Татьяна Моспан - Сезон для самоубийства
— А если нет никаких обозначений?
— Ну тогда… — врач развел руками. — Ошибки, конечно, бывают везде, и автоматически все что угодно можно сделать и не заметить, тем более что ампула в упаковке оставалась последней. А медсестра Ильченко, она не то, чтобы невнимательная, но… — он вздохнул и тут же спохватился: — Нет, никаких серьезных упущений она не совершила, но, — он опять замолк, — лекарство больному она однажды перепутала. — Он вопросительно посмотрел на следователя: — Но тогда откуда в той коробке взялся промедол?
И еще. В конце, разговора врач, он оказался и заведующим отделением, буркнул:
— Не понимаю, зачем ему промедол понадобился. В принципе, лошадиной, ну, скажем, тройной дозы того же кордиамина было бы достаточно, чтобы… — он не договорил и расстроенно махнул рукой. — А нас теперь из-за этого промедола затаскают: проверки, учет… Нет, вы не подумайте, я не эгоист какой, человек умер, но, ей-богу, не понимаю…
Следователю принесли больничную карту Ивана Семеновича, плотно исписанные странички. Кое-что из нее он тоже для себя уяснил, а потом, когда спросил об этом же у врача, тот подтвердил его выводы. Для покойного было достаточно какого-то сильного потрясения, и сердце могло бы не выдержать. Тогда и никакой наркотик не нужен.
— Вы считаете: он был способен покончить жизнь самоубийством? — напрямую спросил он врача.
Тот, помедлив, ответил:
— При таких обстоятельствах я ни за что ручаться не могу. Второй муж бывшей жены под боком, понимаете ли… А вообще-то нервная система у него была вполне в порядке, учитывая возраст и все прочее.
Нет ясности после беседы с медсестрой. И с врачом не прибавилось, скорее, наоборот. И зачем все-таки промедол — чтобы уж наверняка?.. А история, действительно, невеселая: бывший муж, бывшая жена, и во всем этом такая безысходность, такая тоска…
Ковалюк стоял в своем кабинете и, пытаясь раскурить поломанную сигарету, смотрел в окно.
В дверь постучали. На пороге комнаты стояла худощавая молодая женщина лет тридцати. Вера Ивановна Соколова, дочь покойного.
Ее лицо чем-то напоминало материнское, но только напоминало. Ему не хватало мягкости и закругленности, а от резкой морщины на лбу лицо молодой привлекательной женщины казалось раздраженным и даже злым. Вера держалась отчужденно и холодно, на вопросы отвечала так немногословно и толково, что ее выдержке мог бы позавидовать любой мужчина. И главное, ничего лишнего. Она вся была как сжатая пружина, только выпрямляться, то есть расслабляться, при нем она и не подумает, это Ковалюк понял сразу. И еще Вера Ивановна была чем-то явно раздосадована и всячески пыталась это скрыть.
Да, отец звонил ей в Москву, звал приехать. А что здесь такого? Про мать и ее нового мужа она говорить не хочет и просит ее понять правильно.
— А вашего мужа отец тоже просил приехать?
Вера смутилась.
— Вам уже мать рассказала, что отец Дмитрия терпеть не мог? — вырвалось у нее и, видя, что следователь не отвечает, она бросила: — Нет, не просил. Дмитрий приехал сам.
И все. Дальше никакого разговора не получалось. А когда Евгений попробовал развить опять эту тему, Вера неожиданно взорвалась.
— Да что вы все: приехал, не приехал. Лучше бы поинтересовались у матери с этим Алексеем, куда отцовы деньги делись. У него на книжке тысяч десять лежало, — она зло посмотрела на следователя, словно он был в чем-то виноват.
Вот оно что. Значит, доченька приехала, потому что ей папа деньги обещал дать.
Вера словно прочитала его мысли и пожала плечами.
— Да, он обещал дать нам денег на машину. Дима стоит на очереди. Отец мог бы как участник войны давно получить машину для нас, — уточнила она, — но не захотел. Он Дмитрия едва выносил. Даже называл его не Дима, не Дмитрий, а Димитрий, Ди-мит-рий, — повторила она по слогам, — прямо на какой-то церковный манер, и где он этого Димитрия откопал? У Димы характер с гонором, отец тоже после госпиталя, ну и… — она усмехнулась, — да, вот такая у нас семейка, ничего не поделаешь.
Опять все упиралось в отношения, сводилось к отношениям, вытекало из них же. Да, Вера помнит: комнату в гостиной подметала она, а мусор выносил Дмитрий. Ну было там какое-то битое стекло. Кордиамин отцу доставала она. «Есть связи», — почему-то смутилась Вера в конце разговора.
— А больше никаких лекарств вы ему не доставали?
— Нет! — резко вскинула она голову и посмотрела прямо в глаза следователю: — Я отца любила и жалела… — она сбилась с дыхания и медленно покачала головой. — А деньги, может, отец и пошутил, не было у него этих десяти тысяч, откуда я знаю. Я у него во всяком случае их не просила.
— Но вы поверили, что они у него есть?
Вера подумала, а потом кивнула:
— Поверила. И знаете почему? Он тогда по телефону сказал: приезжай, дескать, а то не хочу, чтобы «ему» достались. Он имел в виду, конечно, мать с этим ее, Яковлевичем.
— А почему «ему»?
— Да потому, что мать все ему отдаст. А если деньги были, то она даже как бывшая жена имеет право на какую-то часть, ведь развелись-то они недавно, значит, считается, вместе все и наживали. Так ведь?
— Так, — подтвердил Евгений Георгиевич и еще подумал, что она неплохо разбирается во всех этих вопросах.
Вернувшись после выходных из деревни — ездил с Ирысей навещать дочку, которая жила летом у тещи с тестем, — Евгений застал дома отца.
— Опять с Диной Ивановной расплевался? — не выдержав, съехидничал он.
— Да нет, просто так зашел. Куда ж я теперь от своего зверинца денусь?
Дина Ивановна недавно завела дома кошку и собаку. Отец сначала заскандалил, а потом ему это даже понравилось. И теперь он уже чуть чего не переезжал «жить» к сыну. «Животных жалко, куда ж они без меня», — и даже в гости приходил с рыжим добродушным песиком, важно величая его Ричард. «Кошмарный пес», — морщилась Ирыся, но молчала, потому как отец на площадь не претендовал и ночевать всегда отправлялся домой. А Евгений веселился: ну, молодец Дина Ивановна, сроду бы так не догадался, да и отец вроде поспокойнее стал.
Шагая с отцом по вечернему городу — провожал старика домой, Евгений сам не заметил, как рассказал ему про Потапенко. У отца вот всегда так, и не захочешь, а все ему выложишь. «А ты как думал, — смеялся в ответ отец, — журналисты старой гвардии, они, брат, вопросы задавать умеют».
— И что тебе там не нравится? — сразу поймал ход его рассуждений отец.
— А тебе?
— Накручено все как-то, — Георгий Иванович пожал плечами. — И, главное, ни письма, ни записки, деньги опять же куда-то делись.
— Если только они были.
— А почему нет? Сам же говорил, что огород у него дай бог каждому. — Отец замер на мгновение, словно вдруг что-то увидел перед собой. — Ну-ка, ну-ка, еще раз про огород.
И Евгений рассказал и про огурчики ранней и поздней посадки, и про помидоры, и про цветы. «Ну прямо все лето, как в оранжерее», — повторил он слова соседки Потапенко.
— Про цветы, бог с ними, это я не понимаю, а вот про огородик… — отец левой рукой поймал себя за ухо и стал его теребить. Евгений эту привычку помнил с детства. И даже сам, не замечая того, перенял отцовский жест. — Про огородик я тебе вот что скажу. Сейчас у нас только начало августа, полсада, считай, не убрано: и яблоки, и сливы, и огурчики, как ты говоришь, у него поздние, и всякое прочее добро.
— Это не я говорю, — вставил Евгений, — это соседка, она сказала: припасливый Иван Семенович, еще с прошлого года консервированное осталось.
— Не перебивай, — отмахнулся отец, — нет у тебя никакой выдержки. Значит, тем более, мужик он был основательный, а просто так, за здорово живешь, на тот свет отправился. Бог с ней, с женой, тут я не судья. А вот ты знаешь, к примеру, когда в деревне можно купить дом?
Евгений опешил.
— Не знаешь, — заключил отец. — А вот я знаю. Я по этим краям столько поездил-переездил. И не только по этим. Потапенко этот твой был хорошим хозяином, а хороший хозяин урожай свой посреди лета никогда не кинет. Я-то знаю. Из последнего будет вытягиваться, а что сам посеял — соберет, уж будь спокоен, свое ведь, не чужое. А почему я про дом спросил? Да потому, что ты вот попробуй посреди лета купи у хозяина дом. «Нет, — скажет, — осенью продам». А сейчас, когда и сено там еще можно покосить, и грядки не убраны, никто тебе дом продавать не станет. Не сезон.
— Ты прямо, как мой тесть, тот тоже: сезон, не сезон.
— А что ты думаешь, так оно и есть.
— Значит, если бы все это произошло в октябре, то ты бы в самоубийство Потапенко поверил?
Отец остановился и серьезно посмотрел на сына.
— В октябре? Тогда поверил бы.
Евгений возвращался домой и насмешливо крутил головой. Ну дает отец! Вот он, следователь, завтра придет в прокуратуру и скажет своему начальнику: нет, это не самоубийство, потому как вроде бы не сезон. Не сезон для самоубийства. Смех один, выдумает же такое? «Я, конечно, всех твоих тонкостей не знаю, — сказал ему напоследок отец, — но ты следователь, ты и ищи, а я в это самоубийство что-то плохо верю».
