Октем Эминов - Высокое напряжение
Рябой не мог сдержать радости, он спрыгнул с помоста с воплями:
— Народ, смотри, как ощипывают куцего цыпленка! Берекет-джан, пока базар не разошелся, подумай о баране, а то поздно будет!
Берекет не выдержал:
— Басар, нажми!
Крикнул и осекся — Басар не подавал признаков жизни.
Отряхиваясь, рябой поднялся со своего места.
— Бой окончен! — И стал завязывать кушак, всем видом показывая свое торжество.
В этот миг произошло то, чего никто не ожидал. Басар, лежавший бездыханно на земле, весь усыпанный собственными перьями и совсем не сопротивлявшийся теперь уже редким ударам тоже еле передвигавшегося Гахрымана, одним рывком вдруг поднялся с земли и грудью встретил очередной наскок врага. Откуда эта живучесть? Или все, что было перед этим, было не только слабостью, но и хитростью?
Давно остыл чай у тех, кто его пил, остыл и плов у тех, кто облизывал все свои пять пальцев. Кто-то нечаянно вылил пиалу на голову сидящему ниже, но тот и ухом не повел.
Хаиткулы тоже был захвачен зрелищем, но не забывал следить и за Берекетом. Тот подбадривал Басара, а порой как бы забывал о нем, впадая в панику и изображал отчаяние. Этот прием был направлен против хозяина Гахрымана и был сплошным притворством. Он таким манером усыплял бдительность рябого, не давая тому вовремя поддержать своего выученика.
Беспрерывные атаки Гахрымана, не дававшего себе отдыха, обессилили его. Хаиткулы он нравился больше, чем Басар: напористость привлекательней, чем обманные приемы. Для такого бойца, как Гахрыман, и поражение не станет позором!.. И все же сил ему теперь не хватало. Он отступил к черте.
Куцый навалился на него всей тяжестью, свалил и с невероятной злобой стал долбить его голову. И после того как глаза Гахрымана закрылись навсегда, куцый не переставал клевать его. Затем Басар расправил крылья, клювом выволок бездыханного Гахрымана за черту и прыгающей походкой направился к хозяину, словно спрашивая: «Ну, как я его?»
Рябой, забыв о ноже, спрятанном в голенище сапога на тот случай, если бы Гахрыман струсил и за это надо было бы ему перерезать горло, сидел на земле и стенал от горя.
Берекет, подхватив своего любимца, высоко поднял его над головой и уже собрался принимать поздравления, как почувствовал, что кто-то взял его за локоть.
— Извините, Берекет-ага, надо с вами поговорить…
ЧАРДЖОУ
То, что личность убитого до сих пор не была установлена, раздражало прокурора-криминалиста Тамакаева. Вот и сейчас, когда на столе затрещал телефон, он поднял трубку и резко бросил в микрофон:
— Кто? Что? Кого вам?
Он обычно отличался подчеркнутой вежливостью и сейчас сам удивился своему тону. Собрался было изменить его, но, узнав голос собеседника, продолжил так же:
— Ну что ж вы зря звоните? Думаете, и мы тоже попусту проводим время?
Но на том конце провода, видимо, сказали что-то заслуживающее внимания, потому что он вдруг гораздо мягче сказал: «Приходите, приходите сейчас же».
Через короткое время он услышал приближающиеся к кабинету шаги. Вошел Талхат Хасянов. Без лишних слов он положил перед Тамакаевым лист бумаги.
Чем дольше читал Тамакаев, тем больше менялось его лицо.
«Радиограмма. В Дашгуйы, оставив кош, ушел неизвестно куда подпасок чабана Сарана. Никто не видел его с утра. Если не принять срочные меры, мальчик может погибнуть. С песками он незнаком. Радист (такой-то)».
— Когда послана радиограмма?
— В день убийства подростка.
— Искали подпаска?
— Все посты предупреждены…
— Вызывайте из Дашгуйы родителей подпаска, покажите им убитого. Может быть, это их сын… Какие у вас еще есть сведения о подпаске?
— Зовут парня Акы, фамилия Довранов. В прошлом году окончил школу. В семье он единственный ребенок. Сначала хотел поступать в политехнический, но сразу же после выпускных экзаменов круто переменил намерение. Удивил всех — решил стать чабаном. В школе три последних года был секретарем комсомольской организации. Скромный, вежливый, работящий — так о нем говорят и учителя и комсомольцы. Но бывал и вспыльчивым… Чабан Саран с родителями Акы в хороших отношениях. Его пока трудно заподозрить в чем-либо.
— Кто из родных Акы живет в городе?
— Никого.
— Знакомые, друзья, близкие есть?
— Никого нет.
— Надо ехать в кош.
Талхат сделал в блокноте пометку: собрать сведения о старшем чабане Саране.
Он вышел из кабинета. Ехать надо завтра же.
Поздно вечером ему сообщили, что Доврановы опознали своего сына Акы.
…Утро. Как на пружине, Талхат вылетел из-под одеяла. Растерся мокрым полотенцем. Жена готовила завтрак. Вошла в комнату с кувшином молока, ворча так недовольно, что муж прислушался:
— Теперь до нас дошла очередь, никого не боятся. Ух, эта шпана! Испоганили дверь так, что смотреть противно.
— Что нарисовали? Возьми да сотри.
— Ты пойди посмотри, что за рисунок, его и ножом не отскоблишь.
Талхат вышел на улицу, посмотрел на дверь и почесал затылок. Возвращаясь, наступил у самой двери на бумагу, сложенную вчетверо. Видно, положили под дверь ночью.
Пришлось позвонить подполковнику Джуманазарову:
— Ночью на двери подъезда кто-то нарисовал черной краской череп со скрещенными костями, а под дверью оставил записку: «Пожалей себя…»
Подполковник ответил, что тот же рисунок появился на дверях и у него самого, и у Хаиткулы, и у Бекназара Хайдарова. Записки неизвестный подбросил тоже.
Ничего себе! Хаиткулы ищет преступников в Ташкенте, он, Талхат Хасянов, собирается в далекое путешествие, а эти разгуливают у дверей их квартир!
И все же подполковник велел ему ехать. Хасянов держал в руке трубку, из которой доносились прерывистые гудки, и ему казалось, что гудки просят его: «Не уезжай, они здесь — в городе, в степи тебе делать нечего».
ТАШКЕНТ
Милиция Ташкента разыскивала двух преступников. Берекет оказался тем самым шофером, который подвез на своей машине двоих неизвестных, подсадив сначала одного, затем другого. Они предупредили его, что, если он проболтается, ему перережут горло, но он не стал ничего скрывать. Было установлено наблюдение за железнодорожным вокзалом, но Хаиткулы считал, что преступники скорее всего могли воспользоваться самолетом, чтобы быстрее оторваться от преследования.
Было решено составить списки всех пассажиров, улетавших из Ташкентского аэропорта в тот день. Хаиткулы предложил сузить поиск, принимая к сведению сначала только туркменские фамилии. Список составил несколько страниц блокнота.
Он был передан в Управление ташкентской милиции, которая начала проверку всех перечисляемых лиц. Проверялись ЖЭКи и гостиницы, выяснялось место проживания каждого, цель поездки.
Теперь Хаиткулы было о чем доложить в Чарджоу. Разговор с Джуманазаровым сначала привел его в замешательство, потому что подполковник рассказал о подброшенных записках угрожающего содержания, о разрисованных дверях. Это сообщение навело Хаиткулы на новую мысль — еще более сузить поиск среди авиапассажиров. Надо в первую очередь проверить тех, кто вылетел в тот день из Ташкента в Чарджоу. В списке оказалось пять человек.
В конце телефонного разговора подполковник сообщил Хаиткулы, что получен приказ о присвоении ему звания майора. Хаиткулы был обрадован новостью, хотя и покраснел при мысли, что несколько дней украдкой носит в кармане майорские звездочки. В тот же день он решил вернуться в Чарджоу, предоставив ташкентской милиции до конца распутать дело с невыясненными личностями пассажиров.
МАХАЧКАЛА
Два человека сошли с трапа самолета, прилетевшего из Ташкента. Они вышли на стоянку автомашин и, отказавшись от услуг водителей машин с зеленым огоньком, наняли частный «Москвич». Через некоторое время они были на окраине города. Машина, развернувшись, уехала в город. Двое же, подождав, пока она скрылась, пошли в обратном направлении. Тот, который был моложе и выше ростом (назовем его Длинный), семенил за бодро шагавшим Стариком. Он не мог понять, почему они должны идти пешком после того, как «Москвич» привез их к нужному пункту. Он чувствовал смертельную усталость и мечтал хорошо поесть и выспаться. Увидев, что Длинный отстает и что-то зло бормочет под нос, Старик сказал:
— Если не хотим сами себе вырыть могилу, мы должны быть очень осторожны. Думаешь, в Чарджоу милиция спит? Что, я должен тебе объяснять, как быстро они могут работать?
У него начался приступ кашля, слова будто застряли в горле. Длинный не стал возражать, хотя все сказанное не успокоило его, наоборот, посеяло в душе панику. Невольно он огляделся. То, что Старик задыхался от кашля, не вызывало у него жалости: это чувство не было ему знакомо. Но злорадства тоже не возникло. Он все же очень ценил этого человека, который столько раз помогал ему. Длинный сознавал, что его собственная горячность давно бы его подвела — сидеть бы ему уже за решеткой. Старик все хорошо рассчитывал, причем весь отсчет он вел от худшего, и потому всегда выходил сухим из воды.
