Александр Миндадзе - Смерть машиниста
— И то, и другое.
— Слушай, Игорь, — продолжала женщина уже другим тоном, — посоветуй, пожалуйста. Вот моя команда, — она кивнула в сторону дремлющей в креслах компании, — снимаем митинг и закладку памятника. Есть идея пригласить пассажиров, тех, спасенных. Кто ехал в поезде…
— Хорошо, — одобрил Малинин.
— А что улыбаешься?
— Нет-нет.
— Хватит меня разглядывать.
Она была красивая, стройная, с полу-распущенной косой, ниспадавшей с плеча на грудь, — немолодая усталая девушка.
— У тебя здесь номер?
— Конечно.
— Пригласил бы. Ноги гудят.
Они стали подниматься по лестнице.
— Я вот что хочу понять, — говорила Марина. — Знал он, на что идет? Или все же надеялся остановить состав?
— Надеялся, наверно, — пожал плечами Малинин. — А как же.
— До последней минуты?
— Тут уж неизвестно, где первая минута, где последняя.
— И что же, не было минуты или секунды, когда он понял, что не успеет?
— Может, конечно, и была такая минута или секунда, но мы о ней ничего не знаем… Может, он решил остаться в локомотиве, а может, и выпрыгнул бы в последний момент, да не успел. Поскользнулся, дверь заклинило. Мало ли что бывает…
— Интересно ты рассуждаешь! — сказала с обидой Марина. — В таком случае, какая же разница между машинистом и этим самым помощником, который выпрыгнул? То есть между героем и трусом?
Один выпрыгнул, а другой поскользнулся и не успел, вот тебе и героизм?
— Гм, — произнес Малинин, по это «гм» относилось уже не к спору, а к тому, что он увидел в номере: следователь в синей униформе, строгий, чинный, сидел за столом перед незнакомой женщиной. Ермаков вопросительно поднял голову, посмотрел…
— Это кто? — испуганно прошептала Марина.
Ермаков подождал, пока закроется дверь, исчезнут эти двое с удивленными лицами, и снова повернулся к женщине.
— Значит, накануне был выходной день. Накануне, восьмого?
— Да.
— Как он его провел?
— В постели провел, отсыпался.
— Испытывал дефицит сна?
— А как же.
— На усталость жаловался?
— Жаловался.
— Предыдущий рейс был ночной?
— Он сам себе ночной устроил. С крестным на рыбалку.
— Бутылочку, как водится, прихватили?
— Никакой бутылочки.
— Откуда знаете?
— Непьющий был.
Вдова взглянула коротко, словно хотела попять, много ли еще вопросов в запасе. Он ничего не увидел в ее глазах, никакого страдания. Только спокойствие да тоскливую скуку.
— Ну, хорошо, — сказал Ермаков. — И все-таки, как он провел выходной? Не в постели же весь день?
— Наверно, не в постели.
— Наверно?
— Точно не скажу, я па работе была. Как утром ушла, и до самой ночи.
— Что за работа такая до самой ночи?
— Официанткой я в «Кавказском».
— Восьмого, получается, вы с ним практически не виделись.
— Виделись. Зашел к концу смены. Я уж кассу сдавала. Смотрю, сидит за столиком, улыбается. «Девушка, обслужите клиента!»
— Настроение хорошее было?
— Это вам важно?
— Очень важно.
— Ну хорошее. Сначала так показалось.
— А потом?
— Потом домой возвращались — всю дорогу молчал. Вдруг как в рот воды набрал…
— Что это он?
— Не знаю. И у самого дома схватил, чуть не задушил.
— Как схватил?
— А так, обнял и держит. И ни слова.
— Скажите, пожалуйста, как вы жили в последнее время? Не было разладов или какой-то, скажем, крупной ссоры? Я просто хочу понять его самочувствие, потому спрашиваю.
Вдова лишь пожала плечами. Похоже, она не нуждалась в извинениях. Ей было все равно. Он мог задать ей еще сто вопросов, и она бы на все сто ответила. Механически, без боли. Ермаков понял, что она отсутствует, хотя сидит напротив, говорит и при этом смотрит. Неотрывно на него смотрит.
— Скажите, Лариса Васильевна, — продолжал он, — а не было такого, только прошу меня правильно понять… Ну, чтоб он, допустим, вас ревновал?
— Ревновал? — В глазах ее наконец что-то мелькнуло, какой-то интерес. — Меня ревновал? Вы почему спросили?
— Я говорю даже не о ревности. О беспокойстве, что ли. Он ведь мог испытывать беспокойство, пусть необоснованное… Вы красивая женщина, и потом — профессия… Ваша профессия и его профессия с частыми отлучками…
— Нет, — сказала она твердо. Но Ермаков понял, что попал в точку. Или почти в точку.
— Итак, вы вернулись домой… Что дома? Он по-прежнему был в подавленном состоянии?
— Нет, развеселился уже. Шутил.
— Как же вы все-таки объясняете его вспышку?
— Какую?
— Ту самую. У дома. Когда схватил-обнял?
— А… Так это он прощался со мной.
— Не понял. Повторите.
И она повторила:
— Прощался со мной. Да.
— Он что же, всегда так с вами прощался?
— Нет, не всегда. Он чувствовал.
Что чувствовал?
— Ну, вот это, — сказала она спокойно.
— Вам сейчас так кажется, — возразил Ермаков, помолчав, хотя видел, что пи за что не сможет переубедить женщину. И, решив сменить тему, продолжал: — Скажите, а па работе у него не было неприятностей? Допустим, какой-то конфликтной ситуации, которая бы тяготила…
— Да какие конфликты? Сергеич ему как отец родной.
— Это кто?
— Павел Сергеич, начальник депо… Тут одна была неприятность — с институтом. Ои в институте учился, заочно. Задумал на старости лет. Так там все по переписке у них, бандероли. Вот одна и затерялась, как раз курсовая работа…
— Слушаю вас, слушаю.
— Ну, нервничал он сильно, второй раз писать кому охота? Неделю целую на кухне день и ночь…
Тут вдова вдруг громко рассмеялась.
— Знаете, где эта самая бандероль была?
— Где?
— Ну как вы думаете?
— Ума не приложу.
— А на почте нашей. Там все время и лежала.
Она снова засмеялась. Ей почему-то казалась смешной эта история с пропажей.
Засмеялась и уже не могла остановиться, выговорить ничего не могла, как ни пыталась. Смех сотрясал ее. И Ермаков не уловил мгновенья, когда он превратился в громкое рыдание без слез. Горе как бы на глазах выходило из нее, принося облегчение. И вот он увидел долгожданные слезы — они прямо брызнули у нее из глаз! Темными струнками потекла тушь с ресниц… Ермаков тотчас налил ей воды из графина.
Всхлипывая, женщина взяла стакан, сделала глоток-другой. И тут Ермаков увидел, что она валится набок, сползает со стула. Он едва успел поддержать ее.
— Я пойду. — Она попыталась подняться.
— Нет уж, сидите. — Подойдя к окну, Ермаков распахнул раму.
Через мгновение она все же поднялась и, не глядя на Ермакова, пошла к двери.
Сидя в холле с газетой, Малинин видел, как дверь отворилась, женщина вышла в коридор. Он встал с кресла и направился в номер. Чуть- не столкнулся с ней, отпрянул, уступая дорогу: она шла, как слепая…
Ермаков сидел за столом, откинувшись, прикрыв глаза.
— Передышка? — спросил Малинин.
Сосед молча кивнул.
— Ну как дела у вас? — спросил Малинин.
— Идут. А у вас?
— Тоже.
— Эта женщина… кто она?
— Какая?
— Вот эта. Которую вы довели до слез.
— Вдова, — сказал Ермаков. — Вдова машиниста. — И повернулся к Малинину: — Что вы на меня смотрите?
— Не видел вас в форме… А вам к лицу!
— Всем к лицу, — пробормотал Ермаков. Он хотел что-то добавить, но вдруг, прервавшись на полуслове, подошел к окну и, высунувшись наружу, издал прямо-таки разбойничий свист. В ответ донесся громкий лай, и в следующее мгновение грязная, неказистая дворняга, виляя хвостом, выскочила на зов из-за нагромождения какого-то деревянно-картонного хлама. Ермаков взял с подоконника сверток, там были бутерброды. Он принялся кормить пса — хлеб откладывал в сторону, колбасу швырял вниз. Дворняга, на лету схватывая угощенье, тут же его с рычаньем заглатывала. Последний бутерброд Ермаков, подумав, принялся жевать сам.
— Вот так-то! — произнес он, улыбнувшись и хлопнув в ладоши. — Это она — три дня за мной по пятам ходит и ходит! Я уж вчера от нее и так, и сяк, и в магазин, и пива выпил, смотрю — оторвался вроде… Ну, я в гостиницу. Утром просыпаюсь — пожалуйста, сидит дежурит!
Малинин с интересом смотрел на Ермакова.
— Вы что-то хотели спросить? — обернулся Ермаков.
— Это в каком же вы чине считаетесь, как у вас там?
— У нас это называется «звание».
— Большое? — кивнул на китель Малинин.
— Не очень. Начальство не разглядело моих дарований.
— То-то, я вижу, вы стараетесь. Без выходных.
— С выходными.
— Сегодня суббота.
— Сегодня — да.
— А закрыть это дело и уехать?
— Ну что ж, можно и так, — усмехнулся Ермаков.
— Поедемте завтра на пляж, — предложил Малинии. — У нас компания тут. Девушки с телевидения. Или вы принципиальный противник?
