Станислав Родионов - Долгое дело
– Скоро уходите? – спросил Александр Иванович, комендант здания.
– Сейчас. А что?
– Окно будем разгерметизировать. Оставьте ключ в дверях.
"Разгерметизировать". Язык портили на глазах. Ведь есть простые и точные слова: открывать, распечатывать, в конце концов раскупоривать... Но можно понять и коменданта – он стремился быть современным и в своем маленьком деле хоть так приобщиться к научно-технической революции. Кстати, из этого загерметизированного окна дуло всю зиму. И все-таки весна пришла, коли окна разгерметизируют.
Рябинин собрал бумаги и уложил их в сейф.
В юности, когда он воспитывал в себе волю, изучая учебники психологии и пособия для безвольных, среди прочих усвоил одну полезную рекомендацию: не подрывать волю явно невыполнимыми планами. Теперь он волю уже не воспитывал и, может быть, поэтому составлял ежедневные, еженедельные и ежегодные планы, которые невозможно было выполнить ни в дни, ни в недели, ни в годы. Он это знал и все-таки на понедельник написал столбиком четырнадцать пунктов, из которых сделает, дай бог, половину. Сделает главное. Например, проведет все необходимые допросы и вряд ли прочтет вторую главу "Науки о запахах", первую осилил месяц назад. Выполнит очную ставку и определенно не пойдет на лекцию "Психология подростка". Сходит в столовую, которая в плане не значится, но не успеет в буфет за стаканом молока, который в плане записан и который нужно бы выпить ради гастрита.
Рябинин тешил себя надеждой, что стоит ему расследовать дела, томящиеся в сейфе, как наступит другая жизнь: нормальная, плановая, с одиннадцатичасовым стаканом молока. Этой надежде было много лет, ровно столько, сколько он работал следователем, потому что дела в сейфе никак не кончались.
Он клал "Науку о запахах" в портфель и на стук двери не обернулся, полагая, что начинается разгерметизация.
– Хорошо, что не ушли, – сказал прокурор.
Рябинин обернулся, увидел у него в руках бумажки и подумал совершенно обратное, потому что эти бумажки означали появление пятнадцатого пункта в плане.
– Базалова заболела. Посмотрите эти странные жалобы.
Слово "странные" прокурор чуть выделил, намекая, что жалобы интересны. Мол, не просто работа, а интересная работа, мол, специально для вас.
Рябинин взял разномерные листки, схваченные на уголках скрепкой, опустил их в портфель рядом с "Наукой о запахах" и шумно вздохнул.
– Там опросить человека три да решить вопрос о составе преступления, понял его вздох прокурор.
– Хитрый вы, Юрий Артемьевич, – буркнул Рябинин, надевая плащ.
– Почему же?
Прокурор потянулся к своему носу, намереваясь его пошатать, но руки не донес. Эта привычка – в задумчивости пошатывать нос – стала притчей во языцех. На новогоднем вечере даже была пропета частушка: "Когда вопросы он решает, то нос усиленно шатает. Хорошо, шатает свой, а не чей-нибудь чужой". Юрий Артемьевич справился с некрасивой привычкой – теперь вцепился в подбородок и двигал челюсть туда-сюда.
– Эти жалобы я видел у вас на столе еще вчера. Мне вы принесли их сегодня, в пятницу, в самом конце дня, намекая, что можно поработать дома.
Прокурор улыбнулся и отпустил подбородок.
– Я и сам беру работу на дом.
– Сами можете, а загружать подчиненного не имеете права.
– Ну, чем вы будете заниматься два дня? Смотреть телевизор?
– Не держу.
– Играть в домино, карты, шахматы?
– Не играю.
– Болеть за какую-нибудь команду?
– Век не болел.
– Копаться в земле? У вас нет участка. Тогда, пить вино?
– Гостей не жду.
– Может быть, вы стоите в очереди за коврами?
– Нет, – поддержал игру Рябинин.
– Сергей Георгиевич, вы не умеете отдыхать, как все нормальные люди...
– Упустили рыбалку, прибивание полочек, обед у тещи, прогулки с пуделем и вязание крючком.
– Этим вы тоже не занимаетесь. А если не умеете отдыхать, тогда работайте.
– А если у меня есть хобби? – спросил Рябинин.
– Не представляю вас собирающим значки, спичечные наклейки или бутылочные этикетки...
– А серьезного увлечения вы не представляете? – улыбнулся Рябинин, говоря уже не о себе.
– Уж не ищете ли вы смысл жизни? – улыбнулся и прокурор.
– Ищу, – неожиданно для себя и чуть с вызовом признался следователь.
– Ну, это не хобби, – посерьезнел Беспалов, заметив, что его подчиненный заметно покраснел.
– Да, это не хобби.
Юрий Артемьевич на секунду задержал его руку в своей: хотел сказать, или спросить, или хотел поспорить... Но они уже прошли коридор и были у выхода.
То зимнее небо, которое, спасаясь от солнца, опустилось на землю, теперь опустилось и на Рябинина. Липким холодом оно коснулось лица, но больше всего ему подошли стекла очков, которые сразу побелели от незримых капель, словно кто-то шел рядом и бесшумно работал распылителем. Идти пешком сразу расхотелось – только очки будешь протирать. Рябинин шагнул в троллейбус, который по воде подкатил с шипением...
Лида была дома. Она пролетела мимо, коснувшись губами его щеки, и понеслась на кухню – видимо, только что пришла и готовила еду. Там уже что-то шипело.
Рябинин быстренько разделся до трусов и приоткрыл дверь на балкон. Одна из тех мыслей, которые потоком бегут в нашем сознании и пропадают невесть куда, вдруг попыталась остановиться. Но с балкона ринулся холодный воздух частичка зимнего неба, и Рябинин взял гантели. Тело, просидевшее день неподвижно, теперь наслаждалось работой; оно уже перестало чувствовать холод и порозовело. Но был еще резиновый жгут, который то щелкал по спине, опадая, то дрожал, растягиваясь на вытянутых руках.
– Кушать подано! – донеслось из кухни.
Рябинин трусцой пробежал в ванную. Телу предстоял еще один праздник горячая вода. И тело праздновало вместе с душой, потому что, как известно, душа человека обитает в его же собственном теле...
Лида сидела за столом в своем любимом халате – зеленом, линялом, из мягкой фланели. Волосы, брошенные свободно, как им бросилось, закрывали всю спину и плечи. Казалось, Лида выглядывает из шалашика.
– А ведь я догадался, почему ты любишь этот халат, – сообщил он, приглаживая мокрый затылок.
– Почему же?
– Зеленое идет к твоим волосам. Ты, наверное, даже в авторучку набираешь зеленые чернила.
– А я догадалась, почему все тебя считают умным.
– Ну и почему? – теперь спросил он, зная, что его сейчас подденут.
– Ты очень долго думаешь. Этот халат пора уже выбрасывать.
– Кстати, долго думать – достоинство. Долгодумов значительно меньше, чем быстродумов.
Лида положила ему салат. Рябинин поддел бледный листик и вздохнул:
– Никто меня умным и не считает.
– И даже сам?
– Сам тем более.
– Отчего ж такое самоуничижение?
– Причин много...
– Например?
– Сегодня мне загадали загадку, а я не смог отгадать.
– Возьми отсрочку, – профессионально посоветовала Лида, которая благодаря его стараниям сносно разбиралась в уголовном процессе.
Рябинин улыбнулся, представляя загадку в процессуальном документе.
– Два раза вызывал одного свидетеля, и он все приходил навеселе. Пригрозил, что отправлю в вытрезвитель. Наконец явился трезвый, дал показания, подписал протокол и говорит: "Товарищ следователь, все вы спрашиваете... А если я вас спрошу?" Пожалуйста, отвечаю. Думал его интересует дело. А он решил проверить мои умственные способности. "Отгадайте загадку: висит груша – нельзя скушать".
– Как же ты не отгадал? Ведь лампочка!
У Лиды загорелись глаза. Она перестала есть и выпрямилась, забросив волосы назад, подальше с покатых плеч. Перед ним сидела девочка, готовая отгадывать загадки, прыгать через скакалочку и бегать взапуски. Наивная девочка, которой уже за тридцать. Которая полагает, что в прокуратуре загадывают детские загадки про лампочки. Рябинин смотрел на нее, позабыв про салат, и давил радость, которая показалась бы ей беспричинной и от которой он получал наслаждение, – она, слава богу, никогда не повзрослеет. Да и что такое женщина, как не девочка, которая стала женственной. В нем тоже сидел мальчишка, и Рябинин не знал, как это сказывается на его личности, – себя не видно. Но ему нравились люди, которые не запечатали своей детской души жизненным опытом. Душа не окно, быстро не разгерметизируешь.
– Не лампочка.
– "Висит груша – нельзя скушать" всегда была лампочкой.
– Нет, это тетя Груша повесилась.
Секунды три она смотрела на него приоткрыв рот. Потом засмеялась, и обрадованные волосы опять застелили плечи. Она их вновь отбросила, мгновенно перестав смеяться.
– Дурацкая загадка.
– Как раз для следователя, с трупом.
Рябинин принялся за чай – напиток номер один. Он мог пить его всегда и везде. Мог пить как вино, вместо вина, в веселой компании и уж тем более в одиночестве. Когда Лида на кухне заваривала чай, он из комнаты безошибочно выкрикивал ей сорт. Все хотел завести чайник в прокуратуре, да как-то стеснялся бегать со стаканами. А чай был бы ему полезнее отдыха. В столовском же буфете стоял импортный никелированный агрегат, пофыркивающий и погудывающий, – теперь все пили кофе. Без молока и сахара. Из маленьких чашечек. Смакуя.
