Наталья Солнцева - Три смерти Коломбины
А утром он лихорадочно собирался – мылся, брился, приглаживал расческой непослушный ежик волос, уже ощущая внутреннюю дрожь, возбуждение, гул крови в артериях. Бегом спускался на первый этаж, выходил на улицу, залитую лазурью и золотом, и до встречи с Магдой умирал от желания только прикоснуться к ее руке, увидеть заложенную за ухо прядь ее волос, длинную линию шеи, ложбинку груди в вырезе открытого яркого платья…
Стоило ей появиться, и Глебову казалось, что он сидит на карусели, а какая-то скрытая сила принимается ее вращать… быстрее и быстрее… и вот уже ничего нельзя разглядеть, все мелькает, кружится голова, а в груди возникает пустота, как перед полетом в неизвестность.
Магда показывала ему Венецию, будто она жила там много веков подряд. Часовую башню с маврами, Дворец дожей, росписи Тициана и Веронезе, Библиотеку Святого Марка, мост Риальто…
– А здесь жила Дездемона, – сказала она, беря его за руку – и словно тысячи огненных игл впились в его тело, обжигая. – Потом ее похитил жуткий ревнивый Отелло!
Она повернулась к Глебову, как бы намекая на некую свою и его причастность к сему факту, и медленно, с придыханием засмеялась. А он с ужасом почувствовал, с каким наслаждением можно сжимать железными пальцами нежное женское горло…
– Все мужчины ревнивы? – заигрывая, спросила Магда. – И ты тоже мог бы убить? Признайся…
Он, плохо соображая, кивнул.
– Здесь жила Дез-де-мо-на… – гортанным голосом воркующей голубки повторила она. – Слышишь звенящие колокольчики? Ее имя все еще звучит здесь…
Алексей поднял глаза на маленькое палаццо с высокими стрельчатыми окнами и ажурными балконами.
– В лунную ночь она выходит на балкон, – прошептала Магда, прижимаясь к нему. – Хочешь ее увидеть?
– Нет… нет. Зачем?
Он наклонился и сухими от жара губами неловко поцеловал ее в подбородок, в шею, в вырез платья. Лодка, где они сидели, покачивалась на мутной воде, и оттого все вокруг казалось зыбким, нереальным. На стене дворца мерцали солнечные пятна.
– Женщины ревнуют сильнее мужчин, – проговорила она, не отстраняясь. – Если ты мне изменишь когда-нибудь… я тебя убью.
Ее слова были тем более странными, что Глебов в любви не объяснялся и клятвы верности не давал. Но после этого он уже оказался связанным такой клятвой – и не только не возражал, а обомлел от счастья. Прикажи она ему сейчас умереть – он бы, не раздумывая, бросился в канал.
Наверное, его заворожили, околдовали средневековые камни, неуловимый дух Венеции и флюиды нескончаемой череды любовников, дающих друг другу заведомо невыполнимые обещания.
На следующий день пошел дождь. Капли косо падали в воду, и город, подобно стыдливой красавице, надел серебристую вуаль. Сквозь нее проступали призрачные арки и колонны, византийские купола церквей, готические шпили.
Волосы Магды намокли и завились на концах колечками, влажная кожа блестела.
– Сверху Венеция похожа на рыбу, – говорила она, склонив голову на плечо Глебова. – Голова, брюшко, хвост… Но любоваться ею надо не с неба, а с воды. Она создана для взгляда из лодки. Ее нельзя пройти… только проплыть. Ты когда-нибудь стоял на коленях перед женщиной? – вдруг спросила Магда.
– Нет, – честно признался он.
– На этот город нужно смотреть, как на женщину с колен, – с восхищением и любовью…
Венеция слилась с Магдой тем дождливым днем. Они обе обожали украшать себя и любоваться своей красотой. Одна гляделась в зеркало, другая – в воду. Поэтому зеркала родились именно здесь – на острове Мурано – и стали называться венецианскими.
Магда жила в маленькой гостинице далеко от центра – она ненавидела шум, толпу, громкую музыку. Туда она и привела Глебова, когда они совсем вымокли и продрогли. Угощала его густым сладким вином, и он неожиданно захмелел, потянулся к ней холодными губами, опрокинул на спину, навалился, разрывая скользкий шелк платья… Магда смеялась и стонала, ее зубы блестели в красном сумраке тесного номера, зрачки вспыхивали, как кошачьи глаза, а тело извивалось, принуждая его применять больше силы. Глебов никогда бы не поверил, что способен на такое – не совладать с собой, наброситься на женщину, порвать одежду… Кошмар! Их неистовая любовная борьба закончилась взрывом, который ослепил и оглушил Глебова, опустошил его, вынул у него сердце и бросил к ногам Магды…
Она заставила его опуститься на колени и вымаливать прощение.
– Ты насильник! – смеялась она. – А я люблю нежных мужчин… Ты едва не растерзал меня.
Он каялся, хотя был уверен, что она сама этого хотела.
Магда подошла к окну, подозвала его жестом насытившейся львицы и приподняла красные шторы. Темноту, полную дождя, прорезывали огни. По черной воде узкого канала плыла лодка, в ней стояли люди в традиционных итальянских карнавальных костюмах – Шут, Арлекин, Пьеро, Коломбина, Панталоне. Звучала музыка… Один из ряженых поднял голову и помахал кому-то рукой.
Магда побледнела и отшатнулась.
– Что с тобой? – удивился Глебов.
– Он нас увидел… – растерянно прошептала она.
– Кто?
– Не важно… Кто угодно. Чужой… Маска!
– Так ведь карнавал скоро. Венеция – город масок.
– Раньше здесь все ходили в масках… – кивнула она. – От дожа до последней служанки или торговки рыбой.
– Чего ты испугалась?
– Я? Кто тебе сказал?
Она, совершенно нагая, была прелестна. Свет проникал с улицы в комнату через красные шторы и придавал ее коже и волосам бронзовый оттенок.
– Не смотри на меня… – смутилась Магда. – Давай притворимся, будто это не мы. Другие любовники, например, мавр и Дездемона. Или Ромео с Джульеттой…
Глебов засмеялся.
– Тебе весело, Алекс? Я сумела тебя развеселить?
Она грациозно присела и достала из тумбочки две белые маски volto,[5] – настоящие, венецианские. Протянула одну Глебову, другую надела сама.
– Теперь это уже не я и не ты…
Ее обнаженное тело, распущенные по плечам волосы и белоснежное «лицо» с темными прорезями для глаз производили странное впечатление. Она приблизилась к Глебову и провела по его торсу ладонями, едва касаясь. Ее пальцы порхали, а неподвижное «лицо» замерло напротив него. Две маски сделали их таинственными незнакомцами и дали свободу фантазии. То, что целоваться уже было нельзя, оказалось очень эротичным…
Ночной ветерок приподнимал шторы, неся с собой острый, свежий запах лагуны, прохладу и отголоски музыки. Где-то веселились участники будущего карнавала, кто-то быстро переговаривался по-итальянски на первом этаже гостиницы… Все это смешивалось с дыханием женщины-маски, исходящей от нее страстью, пропитанной ароматом абсента и миндаля…
Эта венецианская ночь открыла Глебову всю глубину его невежества в любовной мистерии, когда мужчина и женщина священнодействуют как два вселенских начала, а не как два жаждущих оргазма двуногих. Женщина-маска вела его за собой по лабиринту наслаждений, где он познавал таинство за таинством, посвящение за посвящением…
Эта ночь превратила его в раба. Он окончательно потерял голову. Первое, что он сделал, проснувшись в полдень, – начал умолять Магду стать его женой. Она отказывалась. Позвонила и заказала в номер устрицы, виноград и шампанское. Без маски, в тонкой желтой тунике она выглядела милой и утомленной долгими ласками. Ей хотелось валяться в постели, потягивая вино, курить кальян.
– Я люблю тебя… – твердил Глебов. – А ты?
Она смеялась над его признаниями, и ему самому стало вдруг неловко – такими пустыми, ничего не значащими показались слова «люблю», «выходи за меня замуж». Он впервые осознал, как беден, несовершенен и груб язык людей и как он сам беспомощен и неуклюж в попытке выразить свои чувства.
Магда сжалилась над ним и закрыла ладонью его губы:
– Молчи…
Глава 4
Господин Феоктистов, отдуваясь, прогуливался по одичавшему парку. Ранней весной здесь особенно ощущалось запустение. Если бы не аллеи, неухоженные посадки выглядели бы как редколесье. Снег на дорожках растаял, обнажив прошлогоднюю листву, и ботинки бизнесмена оставляли в ней глубокие вмятины. Он с трудом, сетуя на свою тучность, добрался до круглой беседки с колоннами и остановился, любуясь открывшимся видом. Лес и равнина с черными проталинами на ослепительном солнце казались синеватыми.
Охранник поставил боссу раскладной стульчик в беседке.
– Не буду сидеть, холодно, – буркнул тот. – Убери!
– Хорошо, Игорь Владимирович, – кивнул тот, не двигаясь с места.
По опыту он знал: босс умаялся, но не садится из гордости. Отдышится и сядет, начнет философствовать. Братцевский парк располагал его к пространным рассуждениям о бренности всего мирского, о забытых судьбах некогда богатых и влиятельных людей, о нетленной красоте природы…
На сей раз охранник ошибся – Феоктистов достал телефон и призвал к себе начальника по безопасности.
