Андрей Шляхов - Психиатр
Генеральская вдова: «Знаете, доктор, мой муж был не из тех генералов, которые в метро ездят, а из тех, кого на руках носят!» У нее единственная дочь живет в Испании («Она у меня такая умница, в самой Сорбонне училась! Что она здесь забыла?»). Второй муж (гражданский, брак не регистрировали) постоянно пьет и не идет ни в какое сравнение с первым: «Ну тот был генерал, а этот — водитель! Но дома же должно мужским духом пахнуть! Дальше объяснять, доктор, или и так ясно?»
Три года назад пациентка была вынуждена продать небольшой хозяйственный магазин, которым обзавелась еще в эпоху приватизации. («Само в руки плыло, доктор, и стоило копейки! Вы ж помните, какая тогда была инфляция! Да вы такой молодой, что и не помните!») Магазин еще как-то развлекал, требовал каких-то усилий, когда-то даже прибылью радовал. Оставшись без дела, пациентка начала хандрить и постепенно дошла до мыслей о самоубийстве.
— Я — дура, — откровенно призналась она, — у меня менингит был, а после него умными не остаются. Но даже мне ясно, что со мной что-то не то, потому я к вам и пришла! Спасите меня или усыпите, а то возьму грех на душу — повешусь или в окно выпрыгну.
Постановка вопроса забавляла. Спасите (про усыпление было явно сказано для красного словца) меня, а то самоубьюсь. Даже в таком судьбоносном вопросе дама (это была именно дама — величавая, корпулетная, осанистая, несмотря на свою депрессию) не могла обойтись без шантажа.
Медсестра Зинаида Александровна, женщина простецкой внешности и недюжинного ума, незаметно для пациентки подмигнула Савелию, выражая свое ироничное отношение к происходящему.
Доктору подобная фамильярность, тем более проявляемая во время приема, не очень нравилась, но с ней приходилось мириться по трем причинам.
Во-первых, такой уж был у Зинаиды Александровны характер, который, как известно, переделке не подлежит, особенно когда человек уже более полувека с ним прожил.
Во-вторых, Зинаида Александровна была опытной медсестрой. Все знала и понимала, могла при случае подыграть доктору и подсказать чего-нибудь. Не в отношении психиатрии или психотерапии, а насчет того, как лучше поступить, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. В медицине, а уж в психиатрии и подавно, очень важно, чтобы так было.
В-третьих, Зинаида Александровна была москвичкой, а стало быть, случись что, не брала отпуск за свой счет и не уезжала на историческую родину, как многие другие медсестры. У кого отец запил, у кого мать должны оперировать, у кого сестра родить должна…
Главный врач Анатолий Михайлович сердился, иногда даже негодовал, саркастически осведомлялся о том, а кто же, мол, будет работать, но заявления о предоставлении отпусков за свой счет неизменно подписывал. А иначе получишь тогда вместо одного заявления другое — об увольнении по собственному желанию. С медсестрами в Москве плохо, она уедет на родину, вернется и в два счета найдет себе новое место. Гораздо быстрее, чем диспансер найдет подходящую медсестру. В психиатрии своя специфика, не каждому по силам.
Никак не отреагировав на подмигивание, Савелий попросил Зинаиду Александровну получить у старшей сестры бланки направлений на госпитализацию. От старшей сестры быстро не уйдешь — минут пять на обмен новостями и еще столько же на получение ценных указаний. За это время Савелий планировал закончить с пациенткой, которая в госпитализации явно не нуждалась, ей требовались только антидепрессанты и конечно же добрые слова, понимание и сочувствие.
Закончил с ней через час. Генеральская вдова оказалась крепким орешком. Трижды доходя до конца, начинала все с начала, на намеки не реагировала, перевести беседу в деловое русло не позволяла. Уперлась тяжелым взглядом Савелию в переносицу (у него там даже зачесалось) и талдычила свое. Перебивать и обрывать нельзя — никакого контакта не будет, мягко действовать не получалось — пациентка слышала только то, что хотела, пришлось слушать, кивать и ждать, когда ей самой надоест или устанет. Ничего, дождался. На прощание даже удостоился комплимента.
— Таких внимательных докторов я еще никогда не встречала, — сказала пациентка, поднимаясь со стула и одергивая на полных бедрах ядовито-лиловую юбку (Савелий откуда-то вспомнил, что такой цвет считается вдовьим). — Увы, эта проклятая система и вас, доктор, испортит. Против нее не попрешь…
Какая именно система должна его испортить и почему, Савелий уточнять не стал, потому что в коридоре уже собралась очередь, некоторые даже нетерпеливо заглядывали в кабинет.
— Вот так баба! — высказалась после ухода генеральской вдовы Зинаида Александровна. — Одного мужа в могилу свела, другой рядом с ней спивается, дочь родная в Испанию удрала от такой мамаши, а ей хоть бы хны! Депрессия у нее! Устроилась бы к нам на полторы ставки санитаркой, всю депрессию сразу бы как рукой сняло…
— Трудотерапия, Зинаида Александровна, это метод, а не панацея, — строго сказал Савелий. — И ее полезность, на мой взгляд, сильно преувеличена.
Зинаида Александровна поняла невысказанное и в притворном испуге зажала себе рот руками — все, доктор, молчу, не лезу больше с советами. Савелий не выдержал и рассмеялся. Хорошая тетка Зинаида Александровна, хоть и представления о субординации у нее своеобразные.
Пожертвовав всеми перерывами (обычно между пациентами Савелий брал коротенькие двух-трехминутные тайм-ауты для того, чтобы настроиться на восприятие новой информации, а где-то в середине приема наскоро, не дольше десяти минут, чаевничал в кабинете старшей сестры), Савелий закончил прием вовремя.
Но тут черт принес доцента Родионова с кафедры психиатрии Клиники психического здоровья РАМН, как всегда, невовремя. У некоторых людей есть такое свойство — всегда приходить и звонить невовремя. Если бы им вздумалось объединиться в закрытый клуб, то лучшего председателя, чем Родионов, они бы не нашли.
— Савелий Станиславович, здр-равствуйте, дор-рогой мой, — с порога зарокотал густым баритоном доцент. — Хор-рошо, что я вас застал. У меня к вам весьма интер-ресное предложение…
Подобные предложения Родионова всегда оказывались одинаковыми — попахать на благо кафедры (точнее, него самого) за моральный пряник в виде публикации в каком-нибудь научном журнале, причем имя настоящего автора указывалось в самом конце длинного соавторского списка. Возглавлял список, ясное дело, Родионов.
— Здравствуйте, Владимир Георгиевич, — ответил Савелий, гостеприимно указывая рукой на стул для пациентов.
Родионов, шурша перекрахмаленным халатом, уселся, вальяжно закинул ногу на ногу, пригладил бороду, хотя на самом деле приглаживать там было нечего, узкая полоска короткой щетины, окаймлявшая его лицо, даже при большом желании не могла бы растрепаться, поправил очки, сползшие на середину крупного хрящеватого носа, кашлянул, прочищая горло, и озвучил свое предложение:
— Есть интересная тема, как раз по вашему профилю — средства массовой информации и подражательное суицидальное поведение. Если набрать хороший материал да правильно его интерпретировать, — здесь Родионов скромно улыбнулся, давая понять, что с этим проблем не будет, — то можно и на диссертацию выйти…
О диссертации Савелий иногда подумывал, надо бы, конечно, «остепениться» («Врач без степени — это как птица с одним крылом», — любила повторять мать, доверявшая свое здоровье только кандидатам и докторам наук). Но под руководством Родионова это делать не тянуло. Пустой человек Владимир Георгиевич. Сегодня скажет, завтра забудет, на слово ему верить нельзя, да и влияние у него небольшое, больше показухи. Недаром же языкатая Зинаида Александровна за глаза окрестила доцента «Чижиком-пыжиком». Отчасти за птичий профиль, отчасти за привычку пыжиться, строить из себя невесть что. А тема-то перспективная…
Прорассуждав минут десять насчет того, что можно «вытянуть» из темы (вплоть до доклада на международном конгрессе), Родионов умолк и выжидательно посмотрел на Савелия.
— Спасибо огромное, Владимир Георигиевич, за столь завлекательное предложение, — Савелий улыбнулся как можно приветливее, — но, увы, вынужден отказаться. И времени нет свободного, и столь специфичный материал мне придется набирать очень долго.
— Время при желании всегда найдется, — обиженно поджал губы доцент, — а что касается материала, то не надо ограничивать себя этими стенами…
Родионов взмахнул руками, как птица крыльями.
— Ради науки можно и оторвать седалище от стула, не так ли?
Савелий вздохнул и развел руками.
— Не спешите отказываться. — Родионов встал и покровительственно похлопал Савелия по плечу. — Подумайте на досуге, недельки две у вас есть.
— Подумаю, Владимир Георгиевич, — пообещал Савелий, давно привыкший к покровительственно-фамильярным замашкам доцента.
