Родриг Оттоленгуи - Пуговица-камея
Не прошло и получаса, как появился тот, за кем он следил, отдал свой ключ и вышел на Бродвей. Дойдя до 3 проспекта, он поднялся по лестнице, ведущей к железной дороге. Вильсон был вынужден сделать то же самое, хотя он очутился близко к тому, кого преследовал. Оба сели в один и тот же поезд, Митчель – в первый вагон, Вильсон – в последний. На 42 улице Митчель вышел из поезда и перешел через мост; но вместо того, чтобы, как можно было ожидать, воспользоваться соединительной ветвью к центральному вокзалу, он вошел в поезд, следовавший к нижнему городу. Вильсон также намеревался попасть в этот поезд, но увидел, что Митчель или что-нибудь заметил, или был необычайно осторожен. Свою попытку Вильсон повторил несколько раз, пока наконец на 42 улице не сел в поезд. Митчель сидел спокойно в углу вагона, когда мимо него прошел Вильсон. Когда кондуктор запер вагон и дернул за звонок, Митчель вскочил и с быстротой молнии выпрыгнул из вагона, а Вильсон остался в нем, совершенно одураченный и смущенный. Для него было это тяжелым ударом. Если бы Вильсону было что-нибудь известно об ускользнувшем от него человеке, он мог бы догадаться, куда тот направился, и поспешил бы туда раньше его; но он ничего не знал и ему оставалось только выругаться.
Затем, связавшись по телефону с бюро и узнав, что Барнес уехал в Бостон за Петтингиллем, Вильсон снова занял свой пост перед отелем на 5 проспекте. Когда пробило семь часов и ожидание его все оставалось без результата, он вдруг вспомнил, что Митчель купил входные билеты в Казино. Это, быть может, был более выгодный пункт для наблюдения, хотя он, конечно, не знал, на этот ли вечер взяты билеты.
Вильсон направился к театру и занял такое место, с которого мог видеть всех входивших. В десять минут девятого он уже было пришел к заключению, что его старания пропали даром, когда подъехала карета, из которой вышел Митчель и помог выйти изящно одетой даме. Вильсон заранее запасся билетом, так что мог последовать за этой парой в театр. По окончании спектакля он последовал за Митчелем и его дамой, которая отказалась ехать в карете. Каково же было Удивление Вильсона, когда они вошли в тот же дом на 30 улице, до которого утром он проследил Розу Митчель.
Вильсон простоял перед домом около часа, как вдруг услышал громкий, пронзительный крик. Он не мог решить, исходил ли крик из наблюдаемого им Дома, или из соседнего, но он был уверен, что кричала женщина. Этот крик, нарушивший тишину ночи, был так ужасен, что заставил вздрогнуть даже привыкшего ко всему сыщика. Десять минут спустя в окне пятого этажа наблюдавшегося им дома погас свет. В этом не было ничего странного, и он обратил на это внимание только потому, что это было единственное освещенное окно во всем доме. Пока он размышлял об этом, из дома вышел человек. Предполагая, что это Митчель, он быстро последовал за ним и, чтобы избежать ошибки, перешел на другую сторону улицы, обогнал его и на углу проспекта остановился возле фонаря; быстрый взгляд, брошенный на незнакомца, убедил Вильсона, что это был не Митчель. Поэтому он повернул назад к своему наблюдательному посту, но едва он сделал несколько шагов, как увидел на другой стороне улицы Митчеля, шедшего к нему навстречу. Вздохнув с облегчением, он пропустил его вперед и стал следить за ним, пока тот не вошел в отель. Теперь, так как Митчель взял свой ключ и пошел наверх, Вильсон решил, что его обязанности закончены на эту ночь. Он посмотрел на часы, чтобы точно установить время, – был ровно час ночи. Он вошел в еще открытую библиотеку отеля и написал отчет, который послал в бюро Барнеса; затем он счел себя вправе вернуться домой и поспать несколько часов, так как рано утром ему следовало находиться опять на своем посту до получения от Барнеса новых указаний.
Барнес так быстро покончил со своими делами в Бостоне, что мог вернуться в Нью-Йорк с полуночным поездом. Таким образом, он потерял только один день, и теперь мог вполне посвятить себя делу, возбуждавшему в нем глубокий интерес. Когда на следующее утро он прочитал сообщение Вильсона, единственным признаком его разочарования было нервное пошипывание усов. Он три раза перечитал донесение, затем разорвал его на мелкие клочки и бросил в окно.
В семь утра Барнес подошел к дому на 30 улице, вошел в подъезд и прочел имена над ящиками для писем, но среди них не было того имени, которое он искал. Над номером пять не было визитной карточки, а между тем, в нем были жильцы, так как, по донесению Вильсона, свет погас на пятом этаже. Чтобы попасть туда, он прибег к хитрости, часто практикуемой ворами: у закрытой внутренней двери подъезда он нажал пуговку звонка первого этажа, и когда вслед затем дверь открылась, он извинился перед служанкой, что по ошибке нажал не тот звонок. Затем поднялся выше на пятый этаж, где и позвонил у двери. Он мог бы и внизу позвонить в звонок пятого этажа, но он не хотел предупреждать о своем приходе, чтобы не дать времени удалиться кому-нибудь. Он прождал несколько минут, но в квартире все оставалось тихо, и второй звонок был также безуспешен. Тогда он бесшумно повернул дверную ручку. К великому его удивлению, дверь отворилась, он вошел и запер ее за собой. Сначала он подумал, не попал ли в пустую квартиру, но, оглядевшись кругом, увидел в конце коридора открытую дверь в меблированную комнату. Он поколебался одну секунду, но затем тихонько заглянул в комнату – она была пуста. Он осторожно снова прокрался к входной двери, повернул ключ в замке, положил его в карман и вошел в комнату. Она была убрана красиво и со вкусом, окна выходили на улицу, в простенке между ними стоял изящный письменный стол, остававшийся открытым, как будто в нем только что рылись. На столе стояла лампа. В стене, противоположной окнам, находилась закрытая двустворчатая дверь с матовыми узорчатыми стеклами. Приложив глаз к прозрачному месту стекла, Барнес увидел фигуру женщины, лежавшей в постели. Это поразило его, и он в первую минуту не знал, что ему далее предпринять. Может быть, это и была Роза Митчель, как она себя называла, но она спала, а он проник в ее жилище без всякого права. Хотя он и считал ее подозрительной, но это еще не было достаточным основанием, чтобы оправдать перед законом свое вторжение в ее квартиру. Пока он в нерешительности стоял перед стеклянной дверью, его взгляд упал случайно на пол, и сыщик содрогнулся от того, что увидел. Из-под двери вытекал крошечный красный ручеек и проходил на несколько дюймов вдоль ковра. Барнес моментально нагнулся и помочил в нем свой палец.
– Кровь! – прошептал он.
Поднявшись на ноги, он еще раз взглянул через стеклянную дверь в спальню. Фигура в постели не пошевелилась, тогда он, не колеблясь, открыл дверь. Довольно было одного взгляда, чтобы решить, что совершено убийство. Перешагнув лужу крови, он подошел к постели и в лежавшей на ней фигуре узнал пострадавшую даму с поезда. Ее можно было бы принять за спящую, если бы лицо не было искажено выражением боли, запечатленным смертью. Ее смерть была так же проста, как и жестока: у нее была перерезана шея, очевидно, во время сна, так как она лежала в ночной рубашке. Что поразило и удивило Барнеса – это лужа у двери. Она находилась в шести футах от изголовья постели, возле которого была вторая лужа крови, вытекшей из раны и стекшей с постельного белья; но обе лужи не были соединены между собой.
«Ну, – подумал Барнес, – так как я явился первым, то должен хорошенько осмотреть и обдумать все, прежде чем неумелые следователи приведут тут все в беспорядок».
Спальня с единственным окном была собственно большим, соединенным с первой комнатой альковом, служившим раньше, вероятно, столовой; в углу находился красивый резной камин. Барнес раздвинул занавеси гостиной, чтобы впустить больше света, и осмотрелся. Ему бросились в глаза две вещи: во-первых, мокрая губка на умывальнике, цвет которой указывал на то, что убийца позаботился смыть с себя следы крови; во-вторых – кучка пепла в камине.
«Негодяй сжег все, что могло навести на его след, и затем хладнокровно смыл кровь с рук, прежде чем ушел. А что говорил этот Митчель? Я бы смыл следы крови с ковра и с морды собаки, пока они были еще свежи! На этот раз пятно на ковре было слишком велико, но сам он вымылся. Возможно ли, чтобы человек, задумав такое преступление, мог держать пари о том, что он не будет открыт? Это решительно невозможно!» Таковы были мысли Барнеса, пока он изучал обстановку преступления. Прежде всего он исследовал платья дамы, лежавшие на стуле. Он осмотрел картины, но не нашел ничего; он заметил только, что в одной нижней юбке был вырезан кусок. Тогда он осмотрел другие части ее туалета – во всех оказался тот же изъян. Тогда у него блеснула мысль. Он подошел к кровати и стал искать на ночной рубашке метки; не находя ее, он перевернул труп и увидел, что метка была вырезана.
«Это объясняет образование кровяной лужи у двери, – подумал Барнес. – Он вынес ее с кровати на свет, чтобы легче было найти метку и вырезать ее. Потом он ее опять положил на кровать. Какой хладнокровный негодяй! Но отсюда можно сделать важное заключение. Роза Митчель – не ее имя, иначе не было бы причины вырезать метки».