Владимир Гоник - Я не свидетель
- Для начала, видимо, надо обратиться в милицию... Так мне кажется. Может они подскажут... - неуверенно заключил он... - Что же я тут могу? Поговорю с начальником городского управления, попрошу, чтоб он вас принял, изложите ему подробности. Начните с этого.
- Я хотел бы для шефа иметь тут результат, - подчеркнул Шоор, когда они стояли уже у порога раскрытой в коридор двери.
Директор кивнул:
- Попробуйте... Всяко бывает...
Поздно вечером, когда Шоор доставал из холодильника банку любимого пива "Heineken", позвонил директор конного завода:
- Господин Шоор, я нашел вам, по-моему, подходящего парня. Работает в фотосалоне, и как натурщик подрабатывает в институте декоративного и прикладного искусства. Запишите: зовут Леонид Локоток. Завтра в десять утра он будет у вас. Платить ему будем мы. В рублях, конечно. Валюта нужна нам, а ему не положено... Теперь о другой вашей просьбе. Я говорил с начальником городского управления милиции. Понимаете?.. Вот... Это не в их компетенции. Он посоветовал поступить так: у нас есть частное сыскное бюро "След". Что? Да-да, приват. Они занимаются поисками исчезнувших людей. Возможно, возьмутся и за ваше дело. Попробуйте, вдруг получится. Запишите адрес, это недалеко от гостиницы...
- Да-да! Спасибо!
Утром следующего дня, приняв душ, побрившись, овеяв себя облачком цветочного дезодоранта, съев бутерброд с сыром и запив его чашечкой кофе прямо в номере, Шоор вел какие-то подсчеты на миниатюрном калькуляторе, когда в дверь постучали.
- Прошу! - крикнул Шоор.
В комнату вошел молодой человек в хорошем джинсовом костюме, куртка, подбитая белым мехом, была распахнута, и Шоор сразу увидел, что парень сложен великолепно - широкие сильные плечи, узкая талия, под тонким свитером, обтягивающим торс, проступали бугры мышц.
- Меня просили прийти к вам. Моя фамилия Локоток.
- Очень приятно, - улыбнулся Шоор. - Садитесь, - парень Шоору понравился: крупное лицо, не придется особенно возиться с гримом и светом, чтобы "выбрать" каждую деталь - глаза, лоб, нос, рот, - все открыто, чуть вьющиеся светлые волосы. "Почти неккермановский тип, - подумал Шоор, ничего азиатского. Это подкупает читателей журнала, европейцы любят себе подобных. - Вам господин директор объяснил, какую будем делать работу?"
- Да, - кивнул Локоток. - Когда начнем? - по-деловому спросил он.
- Через полчаса. Мы поедем отсюда все. Пива? - предложил Шоор.
- Нет, благодарю, не употребляю, - Локоток рассмеялся.
Шоору понравился и этот отказ (пьет, конечно, но набивает себе цену), и приоткрывшиеся ровные здоровые зубы (можно будет сделать несколько снимков улыбающегося, довольного жизнью человека), и то, что красавчиком парня не назовешь (рядом с лошадью должен стоять настоящий мужчина спортивного и несколько сурового облика, женщины любят таких, ибо напомаженные красавчики напоминают им либо педерастов-наркоманов, либо алкашей-импотентов...).
Минут через пятнадцать вошел фотограф Шоора, обвешанный небольшими кожаными ящичками с аппаратурой, что-то сказал по-немецки, Шоор указал на Локотка, познакомил. Фотограф профессионально охватил Локотка взглядом и одобрительно похлопал его по плечу.
В половине одиннадцатого они втроем уехали на конный завод.
5
Корреспонденция "до востребования", за которой не явились адресаты, пролежав положенный месяц в почтовом отделении, хранилась затем еще месяц на главпочтамте. Теперь, когда и тут срок вышел, комиссия из трех человек во главе с заместителем начальника почтамта засела за ее разбор. Серые мешки с невостребованными письмами были свалены в кучу в углу небольшой комнаты. Предстояла нудная и кропотливая работа: вскрывать, читать и решать, что сжигать, а что отложить, еще раз прочитать и окончательно определить: сжигать или отправить в милицию. Обычно туда передавались письма, в которых имелись документы, важные бумаги или какие-нибудь особые сообщения. Но такое случалось редко. В основном все шло в топку.
Люди, читавшие чужие письма, настолько привыкли к этой рутинной работе, что не очень уж вникали в глубины и в смысл чьих-то посланий. Горе, заботы, описания, тяготы и печали жизни, радости по каким-то ничтожным или достойным поводам оказывались настолько сужены почти одинаковым для всех бытом, что тематически письма эти можно было рассортировать на три-четыре категории; в каждую из них той или иной стороной входила не только жизнь тех, кто писал и кому писались эти письма, но и тех, кто сейчас их читал. И редко попадалось что-либо этакое, цеплявшее внимание или необычное, как увлекательная, полная утопий книга, которая порою отодвигает от нас хоть на несколько часов однообразную и нудную жизнь. По этому последнему признаку письмо Георга Тюнена своему приятелю было отложено замначальника почтамта для вторичного прочтения.
Изложенная Тюненом мюнхенская история и приложенная фотография семидесятилетней давности в общем-то не укладывалась в параграф инструкции - не было тут ни документов, важных бумаг, все это можно и сжечь, но имелась и какая-то необычность, событийность. И заместитель начальника почтамта, как глава комиссии, решил передать письмо в милицию. Он, правда, догадывался, что во всякой милиции на эти письма мало кто обращает внимание, отношение к ним плевое, там не успевают справляться с повседневными делами, давать ход десяткам заявлений и жалоб граждан, и даже не всегда регистрируют письма, которые поступают с почты с действительно ценными вложениями - документами или важными бумагами. Но ведомственное монотонное существование служащих иной раз взращивает в своей среде какую-нибудь особь наизнанку, не тип, а экземпляр. Таким экземпляром в Старорецком городском управлении внутренних дел числился старший оперуполномоченный капитан Максим Федорович Остапчук. Был он человек спокойный и неразговорчивый, на решения не скор. Начальство нередко выговаривало ему: "Тебе, Остапчук, не в угрозыске работать, а в какой-нибудь инвентаризационной конторе". На это он отмалчивался, но ничто не менялось в его поведении. Немногие понимали, что именно его основательность, копание в бумажках, немногословие, непоколебимость, если уж он изрекал свое решение или излагал какую-нибудь долго вызревавшую мысль, давали тот результат, с которым потом все шло гладко. Решение или мысль эту тут же греб к себе кто-нибудь шустрый, хваткий, с хорошим нюхом, все приходило в движение, затевалась суета, возбуждение перетекало от одного к другому, но, радуясь потом удаче, никто не вспоминал, что началась она с каких-то неторопливых, будто вымученных фраз Остапчука, а лавры успеха пожинал именно тот шустрый, первым учуявший и выгребший из спотыкавшихся слов Остапчука золотое зернышко успеха. Может быть, поэтому сорокалетний Максим Остапчук так медленно поднимался по должностной лестнице.
Водилось за ним вроде и чудачество: он вел свою особую картотеку, собирал всякие случайные бумажки, что было вовсе не предусмотрено какими-либо милицейскими параграфами. В кабинете у него стояла высокая тумба с множеством ящичков, он раздобыл ее, списанную, в какой-то библиотеке. В этих недрах он и хранил свое добро. Замочная скважина имелась только в одном, верхнем, ящичке, но когда он запирался, блокировались и все остальные. Никто не имел туда доступа, кроме владельца, и никто не претендовал, поскольку тумба эта была как бы за пределами штатного расписания. Однажды приехала комиссия во главе с жирным, тяжко сопевшим генералом из политотдела. Обходя кабинеты, комиссия заглянула и к Остапчуку. "Это что?" - спросил генерал, заметив высокую старинную тумбу красного дерева, нагло выбивавшуюся из казенного интерьера. - "Да это так, хозяйство капитана Остапчука", - несколько смущенно ответил начальник управления и объяснил генералу, в чем собственно дело. Тот еще раз посмотрел на тумбу, на капитана Остапчука, пожал плечами и, буркнув: "Жуликов ловить надо", - вышел.
Тем не менее о содержимом ящичков Остапчука кое-кто знал и в райотделах, и в районных и областной прокуратурах. И далеко не все относились к ним, как к чудачеству, и при случае пользовались.
Когда письмо Тюнена, присланное комиссией главпочтамта, поступило в милицейскую канцелярию с припиской "на ваше усмотрение", там, как бы отмахнувшись, решили: "На кой черт оно нам? Отдайте его Остапчуку".
6
Вот уже полтора месяца, как Левин, поддавшись уговорам Михальченко, работал в частном агентстве "След".
Михальченко брался за все: агентству нужны деньги и добрая слава...
Сегодня перед концом рабочего дня позвонил директор конного завода, человек в городе известный, заслуженный зоотехник республики, попросил помочь своему гостю - какому-то немцу. Договорились на завтра, на девять утра. Михальченко попросил Левина заняться этим немцем:
- Ефим Захарович, тут высокий ранг, так сказать международный, хорошо бы, чтоб вы. Вы по-немецки знаете?
