла на улице, как и он сам? О своем происхождении она никогда не рассказывала. У нее непринужденные манеры, кое-какой вкус, она элегантна — словом, ее внешний вид так же обманчив, как и у большинства женщин. Он-то этих баб знает наизусть — недаром мнет их целыми днями. Не так-то просто отличить потаскуху от светской дамы. По крайней мере, ему это не под силу. Одно он знает наверняка: он ее не любил. Но как это скажешь — пусть даже человеку, который всякого наслушался, почище любого священника!..
Мимо проносятся тяжелые грузовики. На мостовой скрещиваются лучи от фар. Дюваль выходит наружу. Ему душно в этом бункере, провонявшем бакалейной лавкой. Ночную мглу можно пить, как тягучее вино. Вероника стоит там, рядом с машиной. Издалека до него доносятся голоса. Пожилой рабочий, тот, что в куртке, кладет молоток.
— Вам бы лучше задержаться в Авиньоне, — советует он. — Болты перекосило. Конечно, если ехать потихоньку, ничего не случится. Но цилиндры придется менять. Не говоря уж о колесе. Оно-то вообще никуда не годится.
Дюваль заставляет себя подойти поближе, стараясь держаться непринужденно, чтобы загладить произведенное им дурное впечатление.
— Вам уже легче? — с чуть заметной иронией осведомляется молодой.
— Да, все прошло. Только голова еще побаливает.
Пожилой садится в «триумф», заводит его и на малой скорости объезжает вокруг автостанции. Другой присматривается к заднему колесу, даже садится на корточки, чтобы лучше видеть, как оно вращается.
— Ну, сойдет, — решает он. — Ясное дело, оно вихляет. Да ведь отсюда до Авиньона совсем близко.
— А автобусы здесь ходят? — осведомляется Вероника.
— Только не в это время! Да и не здесь. Надо дойти до шоссе. А зачем вам? Не хотите ехать на своей машине? Вам нечего бояться, поверьте.
«Триумф» останавливается рядом с ними.
— Ну чего, отец? Едет ведь, верно? А вот мадам опасается.
— Лучше уж я доберусь до Авиньона автостопом, — говорит Вероника. — Надеюсь, кто-нибудь меня подбросит.
— Наверняка, — соглашается пожилой. — А только опасности тут никакой нету.
Он с трудом выбирается из машины, ласково пинает шину ногой.
— На славу сработано! Молодцы англичане!
— Нет уж, мне не трудно подождать, — стоит на своем Вероника. — Не то чтобы я боялась… просто мне как- то не по себе.
— Ну, коли так… Но ведь когда-то вам придется снова сесть за руль, верно?
Он призывает в свидетели Дюваля. При виде женской слабости Вероники их объединяет мужская солидарность.
— Даже не знаю, — признается она. — Возможно, когда-нибудь потом. Или я ее продам!
Оба рабочих смотрят на Дюваля. Ждут, что он поставит ее на место. На то он и муж. Ему решать. Но Вероника обрывает спор.
— Пойду посижу на скамеечке, — говорит она. — Если кто-либо согласится меня подвезти, вы меня позовете.
Она удаляется не спеша, раскачивая на ходу сумкой. Они провожают ее взглядами.
— Гляди-ка, да с ней каши не сваришь, — бормочет старик. — А по мне, так она не права. Упал с лошади — тут же поднимайся и садись в седло. И с машиной точно так же. А не то и правда костей не соберешь.
— Ее не переспоришь, — смиренно улыбаясь, признается Дюваль. — Мы тут повздорили…
— Оба виноваты! — смеется молодой.
— Точно. Ну дат ладно! Поеду один. Она может сесть на поезд в Авиньоне. Сколько с меня?
Пока старик считает, молодой обмахивает тряпкой ветровое стекло. Теперь он настроен дружелюбно и готов признать, что Дювалю выбирать не приходится. Пусть уж отправляется без нее. Когда подъедет Тони на своей трехтонке, он будет только рад подбросить мадам до вокзала. Он здесь всегда останавливается. Мужик что надо.
— Не стоит рассказывать ему об аварии, — советует Дюваль. — Дурацкая история! Не могу себе простить.
— Ладно, не берите в голову!
Счет вполне умеренный. Дюваль, не скупясь, округляет его.
— Мы за ней присмотрим, — обещает пожилой. — Можете не беспокоиться. Да сами-то смотрите не торопитесь.
Они пожимают друг другу руки. Наверняка оба думают, что у его жены нелегкий характер. И если когда-нибудь им придется выступать свидетелями, похоже, они встанут на его сторону.
На прощание он оборачивается. Вон она стоит за дверью. Он резко жмет на газ. Дорога все еще окутана ночной тьмой… как и его жизнь… но на востоке уже пробиваются предрассветные лучи.
Глава 3
У мэтра Тессье оказались густые седые волосы, образующие на затылке буйную гриву. Он представлял собой нечто среднее между стареющим актером и перезрелым музыкантом. Но здесь, на Лазурном берегу, и не найдешь человека, чье лицо соответствовало бы его профессии. Дюваль уселся в просторное кресло, пока адвокат отдавал распоряжение секретарше, казавшейся голой в своем куцем платьице.
