Ирина Арбенина - Люблю трагический финал
А внизу — то же самое, никаких веревочек и загородок: старинные книги, ноты, любопытные антикварные вещицы, посмертная маска, слепок ладони… Все свободно, лежит не огороженное веревочками… Вот жизнь, а вот музей — где граница?..
Он зашел на эту вагнеровскую виллу случайно, прогуливаясь по небольшому немецкому городку… В руках у него был пакет с виноградом, необыкновенно крупным и вкусным…
Протяни руку к старинному тому — и в пакет…
И никого… Никто не следит, не проверяет… Ну, правда, никто ничего и не трогает. Если написано: «Просьба не трогать» — никто и не тронет… Европа, одним словом…
Он окинул взглядом свой музей. Косынка — на память от цыганки… На долгую память… А бархатная ленточка была от первой…
Разумеется, упования Елены Давыдовны на то, что Анна Джульетту якобы знает, если и были верны, то вовсе не оттого, что Джуля с ней по-дружески, по-девичьи, делилась своими секретами.
Просто Светлова была то, что называется — и тут Елена Давыдовна угадала, — внимательна к людям… То есть любила наблюдать за ними, объяснять для себя их поступки, разгадывать их прошлое, характер, представлять, как устроено их жилище и как они ведут себя там, когда их никто не видит… Анна не скользила взглядом по окружающим — даже по тем малоприятным личностям, которых недолюбливала. Она их замечала — и от этого многое в них понимала.
Вернувшись домой, Анна — больше для успокоения совести — все-таки набрала номер одного из родительских телефонов, обнаруженных в книжке Джульетты…
— Извините меня, бога ради, за беспокойство… Я по поводу уроков музыки… Мне сказали в школе, что ваш ребенок занимается в частном порядке с учительницей Федоровой. И я хотела узнать: нельзя ли и нам? Но я никак не могу с ней переговорить…
— Да уроков-то нет. Она взяла отпуск.
Эта была версия, которой в школе объясняли отсутствие Джульетты, чтобы не волновать детей.
— Но ведь отпуск когда-нибудь закончится?
— И не надейтесь: она не берет новых учеников.
— Неужели деньги не нужны?
— Вот представьте, и я ее так же спросила! А она говорит: «не нужны». Спокойно так, без улыбки.
«Да уж, бедная скромная учительница пения явно не гонялась за возможностью подработать».
— Везет же людям, — заметила Анна вслух.
— Точней, недавно повезло. Раньше-то она сама просила ей новых учеников поискать, а теперь… Видно, разбогатела. Вот и отпуск взяла посреди учебного года… Кто себе такое может позволить?
Анна положила трубку. Посидела задумчиво у телефона, потом набрала номер Федоровых:
— Елена Давыдовна, у Джули денег было в достатке?
— Какой там достаток, Анечка… Вы же видите, мы очень скромно живем.
— Ах, да, да…
Даже этого мама не смогла почувствовать… Хотя отличить человека, у которого нет денег, от того, у кого они есть, не так уж и трудно. Точней, легко, даже если человек маскируется, как Корейко. Для этого вовсе не надо быть Остапом Бендером.
Такая фантастическая близорукость очень часто возможна именно при самом тесном общении… среди самых близких. И удивительно, насколько хорошие знакомые оказываются иногда — в итоге! — незнакомыми. А то, что даже «в голову не приходит» и кажется невозможным, оказывается совершенно естественным — стоит лишь представить «хорошего знакомого» в ином окружении, в иной среде, где то, что кажется нам запредельным, — как раз в порядке вещей.
Аня с сожалением думала о Елене Давыдовне… Люди видят друг друга ежедневно — смотрят в упор и не видят. Родители — детей, жены — мужей…
Светлова поежилась… Кстати, о взглядах в упор… То, что некоторые люди отличаются поразительной нечувствительностью, — это ладно… А вот то, что некоторые другие — повышенной… кажется, тоже проблема. Светлова вдруг поняла, что «корябало» ее последние часа два…
Кажется, с того момента, как она вышла от Елены Давыдовны и остановилась во дворе перед подъездом. Просто разглядывая в задумчивости обыкновенный московский многоэтажный дом, из которого три недели назад исчезла Джульетта… Настолько заурядный, что в нем по определению не должно было бы происходить ничего из ряда вон… Обыкновенные люди, обыкновенная будничная жизнь… Завтракают, ужинают, в одно и то же время уходят на работу, возвращаются…
И вот одна не вернулась…
Кажется, именно тогда Светловой показалось, что ее тоже рассматривают. Она не спеша оглянулась…
Из машины?
Из окна дома напротив?
Невдалеке возле киоска стояло несколько человек. Мужчина? Женщина? Старик?.. На этом «чувствительность» Светловой заканчивалась… Этого почувствовать она, увы, не смогла.
Да и разглядывал ли ее кто?!
Просто, видно, — «музыка навеяла».
Когда кто-то из близких исчезает, как-никак чувствуешь себя, мягко говоря, неуютно. И всякое начинает казаться…
Ну что ж… «Кажется — перекрестись» — гласит народная мудрость. Что Светлова суеверно и проделала.
Впрочем, на этом дальнейшие детективные изыскания можно было прекратить… К сожалению, если у Джульетты и была какая-то другая жизнь, никакого хода, тропинки, двери туда не наблюдалось… Никто из обычного ее окружения дороги туда не знал.
А из необычного?
— Анюта, мы есть будем? Точнее, что именно есть мы будем? — поинтересовался супруг, с «большой человеческой болью» наблюдая, как Анна, застывшая в думах над сковородкой, готова проворонить тот дивный миг, когда ароматный запах домашних котлеток с луком оповещает о необходимой румяной и славной поджаристости, но уже почти готов перейти в дымок подгоревших пересохших подметок.
Петр, голодный как собака и обожающий именно домашние, именно славные, именно свежеподжаренные котлетки с луком, с ужасом чувствовал, что отнюдь не готов быть «выше этого», а его любовь к жене, кажется, не готова перевесить маленькую котлетную трагедию… Недолгий путь эволюции, на протяжении которого мужчина приобретал приличные манеры, и вправду не так уж и долог, каких-нибудь несколько тысячелетий, а чувство голода естественно и вечно.
— Ах, ну конечно. — Аня очнулась и выключила плиту.
Честно говоря, она и сама не ожидала, что Джульетта так оккупирует ее мысли.
Анна выложила котлетки на огромную фарфоровую тарелку. Она любила, чтобы тарелка была таких размеров, чтобы на ней хватило места и для веточки петрушки, и огурчика, и кружков сладкого перца, и нескольких кочешков цветной капусты, наструганной репки, листиков сельдерея, парочки редисок… — в общем, максимальный овощной спектр! — и, уж конечно, румяных ломтиков картофеля…
«Подкованная» по линия психологии, Светлова знала: семейный обед или ужин — это особый ритуал…
Любопытная деталь: чтобы получить максимум надежной информации, и при этом в короткое время, психотерапевты, например, стремятся побывать на обеде в семье своих пациентов… Потому что даже в семьях, в которых главенствует закон «когда я ем, я глух и нем», за обедом все-таки разговаривают… И эти, казалось бы, не важные для специалиста и постороннего человека застольные разговоры приоткрывают, оказывается, завесу над такими просто-таки глобальными вещами, как семейная культура и основные ценности дома… Которые, собственно, и определяют судьбу человека. Поскольку эти самые ценности он исподволь впитывает с младенчества.
Конечно, обеда семейного, на котором так любят бывать эти самые психотерапевты, в семье — особенно в «нашей», подумала Светлова, — может и вовсе не быть… В смысле, не быть как ритуала, подразумевающего, что в определенный час, и все вместе, и за специально накрытым столом…
То есть любая семья что-то, разумеется, ест, но на бегу, по отдельности, в разное время — и как получится… Это очень даже не редкий вариант, это запросто. Но уж если обед состоялся, то это вам не телевизор, у которого все молчат, возле которого все уж точно — по отдельности. За обеденным-то столом, если телевизор выключен, люди что-нибудь да скажут…
В одних семьях разговор может вращаться исключительно вокруг пищи и продуктов, конек в другой семье — здоровье, в третьей, о чем бы ни говорили, красной нитью проходит вывод, что жизнь — это бесконечные опасности… Впрочем, даже неспециалистам есть смысл прислушаться как бы со стороны и задуматься: о чем же все-таки говорится за обедом?
Придя к этому почти безапелляционному выводу, Светлова, приготовившись к застольной беседе, прилежно уселась за красиво накрытый стол — ровно напротив своего супруга — и…
— Петь… У тебя кто-нибудь когда-нибудь пропадал? — неожиданно почти жалобно спросила она.
— В каком смысле?
— Ну, вот был… какой-нибудь знакомый или близкий человек — и вдруг исчез…
— Как, совсем?
— Совсем. Не возвращается, и все тут. Нет его и нет.
