Александр Жовна - Вызревание
Шиш заливается смехом. Остальные тоже смеются. Грустно улыбается Люська. Задумчив Зиновий Гердович. Скажите, Митя, о чем бы вы мечтали? - снова начинает он. Не знаю... Наверное, о том, чтобы жизнь продолжалась такая, какая она есть. Я мечтаю о том, чтобы рядом были друзья, верные, надежные, такие, как вы. Еще я хочу не переставая рисовать мир, который я иногда вижу. Мне кажется, другой жизни мне не нужно. Стало быть, вы удовлетворены вашей сегодняшней жизнью? Представьте себе. Тогда позвольте не согласиться с вами, Митенька, потому что я на этот счет думаю совершенно иначе и поэтому у меня есть довольно необычная мечта. Она вам, конечно, покажется странной. Однако, увы. Простите меня, Митенька, но что наша жизнь? Ведь то, что с нами происходит, в сущности, до того глупо, мерзко и нелепо, что иногда хочется мечтать о смерти. Да-да. Не смейтесь. Я действительно время от времени об этом мечтаю. Ведь рано или поздно все мы умрем. И вот, когда придет мой час и я наконец сброшу с себя это немытое, костлявое тело, я буду жить вот в этих чистых голубых цветах, укрываясь по утрам прозрачной росой, нежась в утренних солнечных лучах, умываясь теплыми летними дождями, кутаясь в зябкие ночные туманы. А потом однажды утром меня сорвет хрупкая детская рука, это будет девочка с голубыми глазами. Она положит меня между страниц любимой книжки о путешественниках и засушит для гербария. Вот моя мечта... Вы нисколько не изменились, Зиновий Гердович, и я искренне рад этому, - с грустной улыбкой замечает Митя. - Вы просто прекрасны. Ну и что? - так же искренне удивляется Шиш. - Это все? Зиновий на старости рехнулся - хочет попасть в гербарий.
Шиш хохочет, ищет поддержки, но лица его друзей отчего-то грустны. Люська вздыхает: А я хотела бы ходить. Если бы я могла ходить, я бы носила вас всех на руках...
Все молчат. Первым нарушает тишину Митя: Все будет хорошо. Скоро я стану великим художником, заработаю много денег, и тогда мы сможем осуществить все свои мечты. Кутя, ты чего бы хотел? Я? - удивляется Кутя. - А че мне хотеть, я уже стар. Но ведь машину бы хотел? Ну, машину! Машину, понятно. Ну, вот. У Кути будет новый шикарный автомобиль. А у Шиша? Тебе чего, Шиш? Мне бы денег побо-ольше... - мечтательно бормочет Шиш. Ну, это вообще разрешимо. Не нужно грустить, друзья мои, все будет замечательно. Давайте выпьем, чтобы надежда не покидала нас!
*
Вечерние огни. Светятся разноцветные гирлянды летнего кабачка, разместившегося на бетонном пирсе, о который тихо ласкается темное море. Друзья прощаются. Все пьяны. Кутя увозит уснувшую в коляске Люську. За ним, пошатываясь, бредет Шиш. Последним прощается с Митей Зиновий Гердович. Он жмет Мите руку, он совершенно пьян и добр. От собственной доброты ко всему человечеству на глазах у него слезы. Какие, собственно, идеи могут заставить вас вытащить меня из дерьма? - как всегда с надрывом и пафосом декламирует он очередную мало кому понятную фразу, обращенную тоже неизвестно к кому.
Митя улыбается, за уши подтягивает Зиновия Гердовича к себе и целует его в крупные пересохшие губы. Уходит. Труд! Мир! Май! - доносится из темноты голос Зиновия Гердовича. Удивительная вещь! Необыкновенная, чудная, великолепная штука, черт возьми!
*
Митя идет по набережной. Переходит дорогу. Еще немного - и покажется его подворотня. Он идет вдоль белой бетонной стены, тяжело опустив голову. Замедляет шаг, словно что-то предчувствуя. Останавливается. Поднимает голову. Перед ним два стриженых жлоба. Те самые ?крутые? с приморского бульвара. У одного из них тяжелая железная цепь. Улыбаясь, он перебирает пальцами звенья, словно четки. Другой, стиснув кулаки, жадно предвкушает кровь. Ну, что, помойка? Ты, кажется, имел к нам претензии? Претензии... Странно, что вам известны подобные слова, - тяжело, хрипло, опустив голову, говорит Митя. Чуть улыбается, не открывая глаз. - Какие могут быть претензии к пустому месту? Или, скажем, к дерьму? Ну, воняет. Но такова его природа. И ее уже не изменить, даже облив французским одеколоном. Мразь... - прошипел ?крутой? со сжатыми кулаками.
Тяжелый удар ногой пришелся Мите в живот, за ним последовал еще один - по голове; видимо, это была железная цепь. Кровь залила глаза. Митю подняли за руки и с размаху ударили лицом о бетонную стену. Потом били ногами, не разбирая, до исступления. Затем жлобы расстегнули штаны и, смеясь, стали поливать Митю мочой: одежду, лицо. Подобрав с земли его рисунки и разорвав на мелкие клочки, они осыпали ими избитое окровавленное тело. Знай свое место, помойка! В другой раз будешь умнее. Это тебе урок на будущее.
Снова неземная космическая мелодия медленно наполнила окружающий мир и забрала его с собой, оставив вместо него очередной странный сюжет. Сквозь дым видно поле, все усеянное растущими из земли человеческими головами. Где-то они только пробились сквозь поверхность, а где-то кто-то уже вырос из земли по грудь, кто-то до колен. На дальнем плане кто-то, видимо, окончательно дозревший, убегает с поля своего рождения.
*
Прошло какое-то время, прежде чем Митя пришел в себя. Он с трудом открыл глаза, залитые кровью. Оперся рукой о стену, и на белой стене осталось красное пятно, напоминающее овал. Митя провел окровавленными пальцами по обе стороны овала - и получилось солнце. Он дорисовал ему глаза и рот. Получилось веселое улыбающееся солнышко с короткими лучами, которое обыкновенно рисуют дети мелом на асфальте. Начинало светать. Митя уходил по дороге. А на белой стене весело улыбалось солнце и рядом с ним были детским почерком начертаны кровью три слова : ?Труд! Мир! Май!?
*
Солнечный день. Приморский бульвар. Пестрые киоски, пиво, мороженое, газировка, музыка, загорелые отдыхающие, шум морского прибоя. На своем излюбленном месте наши знакомые оборванцы, свободные люди конкордистских настроений. У них похмелье, с легкой тревогой оттого, что до сих пор нет Мити. Молчалив Зиновий Гердович. Он щурится на солнце и хмурит лоб, сдвигая свои густые брови. Зевает Шиш. Подкрашивает губы Люська. Что-то долго нет его... - задумчиво говорит Кутя.
Люська отрывает от губ помаду, смотрит куда-то. Зиновий Гердович мочит слюной палец и приглаживает брови. Я прощался с ним последний. Все было обыкновенно. Придет, куда он денется! - успокаивает всех Шиш.
*
Вечер. Все четверо идут пустынным пляжем к своей ночлежке, на лежаки под навесом. Кутя везет Люську. Рядом хромает Зиновий Гердович. Позади, засунув руки в карманы, загребая босыми ногами береговой песок, бредет Шиш. Что-то случилось... - говорит Люська.
Все молчат. Говорю вам, что-то случилось! Че там могло случиться? Перебрал вчера, отсыпается, - отзывается Шиш. Нет! Что-то случилось! Я чувствую. Я сердцем чувствую - что-то не так.
Они приближаются к лежакам под навесом. Подождем до утра, - говорит Кутя, укладываясь на лежак, - там будет видно. Я сегодня под стеночкой! - забегая вперед, восклицает Шиш.
В коляске Люська. Блестят в сумерках ее большие глаза. Она тревожно смотрит туда, где на темной морской глади бликуют в голубой дорожке лунного света тихие волны. Рядом, прислонившись к деревянной стойке, поддерживающей навес, стоит и тоже задумчиво смотрит вдаль Зиновий Гердович.
*
В комнате Мити горит настольная лампа. Он лежит на кровати, согнувшись, время от времени вздрагивая. Глаза открыты. На щеке зияет глубокий кровавый шрам от удара цепью. Слиплись от высохшей крови волосы. В кровавых пятнах рубаха. Та же неземная космическая мелодия звучит в его голове, затуманивая, унося в другой, придумываемый им самим или посылаемый кем-то свыше нереалистический, чудный мир странных сюжетов. Плывучий туман, сквозь который ступает сам Митя. У него чистое, немного бледное лицо, расчесанные волосы, широко открытые глаза, на нем чистая белоснежная рубаха. Увидев такое лицо, мало кто сомневался бы в том, что это и есть сам Христос. Он идет сквозь туман и сквозь множество свисающих, кажется, откуда-то из облаков, больших петель. Это петли виселиц. Он задевает их лицом и они покачиваются в тумане. Их неисчислимое множество, целый лес из виселиц. Но Митя идет дальше. Кажется, он что-то ищет. И вот вскоре находит. Это петля, но не похожая на все остальные, она красного цвета. Митя сжимает ее руками, и в то же мгновение все исчезает - виселицы, туман. Но остается одна, за которую он держится руками. Она подвешена к пoтoлку в его комнате. Тускло светится засиженная мухами электрическая лампочка, на абажуре надпись: ?Лампочка Ильича?. Митя стоит на стуле с окровавленным лицом, слипшимися волосами, в испачканной кровью рубахе.
*
Неожиданно вздрагивает сонная Люська. Почти одновременно то же самое случается со спящими на лежаках Кутей и Зиновием Гердовичем. Тяжело протирая глаза, поднимает сонную голову Шиш. Что такое? Че это было? А? - спрашивает он спросонок.
Люська смотрит в сторону мерцающих в ночной дымке городских огней: Кутя, ему плохо. Ему очень плохо.
