Андрей Анисимов - Добрый убийца
Это они с Ерожиным сломали ему жизнь, превратив парня в зверя. Поэтому Петр и пошел на таран. Они встретились как на дуэли. Да нет, в случае с Эдиком это была скорее охота — один на один, как на медведя с рогатиной.
Поначалу Петра Григорьевича с Ерожиным связывала их общая тайна, но постепенно генерал привязался к Петру, и тот стал для него вроде сына. Грыжин ценил талант сыщика.
И хоть ворчал, что слабость к прекрасному полу мешает Ерожину добиться больших чинов, в глубине души он гордился парнем и симпатизировал его бесшабашности и презрению к званиям и карьере.
Генерал посмотрел на часы и снова потянулся к фляжке.
«Пора бы им быть», — подумал Иван Григорьевич и глотнул своего любимого армянского коньяка «Ани».
Время шло. Ермаков заходил несколько раз, но надолго не задерживался. Генерал все чаще поглядывал на часы:
«Только бы довезли нормально. Что-то долго они тянутся», — в очередной раз забеспокоился Иван Григорьевич и услышал стук женских каблучков.
В тишине больничных коридоров они звучали оглушительно громко. Дверь кабинета открылась, и Грыжин увидел жену Петра.
— Дядя Ваня! — проговорила Надя и бросилась к генералу.
— Довезли? — спросил Грыжин.
— Довезли. Профессор уже его смотрит. — Молодая женщина прижалась к Ивану Григорьевичу, с трудом сдерживая слезы. Грыжин обнял Надю и почувствовал, как она дрожит в его руках.
— Не надо, девочка. Ты умница. Ты сделала все, что могла. Петро выдюжит. Он мужик крепкий. Ты не сомневайся.
— Правда? Вы правда так думаете? — всхлипнула Ерожина.
— В хорошие руки мы твоего мужа сдали.
Ермаков сам ногу на войне потерял. Он цену конечностям по себе знает. Зря резать не будет.
Если уж и решится, значит, по-другому нельзя.
— Я понимаю. Только бы жил, — вздохнула Надя и достала носовой платок.
— Вот и молодец, что понимаешь, — похвалил Грыжин девушку и подумал: «Нормальную бабу взял Петро в жены. Хоть и тоща, а сострадает мужу».
В коридоре снова послышался стук каблуков, но на этот раз шагающих явно было больше. Через минуту в кабинете заведующего отделением сидеть было не на чем. В больницу прибыло семейство Аксеновых почти что в полном составе. Не хватало только Любы и Глеба.
Марфа Ильинична привезла корзину с провизией. При виде продуктов Надя вспомнила, что очень давно ничего не ела. Хозяйничала Марфа Ильинична. Она поставила электрочайник и принялась выкладывать на рабочий стол профессора привезенные деликатесы.
Елена Николаевна пыталась уговорить Надю перекусить, но дочь от волнения потеряла аппетит:
— Мама, еда не лезет в горло. Давай дождемся заключения профессора…
— А я, с вашего разрешения, закушу, — сообщил Сева Кроткий. Он заметно похудел, но с тех пор как Надя его видела в больнице, уже успел немного наверстать в весе.
— Ты, Карлсон, ешь, а я пока не могу, — грустно сказала Надя.
Аксенов стоял молча и теребил пачку «Ротманса». Закурить в кабинете профессора он не решался.
— Если помрешь с голоду, кто станет мужа выхаживать? — стыдила Надю бабушка.
В одиннадцать вечера в больнице появился Бобров.
— Ну как дела? — спросил он, неловко застегивая белый халат.
— Пока не ясно. Ждем профессора, — ответил генерал.
— Вижу, неплохо ждете, — заметил полковник, оглядев профессорский письменный стол, заставленный тарелками со всевозможной снедью.
— Присоединяйтесь, Никита Васильевич, — предложил Аксенов.
— Я из дома, — отказался от еды Бобров. — Моя помощь нужна?
— Ты бы, полковник, проследил, чтобы Глеба на трассе не дергали. Он без документов на машину по шоссе идет, — попросил Грыжин.
— Его с Питера ведут. Не беспокойтесь, Иван Григорьевич, — успокоил Бобров.
— Для вас мой кабинет не маловат? — спросил возникший на пороге профессор, с изумлением оглядывая собрание родственников и друзей.
Надя бросилась к Ермакову, остановилась возле него, но сказать ничего не смогла.
— Ты кто? — Профессор оглядел с ног до головы бледную красавицу, но ответа не, дождался.
— Это его жена Надя, — пришел на помощь Грыжин.
— Только, милочка, не падайте здесь в обморок, — строго предупредил Ермаков и, улыбнувшись, добавил:
— Мне на сегодня вашего мужа вполне достаточно.
— Как он? — еле прошептала Надя.
— Будет жить. А при такой красавице жене, по-моему, будет жить очень даже неплохо, — ответил Наде Константин Филиппович.
И, поняв, что данных слов для нее недостаточно, прошел к своему креслу, резво освобожденному Севой, и устало уточнил:
— У вашего мужа сломано несколько ребер. Одно раздроблено. Маленький осколок ребра откололся. Его пришлось удалить. Именно это, а не пулевое ранение давало температуру. Простреленная нога тоже запущена. Но.., капельницы, антибиотики… Интенсивная терапия… Через две недели заберете.
Реакция собравшихся ничем не отличалась от истошного вопля болельщиков после гола, забитого любимой командой.
— Вы с ума сошли! Тут же больница, — оборвал профессор, стукнув от возмущения тростью об пол. — Быстро по домам.
Грыжин взял чашку, сполоснул ее кипятком из чайника, затем извлек из кармана свою фляжку и вылил остаток жидкости.
— Профессор, это хороший армянский коньяк. Выпейте за здоровье Петра. А мы уж дома не один тост произнесем за ваше здоровье.
Ермаков усмехнулся, взял у генерала коньяк и медленными глотками опорожнил чашку. Надя подошла к профессору, схватила его руку и начала быстро ее целовать.
— Полноте, милая. Мужчинам руки не целуют, — смутился Ермаков. — И потом, мне кажется, что вам звонят.
Надя вытерла слезы и вынула из сумочки мобильный телефон. Звонил Глеб.
— Глебушка, родной, все в порядке! Петру ампутацию делать не будут.
— Ура! — закричал Глеб.
— Вы где? — спросила Надя.
— У меня потек радиатор. Нельзя покупать подержанных запчастей. Экономия к добру не приводит. Придется до завтра торчать в Вышнем Волочке, — ответил Глеб.
Надя услышала в трубке, как Михеев и Люба весело расхохотались.
3
Когда Петра Ерожина в Москве перевели из реанимации Первой градской больницы в общую палату и больной уже стал самостоятельно передвигаться, в другой лечебнице, в Петербурге, где серое питерское небо виднелось через стальные прутья решетки, по-прежнему лежал под капельницей Эдуард Михайлович Кадков.
Первые дни декабря выдались ветреные и морозные. В северной столице выпал снег. Дворик тюремной больницы побелел и под свежим снежным покровом не выглядел столь уныло, как еще несколько дней назад. Но Эдик двор видеть не мог. Он только вчера пришел в сознание. Понемногу вспомнив, как он оказался на больничной койке, Кадков скрипнул зубами и попробовал пошевелиться. Резкая боль в груди и спине не дала сдвинуться с места. Эдик застонал, обвел глазами свою палату и, заметив решетку на окне, грязно выругался.
В висках стучал навязчивый вопрос «почему?». Ведь он все рассчитал, все сделал грамотно. Эдуарда Михайловича Кадкова, судимого за убийство отца, на свете больше нет.
Если нашли труп Ходжаева с его ксивой, то должны были на Кадкове поставить крест.
А не найти труп, выброшенный посреди дороги, невозможно. Эдик был уверен, что убийство депутата Звягинцева и его матроны повесят на сынка Ерожина. Зойка подтвердила, что парня дома нет. Мамаша, конечно, скрывала от посторонних арест сыночка, но Эдика не проведешь. «Гриша в отъезде и когда вернется, не известно», — ответила мамашка Зойке по телефону. Казалось, что все складывается как нельзя лучше, так где же он все-таки прокололся? В больницу его привезли с документами на имя Сергея Васильевича Дорохова. Он выложил за них штуку баксов. Но фальшивая ксива теперь не поможет. Последнее, что запомнил Эдик перед тем, как очнуться на больничной койке, было лицо следователя Ерожина. Если тот жив, то документы на имя Дорохова можно воткнуть себе в задницу. Мент Эдика узнал.
В палату вошел санитар. Кадков сквозь щелки прикрытых глаз пронаблюдал, как немолодой мужчина в белом халате с безучастным выражением усталого красноватого лица сменил капельницу и, почесав затылок, вышел.
"Алкаш, — отметил про себя Кадков и подумал:
— Пожалуй, через недельку оклемаюсь. А на воле куча бабок и классная девчонка. И еще папашкино наследство".
Кадков был уверен, что его заначку не нашли и никогда не найдут. Кейс Ерожина он запрятал лихо. «Только воли теперь не видать, — опять промелькнула невеселая мысль. — Где же я фраернулся?»
Эдик принялся вспоминать все по порядку с того дня, когда вышел на волю. А вышел он голодным. Чувство голода не оставляло долго.
Даже наполнив желудок, Кадков первые две недели все равно хотел есть. Он ел от случая к случаю, не чувствуя вкуса еды и не насыщаясь.
Две недели он добирался до родного города.
