Елена Арсеньева - Если красть, то миллион
Все эту тираду Соня произнесла с нелепыми ужимками и округлившимися глазами, бия себя в грудь и неестественно вибрируя голосом, однако Лида даже ахнула, до того ясно представила себе вдруг эту женщину, не виденную никогда в жизни: свою родную мать…
– Ну, я, естес-сно, говорю: «Что за чушь? Почему никогда? Какой номер квартиры? Пошли, навестим сестричку! Вот подарочек ей сделаем ко дню рождения!»
Тут матушка чуть на колени передо мной не бахнулась и, рыдая очень натурально, сообщила, что дала страшную клятву «этим святым людям», – она и так принесла им очень много зла, – и никогда, ни за что не позволит нам с тобой увидеться, чтобы не надрывать твоей души. Прямо-таки мексиканский сериал, да? Ну, я настаивала, чтобы нам встретиться, как бы невзначай, а она била себя в грудь и всяко гримасничала. Наконец устала кривляться и сообщила, что Литвиновы каждый месяц присылали матушке немалую сумму откупного, чтобы она сама не вздумала надрывать твою Душу, на которую ей, сказать по правде, наплевать с высокой башни. Как и на мою, впрочем. То есть под всякой надстройкой всегда имеет грубый экономический базис, как нас и учили в школе.
– А потом?
– Ну, что потом? – пожала плечами Соня. – Мне сразу расхотелось с тобой видеться, как только я поняла, что в этом случае наши доходы сойдут на нет.
Матушка-то ни дня нигде не работала, теперь мне стало ясно почему. Перестанут Литвиновы платить – придется мне вместо медтехникума идти работать, содержать и матушку, и ее хахалей, а она их как перчатки меняла. А мне очень хотелось учиться и, главное, поскорее стать самостоятельной, уехать из дому, плюнуть на всю эту пакость. Я заткнулась, матушка утерла слезки – и мы побежали на автобус, чтобы успеть на дневной поезд – тогда еще поезда в Москву днем ходили. Ехали, помню, в таком гробовущем молчании, и я все время думала: «Ну почему, почему Литвиновы отдали матушке именно меня, а не Лидку?!»
– Что, серьезно? – усмехнулась Лида, вспомнив полудетские обиды на родителей и свои собственные мысли на ту же тему. – Так было тяжело с ней?
– Не столько с ней, сколько с ними, – подчеркнула голосом Соня. – Вотчимов, как раньше говаривали, у меня столько сменилось – не счесть, натурально не счесть. Смешались в кучу кони, люди… Ей-богу, на улице встречу – не узнаю. Хотя они, впрочем, все какие-то мимоезжие. Транзитом семейную жизнь вели! Запомнился только один, последний.
– Он что, был хороший человек, раз ты его запомнила? – спросила Лида.
– Да так, ничего особенного, – отмахнулась Соня. – Простой обыкновенный маньяк. Таких, наоборот, надо поскорее забывать, а я вот помню. Наверное, потому, что он поклялся меня прикончить. Да не дергайся! Дело давнее, я сначала ждала-ждала, а потом поняла: кто грозит, тот не опасен.
– И… за что? – боязливо прошептала Лида.
– А я объяснила матушке, ради кого на самом деле он живет в нашей квартире, – криво улыбнулась Соня. – Вот так вот. Она нас обоих потом и выгнала с криками и воплями, только меня вскоре обратно позвала, потому что без меня мужики в ее сторону и смотреть не хотели, а его на порог больше не пустила. Но ладно, это неинтересно. Ты говоришь, твой отец – ну, приемный отец – умер?
Почему?
Лида слегка поморщилась. Она понимала, что без этого вопроса не обойтись, но кто бы знал, до чего не хотелось об этом говорить!
– Отравился грибами.
– Что?! – Соня побледнела. – Как? Каким образом?!
– Ну как грибами травятся… – дрожащим голосом проговорила Лида. – Очень обыкновенно! Он, же был на пенсии и все лето, с апреля по октябрь, проводил в саду, там у нас домишко такой хиловатый в садово-огородном кооперативе. Я когда приезжала на выходные, когда нет, у меня же работа не нормированная. Да я эту дачу по жизни терпеть не могла! Отец сам себе готовил.
А тут черт меня как раз принес – будто нарочно! Отец говорит: надоело на картошке да макаронах сидеть, схожу в лес – как раз грибы пошли. Ну и набрал то ли ложных опят, то ли поганку зацепил вместе с сыроежками. Пожарь, говорит, мне. А я вообще в грибах не разбираюсь, я их и не ем никогда, гадость такая скользкая, ненавижу…
– Я тоже, – шепотом сказала Соня, и ее передернуло совершенно так же, как передернуло Лиду.
– Ну, раз просит, поджарила. А потом заспешила непременно к вечеру вернуться в город, в том клубе, где я работаю, сезон начинается не в сентябре, а в августе, и как раз вечером было открытие. Умчалась, а через три дня меня нашли с милицией… Он надеялся, видно, отлежаться, никому из соседей ничего не сказал. А потом уже поздно стало.
– Да, – протянула Соня. – Не слабо!
– Слушай, – с искусственным оживлением спросила Лида, – а ты вместе с матерью живешь или как?
– Или как. Ты разве не в курсе, что матушка наша общая тоже ушла к верхним людям?
Сказать, что голос Сони звучал при этом известии равнодушно, значило не сказать ничего.
– Да ты что? А как же?.. Но ведь я ехала, чтобы с ней повидаться после всех этих лет… – Лида ошеломленно покачала головой.
– Повезло тебе, сестричка, что не застала ее. Матушка последние годы являла собой весьма печальную картину. Уж на что муженьку моему, Косте, все в жизни было глубоко по фигу, но и у него порою отказывали тормоза терпения.
– Ага! – оживилась Лида. – Значит, ты все-таки замужем!
– 0-ой! – Соня обморочно закатила глаза. – У нас не разговор, а мартиролог какой-то получается, честное слово. Смеяться будешь, но только Костенька Аверьянов, супружник мой дорогой, тоже… того-этого…
– Какого? – свела брови Лида. – Какого – этого?
– Он умер ровно год назад, – с усилием оборвав истерический смешок, сухо, по-деловому, сказала Соня. – День в день. Отравился. Что характерно, грибами. Вот, полюбопытствуй.
Она не глядя сняла с полки и сунула Лиде пачку каких-то фотографий.
Кладбищенские жутковатые виды.
Молодой человек в гробу – красивый даже мертвый, белокурый такой. Злое, затравленное Сонино лицо – на всех фотографиях она держится как-то в стороне от гроба. А это, надо полагать, поминки. Разнообразные женские лица над винегретами и блинами.
– Родня его, что ли? – тихо, сочувственно спросила Лида.
– Нет, сослуживицы. Котик мой трудился в охране местного художественного музея. Старые грымзы! Его они обожали, а меня терпеть не могут.
Да меня чуть ли не весь городишко терпеть не может. Находились даже майоры Пронины, которые пытались повесить Котькину смерть на мою нежную шейку, но, сабо самой, ничего у них не вышло. К их великому огорчению, у меня на тот день оказалось железное алиби, пусть и не очень-то приличное. А, плевать!
Соня помолчала, опустив глаза, делая какие-то странные движения руками.
Лида посмотрела – и вспомнила старинное выражение, которое прежде встречала только в романах: «ломать пальцы». Только теперь ей стало понятно, как это выглядит.
Вдруг Соня резко потерла руки и вскинула на сестру глаза.
– А, плевать! – повторила с искусственным оживлением. – Ближе к делу.
Ты знаешь, сегодня, когда увидела тебя на площадке, поняла, что бог – есть.
Есть он! И откликнулся на мои молитвы. Ты фильм «Щит и меч» смотрела?
– Сонь, я что-то не понимаю…
– Потом поймешь, – оборвала сестру Соня. – «Щит и меч», говорю, смотрела или нет?
– Это где молодой Любшин? Смотрела разок, – промямлила Лида, совершенно ошарашенная. Получается не встреча двух сестер, а какие-то поминки!
– Ты – разок, а я, наверное, десять разков. Там песня в конце поется классная. Все знают «С чего начинается Родина?», а эту мало кто помнит. Между тем в ней четко выражена просьба, с какой я намерена к тебе обратиться, дорогая сестричка.
Соня негромко пропела, заглядывая в глаза сестре:
Давай с тобою поменяемся судьбою, Махнем не глядя, Как на фронте говорят!
И усмехнулась, наблюдая, как вытягивается от изумления Лидино лицо:
– Да не навсегда, родная. Только на один вечерок.
Раньше Аня Литвинова весьма скептически относилась к рассказам о семьях, которые рушились из-за бездетности. Они с Димой женились по такой безумной любви, о какой не грех и роман написать, день свадьбы был для них счастливейшим днем жизни, в шлейфе которого полетели столь же счастливые дни, недели, месяцы, годы… Для них не существовало остального мира, его повседневных забот.
Подружки Анины, вышедшие замуж гораздо позже, уже вовсю трясли колясочками в скверах и палисадниках и хвастались необыкновенностью своих первенцев, потом вторых детишек, а Аня почему-то все никак не беременела. Не больно-то она и страдала, если честно, потому что Дима стал для нее всем на свете: и мужем, и любовником, и отцом, и сыном, и даже задушевной подружкой – самой лучшей из всех! Все случается, как должно быть, думала она с блаженным фатализмом, правильно мама утешала когда-то плачущую от зависти к цветущим подружкам болезненную, невзрачную Анечку: «Суженого конем не объедешь!» Вот она и не объехала своего ненаглядного Димку. И ребеночек у них еще появится – когда придет время.
