Зигмунт Милошевский - Доля правды
За его спиной на раскладном стульчике для рыболова-спортсмена примостился усатый дед — здесь они почти все носили усы — и дымил сигаретой без фильтра. Не первой. По одну сторону стульчика лежало несколько оторванных фильтров, по другую — несколько бычков. Шацкий виду не подал, что удивлен, и подошел к старику. У того были совершенно седые, коротко стриженные волосы, изборожденное морщинами, как на автопортрете Леонардо, лицо и светлые, водянистые глаза. Зато хорошо ухоженные усы были иссиня-черными, что придавало ему демонический, настораживающий вид. Старику было под семьдесят. Если меньше, значит, жизнь его оказалась богатой катаклизмами. Дед взирал на него со скучающей миной, Шацкий протянул руку.
— Теодор Шацкий.
Старый полицейский потянул носом, отложил чинарик и, не вставая, подал руку.
— Леон.
Он задержал руку Шацкого в своей и, воспользовавшись помощью, встал. Был он высок, худощав и без толстой куртки и шарфа выглядел бы, наверно, как стручок ванили — тонкий, согнутый и морщинистый. Шацкий отпустил руку деда и ждал продолжения. Но его не последовало. Старик взглянул на Маршала, и тот подскочил к нему, словно был на резиночке.
— Слушаю вас, пан инспектор?
Ошибка какая-то. Слишком высокий чин для провинциального оперативника.
— Выполняйте всё, как велел прокурор. Кельцы будут здесь через двадцать минут.
— Но это ведь почти сто километров, — возразил Шацкий.
— Я их вызвал час назад, — пробормотал дед. — А потом ждал, когда дамы и господа прокуроры изволят пожаловать. Хорошо, хоть стульчик с собой прихватил. Кофе?
— Не понял?
— Кофе пьете? «Башмачок» открывают в семь.
— Лишь бы там ничего не брать на зуб.
Дед кивнул с уважением.
— Молодой, приезжий, а учится быстро. Тогда пойдемте, хотелось бы вернуться, прежде чем подъедут ребятишки из Кельц.
5Ресторанный зал в гостинице «Под башмачком», расположенной в самом привлекательном для туристов месте — на Рыночной площади, по пути к кафедральному собору и замку, — выглядел так, будто время остановилось здесь лет десять назад. Большое неуютное пространство, накрытые скатертью, а сверху еще и салфеткой столы, обитые плюшем стулья с высокими спинками, на стенах бра, под балочным потолком люстры. Чтобы добраться до их столика, цокающей каблучками официантке пришлось отмахать такое расстояние, что Шацкий был уверен: кофе по дороге остынет.
Но не остыл, зато чувствовалась в нем едва уловимая нотка грязной тряпки — видно, что в этом храме сандомежского общепита эспрессо-автомат в списке предметов ежедневного мытья значился далеко не на первом месте. Нашел чему удивляться, подумал Теодор Шацкий.
Инспектор Леон молча пил кофе, уставившись в окно на аттик ратуши, — Шацкого могло тут вообще не быть. Решив приноровиться к деду, он терпеливо ждал, когда наконец услышит, зачем его сюда позвали. Наконец Леон отставил чашку, кашлянул и, оторвав от сигареты фильтр, тяжко вздохнул.
— Я вам помогу. — У него был неприятный, скрипучий голос.
Шацкий вопросительно взглянул на него.
— Вы кроме Варшавы где-нибудь жили?
— Только сейчас.
— В таком случае ни хрена-то вы о жизни не знаете.
Шацкий промолчал.
— Но это не грех. Каждый ребенок ни хрена о жизни не знает. Но я вам помогу.
В Шацком нарастало раздражение.
— А помощь эта входит в круг ваших обязанностей или имеется в виду нечто дополнительное? Мы ведь пока незнакомы, и мне трудно оценить степень вашего благородства.
Только теперь Леон внимательно взглянул на прокурора.
— Серединка на половинку, — ответил тот без улыбки. — Но мне просто интересно, кто же зарезал и подкинул в кусты жену этого паяца Будника. Интуиция подсказывает, что вам это дело окажется под силу. Однако вы нездешний. С вами каждый будет разговаривать, но никто ничего не скажет. На мой взгляд, так оно и лучше, чем меньше информации, тем в голове чище.
— Чем больше информации, тем ближе к правде, — ввернул Шацкий.
— Знаете, как оно бывает с правдой: если ее избыток плавает в дерьме, она от этого не становится правдивее, — заскрипел инспектор. — И не прерывайте меня, молодой человек. Иногда вам захочется понять, кто с кем и почему. Вот тут-то я вам и сгожусь.
— Вы, что же, со всеми дружите?
— Я плохо схожусь с людьми. И перестаньте задавать вопросы, которые не имеют никакого значения, иначе я изменю о вас мнение.
У Шацкого была на уме парочка-другая важных вопросов, но он оставил их на потом.
— И я бы предпочел, чтобы мы остались при вежливой форме обращения, — закончил полицейский.
Шацкий не подал виду, насколько это предложение ему по душе. Он просто кивнул.
6Ротозеев становилось все больше и больше, хорошо хоть держались прилично. Из приглушенных разговоров Шацкий уловил фамилию «Будник» — а возможно, «Будникова». На минутку задумался, стоит ли ему первым делом разузнать, кем была жертва. Решил, что не стоит. Сейчас ему нужен тщательный осмотр места преступления и тела. Остальное подождет.
Вместе с инспектором, у которого тем временем появилась фамилия Вильчур, они стояли возле отгороженного ширмой тела, а келецкий криминалист делал снимки. Шацкий всматривался в педантично располосованное горло, выглядевшее так, будто его подготовили для урока анатомии. Что здесь не так? Конечно, он найдет его, но хотелось бы уже сейчас, прежде чем начнутся допросы свидетелей и поиск экспертов. Подошел шеф группы осмотра места преступления, симпатичный тридцатилетний парень с глазами навыкате и повадками дзюдоиста. Представившись, вперил в Шацкого рыбий взгляд.
— И откуда ж вас занесло в наши края, пан прокурор? Просто любопытно, — поинтересовался он.
— Из столицы.
— Неужто из самой Варшавки?[18] — Он даже не пытался скрыть удивления, будто следующий вопрос подразумевался: а за что выперли-то? За пьянство, наркотики или всякие там шуры-муры?
— Как я и сказал: из столицы. — Шацкий не любил слово «варшавка».
— Провинились или как-то так вышло?
— Как-то так.
— Ага, — полицейский еще с минуту подождал продолжения задушевного разговора, но потом отступился. — Кроме тела, ничего не найдено, никакой там одежды, сумочки или украшений. Следов, что ее волокли, нет, следов борьбы — тоже. Верней всего, ее сюда принесли. Мы сделали слепки отпечатков автомобильных шин внизу оврага и ботинка — они были свежими. Все найдете в протоколе, но на многое я бы не рассчитывал, разве что осмотр тела даст больше.
Шацкий кивнул. Нельзя сказать, что его это особо огорчило. Во всех своих делах он опирался на показания, а не на собранные вещественные доказательства. Понятное дело, было бы недурственно найти в кустах орудие преступления и паспорт убийцы, но он для себя уже давно выяснил, что слово «недурственно» и его жизнь никак не стыкуются.
— Пан комиссар! — крикнул один из криминалистов, прочесывающих кусты на откосе.
Дзюдоист дал знать, чтобы его подождали, и поспешил к развалинам городской стены. Некогда она защищала город, в настоящее же время служила в основном для распития под своей сенью традиционного польского напитка. Шацкий отправился вслед за комиссаром, а тот, присев под стеной на корточки, уже раздвигал еще голые ветки и прошлогоднюю траву. Вдруг рука его, обтянутая латексной перчаткой, стала что-то осторожно вытаскивать. Солнце как раз пробилось сквозь тучи и полыхнуло на этом предмете так ярко, что Шацкого на мгновение ослепило. Он сморгнул, чтобы разогнать черных мушек перед глазами, и теперь мог разглядеть в руках у комиссара довольно странноватый нож. Дзюдоист осторожно опустил его в герметичный пакет для вещественных доказательств и протянул Шацкому. Однако орудие было, по всей вероятности, чертовски острым, ибо пакет под его тяжестью прорвался, и оно упало на землю. То есть упало бы, если б не техник — тот все еще сидел на корточках и поймал его в самый последний момент за рукоять. Поймал и взглянул на присутствующих.
— Так и без пальцев можно остаться, — хладнокровно заметил Дзюдоист.
— И заляпать своей кровью орудие преступления. Кретин, — флегматично отозвался Вильчур.
Шацкий взглянул на старого полицейского.
— Откуда вы взяли, что это орудие преступления?
— Предполагаю. Если под одним кустом мы находим ровнехонько располосованное горло, а под другим — острую, как самурайский меч, бритву, следовательно, между ними возможна какая-то связь.
«Бритва» — очень хорошее название для ножа, который Дзюдоист опускал во второй пакет, на сей раз осторожнее. У него был прямоугольный, блестящий как зеркало клинок с абсолютно прямым лезвием. Рукоять из темной древесины казалась слишком изящной и маленькой по сравнению с клинком — тот был внушительных размеров, длиной сантиметров тридцать, а шириной — десять. Настоящая бритва для какого-нибудь великана, у которого ряшка с фургон. На клинке и на рукояти никаких украшений, по крайней мере, на первый взгляд. Это не походило на игрушку коллекционера, это было орудием — возможно, преступления, но прежде всего орудием специального назначения. Явно не для бритья женских ног.
