Алексей Макеев - Московский инквизитор (сборник)
— Ладно, — сказал Орлов. — Отматерились, и будя. Надо дело делать, звони Любимову. Не заставляй уважаемого адвоката себя ждать.
Едва Лев взял телефон, как тот зазвонил. Номер был незнакомый, но Лев ответил — это оказался дежурный ИВС. Он долго колебался: звонить или нет, а потом подумал, что лучше рискнуть. О том, что некоторые генералы не без содействия Гурова сменили место работы на гораздо менее престижное, а то и вовсе со службой и свободой распрощались, в полицейских кругах Москвы не знал только глухой. Вот и получалось, что иметь такого человека врагом — себе дороже, тем более что он все равно скоро все и сам узнает, так что лучше уж вовремя прогнуться.
— Лев Иванович, — шепотом проговорил он. — Я, как и обещал, собирался поместить вашу супругу в тихую камеру, но мне приказали посадить ее к уголовницам.
— Кто? — помертвев, выдохнул Лев.
— Никифоров, — еще тише, едва различимо ответил дежурный. — Только вы меня не выдавайте, пожалуйста. Мне же здесь еще служить.
— Не выдам, — пообещал Гуров.
Поняв, что произошло что-то страшное, остальные трое не дыша уставились на него, но Лев все молчал.
— Ну? — рявкнул на него Орлов.
— Никифоров приказал посадить Марию к уголовницам, — мертвым голосом произнес наконец Лев. — Если с ее головы хоть волос упадет, я его застрелю, — сказал он, и прозвучало это так, что все поверили — да, застрелит.
— Вот ведь сука! — с ненавистью процедил Крячко. — Ну повезло тебе один раз! Уцелел ты, когда ложкомоевских ублюдков там потравили, так сиди тихо! Нет же! Он снова на рожон лезет!
— Ему просто приказали, — тем же голосом ответил Лев. — И он, гад, мне скажет, кто именно!
— Охолонись, Лева! А то таких дров наломаешь, что рядом с Марией окажешься! — прикрикнул на него Орлов. — С этим делом я и сам разберусь! Ты адвокату звони!
Непослушными пальцами Лев с трудом набрал номер Любимова, который ответил ему тут же.
— Это Гуров, — представился Лев.
— Здравствуйте, господин полковник, — сочувственным тоном сказал адвокат. — Наверное, репортаж нашего общего знакомого Александра Турина смотрели, вот и позвонили попозже. Я тоже посмотрел — грустное зрелище. Сколько живу, столько удивляюсь, как некоторые люди весело и с песней копают себе могилы, а потом очень удивляются тому, что в них оказались — это я о Задорожном, Лескове и тех, кто за ними стоит. Как я понял, ваша супруга в ИВС? В каком именно? — поинтересовался он и, услышав ответ, предложил: — Тогда встретимся с вами возле входа в девять часов утра.
— Завтра воскресенье, — напомнил Гуров. — Как вы сможете получить ордер, если даже я не знаю, кто будет ее следователем?
— Простите, Лев Иванович, но это уже мои проблемы, — успокаивающе заверил Любимов.
— Марию посадили в камеру к уголовницам, — сдавленным голосом сказал полковник.
В ответ адвокат присвистнул и заявил:
— Тогда считайте, что эти люди себя уже и закопали! До встречи!
Отключив телефон, Гуров тяжело вздохнул и стал подниматься.
— Ну куда ты в таком состоянии? — остановил приятеля Орлов. — Оставайся у меня — спать-то всего пару-тройку часов осталось, а то, пока доедешь, и того не будет.
— Надо переодеться, чтобы выглядеть достойно, а то эти сволочи решат, что они меня сломали, — объяснил Лев.
— Да мы с дядей Левой поедем, — поддержал родственника Вилков.
— Так у вас же там, судя по репортажу, черт ногу сломит. Все вывалено, скомкано и перемешано вдобавок, — попытался отговорить их Стас.
— Вот пока дядя Лева будет спать, я ему костюм, рубашку и все остальное подготовлю, — заверил их Саша.
Поняв, что спорить бесполезно, Орлов с Крячко махнули рукой, и Гуров с Вилковым ушли. Когда Лев вошел в квартиру и увидел царивший там разгром, то чуть не взвыл. А уж когда посмотрел на празднично накрытый в честь премьеры Марии стол, стало еще хуже, хотя вроде бы дальше уже и некуда. Он заставил себя лечь на кровать, хотя и понимал, что не уснет, но едва он закрывал глаза, как ему представлялись такие картины Марии в одной камере с уголовницами, что впору брать пистолет, ехать в ИВС и расстреливать там всех, кто только попадется на пути.
Возившийся на кухне Вилков прекрасно понимал, что дядя Лева не спит, но все равно старался не шуметь. Он выудил из валявшихся кучей на полу вещей костюм, рубашку, галстук и все остальное, что могло потребоваться Гурову через несколько часов, и старательно стал приводить их в порядок, но думал при этом о тете Маше, хотя она и запрещала ему так себя называть, а велела обращаться просто по имени.
А у Марии к тому времени все уже было в порядке. Относительном, конечно. С трудом пережив процедуру обыска, личного досмотра, фотографирования и дактилоскопирования, она довольно долго сидела в какой-то комнате, держа в руках не только пакет с туалетными принадлежностями и кое-какими продуктами, которые ни за что не стала бы есть после того, как в них копались чужие люди, но и стопку жутко чем-то вонявшего постельного белья. Наконец за ней пришла какая-то женщина в форме и повела ее по бесконечным коридорам. Звук отпиравшихся перед ней, а особенно запираемых сзади замков здорово действовал на нервы, но она держалась.
— Все мужики — сволочи, — негромко говорила ее конвоирша. — Все, как один! Хоть бы раз на нормального одним глазком посмотреть! Так ведь нет их!
— Ну почему? Есть исключения, — не выдержав этого бормотания, сказала Мария.
— Это ты про своего, что ли? — уточнила женщина, и Мария кивнула. — Ничего не скажу, орел-мужик! Только ведь все равно тебя не уберег! Хотя вытащить — конечно, вытащит! Это же уму непостижимо, чтобы жену самого Гурова в изолятор сажали!
Наконец они остановились перед одной из дверей. Глянув через окошечко внутрь, конвоирша отперла замки и сказала:
— Ну, ступай! Бог тебе в помощь! Ты уж там поаккуратней!
Мария вошла в полутемную камеру, дверь за ней закрылась, и она, ничего не видя после яркого света, сделала всего один шаг вперед, но на что-то налетела, это что-то загремело, и отовсюду раздались недовольные голоса:
— Ты чё шумишь? Чё спать мешаешь?
— Под ноги гляди, шмара безглазая!
Женщины еще повозмущались, и, когда они немного стихли, Мария сказала:
— Добрый вечер! Извините, но я не видела, что здесь на дороге что-то стоит.
Тут она почувствовала возле себя чье-то присутствие, раздался голос:
— А вот это тебе, чтобы в следующий раз лучше видела!
Потом Мария почувствовала резкую боль, и на нее обрушилась темнота. Когда она уже могла что-то соображать, оказалось, что она лежит на полу, свет включен, но перед глазами все плывет, а сверху раздается чей-то торжествующий голос:
— Бабоньки! Мы новенькую прописали! Кончай придуриваться! Вставай! Обзовись, кто такая будешь!
Вставать Марии решительно не хотелось. Хотелось просто умереть, вот на этом самом месте. Чтобы больше не было этой боли в левом глазу, этого унижения, этих издевательств. Вот тебе и Станиславский: «Вы в предполагаемых обстоятельствах». Тут над ней раздался уже другой голос, грубый и хриплый:
— Клякса! Ты ее, часом, не пришибла?
— Да нет! Вон! Раз глазом хлопает, значит, живая! Вторым-то она еще не скоро глядеть сможет! Вставай! — За этим последовал такой удар ногой в бок, что Мария заорала от боли.
— Клякса! Отзынь! Только трупов нам здесь и не хватало! — остановил избиение все тот же грубый голос. — Поднимите ее! Хоть посмотрим, кто такая. Точно, что не из наших.
Марию грубо подхватили под руки и поставили на ноги, которые под ней подгибались, а голова свесилась на грудь. Кто-то взял ее за волосы, закинул голову так, чтобы было видно лицо, и раздался голос:
— А она ничего! Ну, Баржа, это по твоей части!
— Не в моем вкусе, да и старовата, — ответил грубый голос.
И вдруг одна из женщин воскликнула:
— Эй, подруга! Ты хоть знаешь, на кого ты похожа?
— На саму себя! — пробормотала Мария.
— Это самой собой! На артистку ты похожа! Марию Строеву! Я ее как раз недавно по телику видела! Ну точь-в-точь!
— Это я и есть! — тихо ответила Мария — она уже начала понемногу приходить в себя.
Установилась мертвая тишина. Если бы Мария посмотрела вокруг, то увидела бы, как все женщины, замерев, переглянулись, а лица у них стали напряженными.
— Гонишь! — неуверенно сказала Клякса. — Чтобы народную артистку и в тюрьму?
— В России все бывает, — вздохнула Мария и невольно вскрикнула — вздох отозвался болью в боку.
— Щас проверю, — удивленно сказала Баржа и, достав сотовый, начала кому-то звонить.
— Ну если мы уже познакомились, можно я сяду? — попросила Мария.
— Мы и так сидим, — произнесла Клякса известную еще со времен царя Гороха остроту, но ее никто не поддержал, и она замолчала.
