Наталья Андреева - Все оттенки красного
— Мама на работе. А у меня сегодня во вторую смену уроков нет. Может, в лес пойдем? Погода сегодня хорошая.
— Да. Можно пойти в лес. Я почти закончил. Вам нравится, Вероника?
— Немного странно. Не похоже на те портреты, которые я видела до сих пор. Но я не берусь судить…
— Вот и хорошо. Я выставлю ваш портрет в столице, на выставке в Манеже.
— В самом Манеже?! — взялась руками за вспыхнувшие вновь щеки.
Все-таки, задурил он девушке голову. И вот они идут в лес вдвоем, потому что бдительная дуэнья Андрей уехал в деревню к тетке договариваться насчет того, чтобы заколоть кабанчика к свадьбе. Все уже решено, они и заявление в ЗАГС подали.
— Вы не задержитесь до нашей свадьбы?
— На целый месяц? Нет, не могу, извините, Вероника.
— Понимаю, вам надо в Москву.
— Я вас ничем не обидел?
— Нет, что вы.
— Но у вас лицо грустное. Почему?
— Скажите, Эдуард Олегович, ведь вы любите меня?
Он даже споткнулся. Господи, какая прямая и откровенная девушка!
— Откуда вы это знаете?
— Чтобы написать такой портрет, надо любить. Ведь так?
Да она, оказывается, все поняла! Не знает только, что любовь бывает и такая: на одну картину. Ну что теперь делать? Что?
— Да, я люблю вас. Но это не то, что понятно всем. Я не могу объяснить, не могу сказать всю правду…
— Правду о том, что вы не можете жениться на мне? Да я ничего не прошу, и никогда не попрошу. Не бойтесь. Я даю вам самое честное, самое пречестное слово.
— Вероника…
— Поцелуйте меня.
Все это просто нелепость какая-то. Она-то любит так, как и положено любить. Со всей страстью, со всей откровенностью женщины, всерьез на что-то решившейся.
— Зачем ты это делаешь, Вероника?
— Я хочу помнить… Всегда, всю жизнь… Потом буду жалеть, если так и уедете. Без радости.
И он будет жалеть. Потом. Никогда, никому не признается, что был этот день, дорога, по которой они шли вдвоем, жнивье, ощетинившееся торчащими сухими стеблями и скирда соломы, где все это и произошло. Потому что все случившееся было для него позором. Он выпил до дна свою Веронику и оставил ее совершенно обессиленной и пустой. Даже себе потом запрещал думать об этом дне, навсегда вычеркнув его из долгой, богатой событиями жизни.
Понял только, что теперь должен уехать как можно скорее. Не просто уехать, убежать. Было такое чувство, словно он, Эдуард Листов, как орда совершил свой набег на этот маленький, беззащитный город, ограбил его, взял все лучшее у живущих в нем людей, взамен ничего не оставил, а данью обложил непомерной. И долго еще эти люди будут платить ему, восстанавливать разрушенные жилища и бинтовать раны.
Он же увезет с собой полную чашу вдохновения, и долгие годы будет пить из нее, и гнать неприятные воспоминания и мысли о том, что он что-то кому-то должен.
Отъезд
— Грибочки-то, грибочки не забудьте уж, Эдуард Олегович! Хоть и недолгая, а все ж память. Жене кланяйтесь, пусть уж она не сердится на нас, грешных.
Ох, Алевтина, Алевтина! При этих словах чертики веселые так и пляшут в глазах!
— Может, не надо тебе, Аля, на вокзал со мной ходить?
— И, полно! Уж весь город и так знает! Провожу вас честь по чести, Эдуард Олегович!
— Опять ты по отчеству! И на «вы»!
— Так жизнь новая у нас начинается, Эдуард Олегович! Вы, значит, в одну сторону, я в другую. Вы, значит, к жене образованной, а я к грядкам. Огород пора под зиму пахать. Жизнь продолжается. Что погостили у нас, спасибо огромное, что вниманием не обошли, хоть и столичная знаменитость, опять же, спасибо.
— Аля, ну зачем ты так!
— Пора уж. На поезд опоздаете.
Его охватило чувство огромного облегчения оттого, что сегодня последний день его пребывания в этом городе. Скоро, очень скоро придет сюда зима, и потянутся для жителей провинции серые, унылые дни. А ему пора к свету, к новому сезону, к выставкам, восторженным статьям и хвалебным рецензиям в газетах. Давно пора.
Как и положено, посидели минуты три в молчании, на дорожку — и на вокзал. У вагона номер пять неуверенно топчется местный живописец Василий.
— Вы рисунки-то мои возьмите. Может, покажите там, в столице, кому.
— Давай покажу.
— А если сразу скажут, что плохо, так вы уж вовсе про меня забудьте. Ничего, переживем как-нибудь. Наталья-то мне место нашла. Кочегаром в котельной. И платят больше, чем сторожу. Хорошее место, я уж и согласие дал.
— Кочегаром? Да, наверное, так будет лучше. До свидания, Василий… — Надо же узнать, наконец, его отчество! И фамилию забыл спросить. Нет, поздно, все поздно. Да и ни к чему теперь.
— Глянь-ка! Пришла!
Вероника стоит поодаль и к вагону номер пять не подошла. Ему хочется ее окликнуть, да неловко. Если бы не тот день, не тропинка в поле, не стог соломы, не ее отчаянный взгляд: «Что ж? И это счастье?»! Никогда больше он не позволит себе вспоминать тот день.
— Эдуард Олегович? — дергает за рукав Алевтина.
— А? Что? — он не может оторвать взгляд от Вероники. Пусть болит, боль, она тоже на пользу. Без боли радости нет. Когда все будет кончено, и поезд отойдет от перрона, тогда он и испытает огромное облегчение и почувствует, наконец, снова, что жить хорошо.
— Фотографию, что ли, на память какую дайте.
Он машинально лезет в бумажник и достает оттуда небольшую черно-белую фотографию. Нелли снимала его на даче, она же и сунула зачем-то карточку в бумажник. И при этом пошутила: «Любимой женщине подаришь, когда попросит. Удачно получился». И в самом деле, удачно. Художник Эдуард Листов курит, сидя в гамаке, на голове у него светлая шляпа, а в глазах задумчивость и печаль. Ах, Нелли, Нелли, умная ты женщина! Уже соскучился! Скорее к тебе!
— Граждане пассажиры! До отправления поезда осталось пять минут! Просьба к провожающим покинуть вагоны! Граждане пассажиры…
— Ну, вот и все. Аля, прощай! Василий, всего хорошего тебе и удачи!
— И вам того же, Эдуард Олегович!
Но где Вероника? Надо же! По перрону к ней бежит Андрей! Будто бы хочет удержать, торопится даже. От чего удержать? Не за ним же в Москву собралась, и не под поезд же? Правильно, Ромео, держи ее крепче!
— Возьмите меня с собой!!!
Милая, провинциальная девочка, да куда ж мне тебя брать? Не одну здесь бросаю. Вон как тебя любят! Ничего, обойдется. Приехала столичная знаменитость, вскружила голову. Банальная история, каких тысячи. И все, слава богу, кончаются хорошо.
— Прощай, Вероника!
Окурок сигареты летит на перрон. Поезд тронулся, они медленно уплывают в прошлое: Алевтина, Василий, Вероника, Андрей… Город, в котором он нашел себя и который теперь надо забыть как можно скорее.
Купе номер пять. Хорошенькая блондинка улыбается и с нетерпением и тайной надеждой задает вопрос.
— Что это была за станция? Вы, кстати, не похожи на местного жителя. Одеты по столичному.
— Да, я не местный. Художник из Москвы, жил два месяца у знакомых, писал этюды. Осень в провинции просто изумительна. Знаете, и Пушкин в тиши и уединении любил творить. Вдохновение, оно любит тихие уголки и жизнь на природе.
— Надо же! Как интересно!
Глаза у блондинки синие-синие. Она тоже теперь москвичка, ездила проведать больную маму, муж большой начальник, сын под присмотром у свекрови, пока сама в отъезде. Так что ж, снова любовь? Любовь на одну картину.
— Знаете, мне бы очень хотелось написать ваш портрет…
Год спустя
— Эдик, тебе письмо! Надо же, от какой-то Алевтины Кирсановой! Постой, так это же из провинции, где ты в прошлом году написал свой знаменитый портрет в розовых тонах!
— Не представляю, о чем может писать эта Алевтина.
— Не знаю, не знаю, тебе видней.
— Ты ревнуешь?
— Нет, милый, не ревную. Сегодня Аля, завтра Валя, послезавтра Галя. Как всякий художник, ты быстро ими увлекаешься, но так же быстро и остываешь. Это все переменные величины, а я для тебя величина постоянная.
— Умница ты моя!
«Уважаемый Эдуард Олегович!
Никогда бы я не решилась вас побеспокоить, если бы не проблемы, так сказать, материального характера. Читали мы недавно в газетах, что будто бы вам дали премию большую да послали за границу, чтобы искусство наше исконно русское представлять. Мы все очень за вас рады, а как рад Василий, так и не описать!
Сообщаю вам, что десятого мая сего года у вас родилась дочь Мария. По фамилии она записана Кирсановой, а уж по отчеству, не обессудьте, Эдуардовной. Так и получается, значит: Кирсанова Мария Эдуардовна, о чем вам с удовлетворением и сообщаем Поскольку я женщина по-прежнему незамужняя и являюсь по закону матерью-одиночкой, то государство платит мне пособие. Но одной все равно тяжело, потому как если со своей большой премии пошлете нам рублей сто али двести, то будем вам очень признательны.
