Колышев - Смоленское кладбище открывает тайны
Камеру тщательно осмотрели, но кроме неприличных и дурных надписей ничего нс было.
— А один ли он здесь сидел? — спросил вдруг Сорокин у дежурного.
— Нет, не один, сегодня утром выпустили мы одного матроса за недоказанностью.
— Какого матроса? — насторожился Ромашов.
В дежурной комнате лейтенант открыл книгу и прочитал: «Духов Михаил Иванович, 1920 года рождения, уроженец Антропшино Ленинградской области. Шкипер-матрос баржи № 212 судоремонтного завода. Проживает: Косая линия, д. 26/28, кв. 17».
— Записывай адрес шкипера, Костя! Мы его должны во что бы то ни стало разыскать. Он нам, наверное, сможет кое-что сообщить.
Взяли дежурную машину и через десять минут были у дома 26/28 на Косой линии. Сорокин с интересом оглядывал здоровенный дом, похожий на большую казарму.
— Это, Костя, знаменитый скобский дворец,— пояснил Ромашов.
— Что это у него за название — скобский?
— История этого дома очень интересная. До войны здесь было общежитие Балтийского завода и жили, в основном, приезжие из Новгорода и Пскова, большинство — ребята деревенские. Квартиры большие, здесь и шпана гаванская вертелась: драки, поножовщина, работы милиции хватало. Славился по всему Васильевскому этот скобский «дворец».
Поднялись на второй этаж. Дверь открыла здоровенная баба в косынке в горошек. Вытаращила на них испуганные глаза.
— Михаил Духов здесь проживает? — спросил Ромашов официальным тоном.
— Нет Мишки, говорят, его в милицию забрали. Все из-за Миньки Клюевой. Как спутался он с ней, семью забросил, так его Бог и наказал.
В комнате стоял затхлый запах, было неуютно, неприбрано. Развешано мокрое белье. В углу стояла люлька с попискивающим младенцем.
— А сегодня Мишка не был. Он у Маруськи Клюевой все ошивается. Вы бы привлекли его, все-таки семья, ребенка бросил, а Маиька Клюева — бездетная тварь.
Младенец в люльке вовсю заголосил.
— А Манька Клюева где работает? — спросил Ромашов.
— Рядом их баржи стоят, у Тучкова моста.
— Вас как зовут?
— Лукерья я, по батюшке, Глебовна.
— Так вот, Лукерья Глебовна. Мы оставляем вам повестку. Как только Михаил появится, вручите ему. А мы сами попытаемся разыскать Марусю Клюеву и вашего супруга.
— Да, да! — оживилась баба,— отыщите, накажите, привлеките.
На пристани возле Тучкова моста им сообщили, что баржа Маруси Клюевой два часа назад отбыла в неизвестном направлении.
Прошло два дня, и в понедельник Миша Духов был в кабинете Ромашова. Его и не узнать. На голове капитанская фуражка с крабом, хлопчатобумажный китель с блестящими пуговицами, брюки-клеш чуть ли не в полметра — ну, прямо, морской волк.
— Где вы пропадали, Михаил Иванович? — спросил Ромашов Мишу.
Мишка, вытянувшись по стойке смирно, доложил.— По служебным делам в город Шлиссельбург ездил.
— А почему об этом начальству не сообщили?
— Да такое получилось, выпустили меня из КПЗ, а Маша говорит, еду я в поездку и возьму тебя с собой, чтоб ты немного проветрился. И мне поможешь по матросской работе.
Миша поправил фуражку на голове.
— Я вот о чем хотел спросить вас, Михаил Иванович. Вы сидели в камере с этим человеком?— Ромашов положил на стол фотографию Терехи.— О чем вы с ним говорили, не обижал ли он вас?
— Ну что вы, гражданин начальник,— Миша посмотрел на фотографию,— он очень обходительный гражданин: пообещал похлопотать за меня перед прокурором, и на спине у меня, как у себя на груди, сделал рисунок.
— А ну-ка, Миша, покажи-ка свой рисунок,
— Это можно,— Мишка, довольно ухмыльнувшись, поднял тельняшку, повернулся к следователю спиной. На Мишкиной волосатой спине синела еще не совсем зажившая татуировка. Ромашов и Сорокин внимательно вглядывались в рисунок.
— Посидите так секундочку, Миша, я для себя рисуночек с твоей спины сделаю. Рисунок тебе действительно отменный сделали.— Сорокин взял карандаш и быстро скопировал рисунок.
— А кто-нибудь видел твой рисунок, Миша? — спросил Ромашов.
— Ну а как же, Маруся видела, второй матрос Володька и тот гражданин, с которым я в бане встретился, он еще сказал, что красивый у меня рисунок получился.
— Какой гражданин из бани? — поинтересовался Ромашов.
— Дядя Гриша. Он сказал, что когда меня выпустят, мне надо будет подойти в субботу в семь часов вечера в баню на шестнадцатую линию. Меня там встретит человек с двумя дубовыми вениками в руке и красной авоськой. Передать ему привет от Григория Александровича и сходить с ним в баню, помочь попариться — человек он хворый и любит, когда его матросы парят. Мы с ним встретились, пошли в парилку, и я сделал все, о чем просил Григорий Александрович. А на прощанье мне мужичок этот немного деньжат подкинул. «Возьми,— говорит,— купи себе форму новую».
— А как этот мужичок выглядел?
— Да так себе, ничего особенного, плюгавенький мужичонка, пухленький, а на ногах валенки,— ноги больные,— говорит.
— А много денег он тебе дал?
— Целую косую.
— Ну и задал ты нам задачу, Миша. Иди пока домой, распишись о невыезде.
Стали внимательно рассматривать эскиз с Мишиной спины. На рисунке справа, как бы в облаках трехглавая церковь, слева — одноглавая, не то церковь, не то часовня, рядом могила, на могиле крест, на котором сидят две вороны, а на краю могилы распустившаяся чайная роза. Внизу узорчатый забор со стрельчатыми воротами, а над воротами в овале цифра 26.
— Рисунок на ребус смахивает. А сколько лет Михаилу? — поинтересовался Сорокин.
— Двадцать семь. А почему цифра двадцать шесть? Вот это ребус, Костя.
— Нет, товарищ капитан, это не ребус, это,— Сорокин провел рукой по бумаге,— схема Смоленского кладбища. Направо церковь, налево — часовня Ксении Блаженной, а на воротах цифра двадцать шесть, что значит — Камская, двадцать шесть, кладбищенский адрес.
— Куда мы сейчас и пойдем,— закончил Ромашов.— Мы должны выяснить, что там на кладбище за могилка с воронами и розочкой. Пошли, Костя. А ты — молодец, наблюдательный.
— Вырос на Васильевском и этот район знаю очень хорошо.
Через пятнадцать минут, взяв с собой фотоаппарат, они были у ворот Смоленского кладбища.
— Смотрите, Алексей Николаевич!
Прямо над их головой табличка с надписью «Камская, 26». Вошли на территорию кладбища, направо Смоленская церковь, налево часовня Ксении Блаженной.
— Вот видите, Андрей Николаевич, пока все сходится.
Подошли к часовне, и слева от нее увидели могилу, над которой черный мраморный крест и на нем надпись «Ворона Михаил Петрович, Ворона Мария Яковлевна, I860—1914 год»— Супруги скончались в один год. А вот и розочка, которой уже нет,— Сорокин показал на разрытый край могилы.— Кто-то вырыл розетку чуть раньше нас,— рядом с могилой валялась поломанная коробка от немецкого противогаза. И на влажной земле огромные следы от валенок с галошами.
— Снимай, Костя, это интересно.
Сорокин щелкнул «лейкой». К ним подошел участковый младший лейтенант. Поздоровался.
— А вы кстати,— Ромашов улыбнулся.— Случайно не знаете, кто у вас на участке в такой обувке ходит? — Капитан указал на след, оставленный у могилы.
— В галошах и валенках? Конечно знаю. Это буфетчик Зяма из «Голубого Дуная», так буфет называется.
— Где этот буфет?
— Да тут недалеко, на Среднем проспекте.
— Спасибо! Нам надо побыстрей встретиться с Зямой.
За стойкой в буфете стоял совсем другой человек, длинный, как жердь, с бегающими глазами.
— А где Зиновий Абрамович? — поинтересовался Ромашов.
— Он у нас уже не работает. Уволился вчера Зиновий Абрамович. Я на его месте.
— Как уволился?
— Да так уволился. Взял расчет и поехал, как он сказал, с малолетним сыном в Бердичев, там у него родственники.
— Дайте его адрес.
— А он живет этажом выше,— буфетчик ткнул пальцем в потолок, — в шестой квартире.
Позвонили в шестую квартиру. Старушка соседка подтвердила, что вчера Зиновий Абрамович с сыном, вечером, собрали чемодан и уехали на Витебский вокзал.
...На этом закончилась история матросской спины. И с тех пор ни о Зяме-галоше, ни о его сыне на Васильевском ни слуху, ни духу. А дело о смерти гражданина Бломберга легло в глухой архив.
А Смоленское кладбище хранит еще свою тайну.
2 часть
Вернемся к далекому 1945 году, конец августа. Неожиданно для этого времени на Финском заливе разыгралась буря. И недавно открытый яхт-клуб понес ощутимые потери, несколько яхт потрепало обезумевшее море. Буря началась внезапно днем, так что Лисий нос ожидал новых утопленников. Их сбором занимались определенные люди. Это были штатные работники спасательной станции, два матроса-спасателя — Коля и Толя и ночной сторож дядя Ефрем.
Коля и Толя — здоровые парни, спортивной выправки, а дядя Ефрем пожилой невысокий, демобилизованный год назад по ранению, солдат. Жители поселка называли эту троицу «зондер-команда». А работала эта команда так. По утрам делали обход прибрежной территории. Если на утопленнике было что-нибудь интересное — часики там золотые, колечко или денежки, все переходило в собственность «зондер-команды», только после этого вызывался сотрудник милиции, для составления акта, а потом труп увозили в морг, в общем как говорится, таким макаром концы прятались в воду. Вот и сейчас вышла «зондер-команда» на ловлю золотой рыбки.
