Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]
– Гуляй, папаша, не нарывайся.
Оба бандита спрыгнули с подножки. Коля подумал, что опасность миновала, и страхи Арсения, по всей вероятности, были напрасны, но первый бандит поманил Арсения пальцем:
– Чинуша! Слезай, черт паршивый. И фраера захвати.
Арсений обреченно взглянул на Колю и послушно шагнул к выходу. Коля – следом. Пассажиры жалостливо смотрели им вслед.
– Не ходи, парень, – тихо сказал вислоусый. – Убьют.
Коля потерянно взглянул на него и спрыгнул с подножки вслед за Арсением.
– Пошел! – крикнул бандит вагоновожатому.
Тот медлил. Второй бандит обнажил финку и угрожающе двинулся к подножке трамвая.
– Да что это такое, граждане! – вдруг крикнул вислоусый. – Людей убивают, а мы смотрим! Вон женщину убили! Парнишку сейчас порешат! Что же мы, не люди совсем?
Он бросился к выходу. Пассажиры заволновались, послышались сочувственные выкрики. Несколько мужчин, а следом за ними и женщины выскочили из трамвая и молча налетели на бандитов. Вислоусый оттолкнул Колю и, отбив удар финки, свалил одного.
Выскочил вагоновожатый с тяжелым медным рычагом в руках, кинулся в свалку. Бандитов били жестоко, насмерть.
– Уходим, пока целы… – с лица Чинуши-Арсения градом катился пот.
Коля медлил. Подошел следующий трамвай. В свалку ринулись четверо в кожаных куртках, с винтовками. На рукавах у них алели матерчатые повязки с буквами «ГРО». Через минуту толпа раздалась, образовав круг. В центре его остались бандиты и вислоусый.
Из трамвая вынесли убитую женщину.
– Вот ее сумка, – сказал вислоусый и протянул сумку убитой гвардейцу революционной охраны. Тот внимательно осмотрел сумку, спросил:
– Кто видел?
– Я, – сказал вислоусый.
– И я, – неожиданно выпалил Коля.
Арсений дернул его за рукав, но было поздно.
Гвардеец заметил жест Арсения, спросил подозрительно:
– Вы что, товарищ? Зачем останавливаете свидетеля?
– Вы, Арсений Александрович, тоже видали, – с обидой сказал Коля. – Чего тут скрывать? Вы же этим людям деньги должны были, сами сказали.
– Титоренко, покарауль, – приказал старший.
Второй гвардеец схватил Арсения за рукав.
– Благодетеля предал! – заорал Арсений. – А что тебе поп… отец Серафим завещал – забыл, гад? А что я тебе говорил – забыл? Тебя всюду найдут! Конец тебе! Отжил ты!
– Чего это я предал? – смутился Коля. – Говорите и не думаете.
– Не тушуйся, парень, – подбодрил Колю вислоусый. – Бушмакин моя фамилия. Ты все правильно сделал. Честному человеку с ворьем не по пути, это запомни.
Между тем гвардейцы отвели обоих задержанных к стене. Скорее это была не стена, а каменный забор-перегородка, соединявшая два дома.
– Граждане! – спросил старший. – Бандиты уличены в убийстве и грабеже! Взяты с поличным! Кто хочет сказать слово в их защиту? Есть такие? Говорите, мы гарантируем безопасность!
Толпа молчала.
– Готовьсь! – протяжно крикнул старший.
Клацнули затворы.
Гвардейцы вскинули винтовки.
– Именем революции! Пли!
Сухо треснул залп. Бандиты вдавились в стену и рухнули.
– К ноге! – негромко скомандовал старший. – За мной – шагом марш.
Свернули на Морскую. Шли не торопясь – старший впереди, за ним конвойные вели Чинушу-Арсения, последними шагали Коля и Бушмакин.
Чинуша шел нервно – дергался, оглядывался, истерично улыбался. Коля вдруг поймал его отчаянный взгляд и даже зажмурился. Бушмакин заметил это, спросил:
– Он тебе кто?
– Не знаю, – нехотя отозвался Коля. – Так… А что ему теперь будет?
– Не знаю, – в тон Коле сказал Бушмакин и жестко добавил: – Что заслужил – то и будет.
Подошли к особняку с портиком и колоннами.
На тяжелых дверях с позеленевшими медными ручками торчал наспех прибитый кусок фанеры с надписью: «Комитет революционной охраны».
– Заходи, – старший распахнул дверь.
В огромном зале, уставленном старинной мебелью – белой, с золотом, в стиле Людовика XVI, за колченогим столом сидел человек в кожаной куртке, сплошь, до глаз заросший черной окладистой бородой.
– Товарищ, Сергеев, – доложил старший. – С поличным задержаны двое из шайки Сени Милого. Убили и ограбили женщину. Свидетели подтвердили. Бандиты расстреляны на месте. Этого, – он кивнул на Чинушу, – объявил нам вот этот парень, – старший подтолкнул к столу Колю.
– Документы имеются? – спросил Сергеев.
– Не-е… – Коля покачал головой. – Из деревни мы… Псковские. Грель – деревня наша.
– А у вас? – спросил Сергеев у Чинуши.
Тот вытащил трясущимися руками паспорт, протянул Сергееву.
– Так… – Сергеев прочитал первую страницу и недобро прищурился. – А у нас к вам счет, Арсений Александрович!
– Какой счет? – взвизгнул Чинуша. – Я давно чист! Полиция не имеет ко мне никаких претензий!
Сергеев тяжело на него посмотрел:
– То, что вам царская полиция могла предъявить, об этом говорить не будем. Это – прошлое. У вас была возможность подвести под ним черту, вы не захотели. Уже при Советской власти, тридцатого октября вы ограбили гражданина Аникушина. Второго ноября ограбили и убили гражданку Незнамову. Труп вы сбросили в канал… У нас есть доказательства.
– Плевать мне на ваши доказательства! – фальцетом выкрикнул Чинуша. – Немедленно выпустите меня отсюда!
– Увести! – приказал Сергеев.
Конвойный тронул Чинушу за рукав:
– Пойдем…
– Куда? Зачем? Нет!!! – Чинуша бросился к дверям, но его схватили под руки и повели.
– А-а-а-а!!! – закричал Чинуша. – Мразь! Свиньи! Быдло вонючее! Убивать! Убивать вас! Всех! До одного! На фонари взбесившихся хамов! За ноги!
Громыхнула дверь.
– Что ему будет? – с трудом спросил Коля.
– Расстрел, – спокойно ответил Сергеев.
Потрясенный Коля молча смотрел на Сергеева.
– А ты как думал? – строго спросил Сергеев. – Ты думал – разговоры с ними разговаривать? А вы кто такой? – обратился он к Бушмакину.
– С патронного я, – Бушмакин протянул Сергееву паспорт. – Токарь.
– Партиец?
– Так точно, – улыбнулся Бушмакин. – С тысяча девятьсот двенадцатого.
– А я – с тысяча девятьсот второго, – в свою очередь улыбнулся Сергеев. – Спасибо, что помог.
– Чего там, – Бушмакин махнул рукой. – Дело общее.
Где-то внизу, в подвале, глухо ударил винтовочный залп – словно детская хлопушка выстрелила.
Все поняв, Коля испуганно прижался к Бушмакину.
– Ну, парень. Что будем с тобой делать? – спросил Сергеев. – Может быть, вернешься назад, в свою деревню?
– Не-е… – Коля замотал головой. – Дом наш сгорел. И отец с матерью – тоже. Куда же мне назад?
– Верно, – кивнул Сергеев. – Назад тебе нельзя… А здесь, в Питере, кто у тебя?
– Того уже нет, – Коля оглянулся на дверь, в которую увели Чинушу.
– Я считаю, пусть остается, – вдруг сказал Бушмакин. – Чего ему в деревне делать? А здесь – человеком станет! В Питере теперь куется мировая история! Считай, парень, что тебе сильно повезло!
– А жить где? – с сомнением спросил Сергеев.
– А у меня! – улыбнулся Бушмакин. – Определю его на завод, и точка! У рабочего класса будет пополнение.
– Ну и хорошо, – согласился Сергеев. – Если что понадобится, – заходите. Чем смогу – помогу.
Бушмакин жил на Сергиевской, в красивом бело-зеленом доме, построенном в стиле позднего барокко. Собственно, жил он не в парадном здании, которое выходило фасадом на улицу, а во флигеле. Комната у Бушмакина была большая, с двумя окнами и высоким потолком.
– Ну и ну, – только и смог сказать Коля, когда они пришли.
– Знай наших, – улыбнулся Бушмакин. – Мы кто? Рабочие. Мы, брат, все ценности мира создаем! И мы имеем право жить в таких квартирах. Лет двадцать назад я об этом в одной листовке прочитал, а было мне в ту пору сколько тебе сейчас, и я, понимаешь, только-только переступил порог завода…
– А вы из деревни? – спросил Коля.
– Спокон веку – питерский! – гордо сказал Бушмакин. – Прадед мой сюда вместе с Петром I пришел, и с тех пор мы оружейники. Я работаю на патронном, это здесь, в двух шагах. «Старый Арсенал» называется.
– А вот вы сказали тогда, там, – Коля замялся. – Ну, партиец вы… Это что? Чин такой?
– В корень глядишь. Вопрос не в бровь, а в глаз. Ну, пойми, если сможешь: людям в России жилось из рук вон… Большинству. А кучке людей – как в сказке. А товарищ Ленин сказал: это надо поломать!.. Чтобы поломать – нужна партия. Объединение единомышленников, борцов… Чтобы тех, кто живет в сказке, – к ногтю. А тех, кто страдает, – тем счастье дать. Все понял?
– Мне Арсений… В общем, этот, которого… – Коля замялся, но продолжал: – Он так мне сказал: кто, говорит, был ничем, тот, говорит, возможно, и станет всем, а как одни осетрину жрали, так и будут жрать. А другие – как селедку жрали – так и будут жрать. И ничего, говорит, тут не переделать! Тут, говорит, дело в душе человеческой. А она, говорит, как была навозная, так во веки вечные и останется.