Анна и Сергей Литвиновы - Ледяное сердце не болит
– Значит, ни имени, ни адреса мужика ты не знаешь, – резюмировал охранник, подцепляя из плоской баночки кусочек селедки в винном соусе. – А на что тебе тогда его внешность? Все равно не найдешь.
– А вдруг это мой знакомый? Или я его уже однажды видел? Вдруг по твоему описанию его узнаю? Ну, давай, Матвеич, не тяни. – И Дима наполнил высокие шкалики водкой.
– Стоп. Перерыв, – отмел намечающуюся вторую охранник. – Вспоминать будем… Значит, записывай.
Дима достал блокнот и взял ручку на изготовку. Он не сомневался, что и без того словесный портрет курьера запечатлеется в его памяти до последней черточки – однако люди обычно обижаются, когда в ходе интервью корреспондент ничего не записывает, если не на диктофон, то хотя бы в блокнот: вроде как пренебрежение к их словам выказывает.
– Было это, значит, вчера с утра. Мужик роста невысокого. Не более ста семидесяти.
Дима занес данные в блокнот. Кивнул поощрительно:
– Уже хорошо. А как он выглядел?
– В шапке-ушанке он был. Шапка херовая такая, ношеная. Из кролика. Серая, кажется. Уши опущены.
– А лицо?
– В темных очках он был.
– В очках? А вчера в Москве солнечно было?
– Да-а, светило оно, блин, солнышко. Но не грело ни фуя.
– Значит, мужик, скорей всего, в редакцию на машине приехал?
– Почему это?!
– Ну, вел автомобиль в очках, чтобы солнце не слепило, а потом вышел из тачки, а очки забыл снять…
– Не! Не на машине он приехал, точно.
– Почему ты так решил, Матвеич?
– Такие люди на машинах не ездят.
– Такие – это какие?
– А пожмыханные.
– Какие?
– Ну, облезлые.
– Он что, облезлый был?
– Ага.
– А в чем эта облезлость проявлялась?
– Какая-то куртка… Выцветшая, что ли… Ботинки стоптанные… Не чищенные давно… Я, честно говоря, сразу подумал: придурок. С крышей не дружит…
– Па-анятно… Ценные сведения, Матвеич, даешь ты мне, зело вельми ценные…
Еще одно золотое журналистское правило: любой рассказчик нуждается в поощрении. Если он, конечно, дело рассказывает, а не шелуху какую-нибудь.
– А он спросил, как найти меня? – продолжил допрос Дима. – Хотел со мной лично встретиться? Или сразу конверт передал?
– Спросил, работает ли у нас журналист Полуянов. Я сказал, да. Он говорит: «Тогда пакет ему передайте». Я спрашиваю: «Чего там?» А он: «Просто рукопись». Ну, и все. А потом бочком, бочком, и к двери… Ах, елки-моталки, уха-то!..
Охранник опомнился, вскочил, бросился к бурлящей кастрюле. Выловил шумовкой изрядное количество рыб – все величиной с ладонь, выложил их на тарелку, а взамен всыпал в кастрюлю нарезанную уже картоху и полстакана манки.
– Ну, минут через двадцать поспеет, – с чувством законной гордости и полного довольства собой молвил рыболов.
– Давай тогда за твои рыбацкие успехи.
Дима наполнил шкалики водкой. Мужчины чокнулись, рыбак опрокинул свой стопарь, а журналист задержал огненную влагу во рту. Затем поднес к губам бокал с колой, и, пока Матвеич наслаждался волшебным действием сорокаградусной на организм, выплюнул в бокал свою порцию.
Этому трюку с водкой Полуянова научила подруга его боевой юности, авантюристка Танька Садовникова4. А ту наверняка просветил, в свою очередь, ее отчим, высокопоставленный чекист на пенсии Валерий Петрович: очень похоже на маленькие чекистские хитрости. Незаменимый фокус, когда приходится пить, а голова при этом должна быть ясной. Если достичь определенной сноровки, упоенные собутыльники ничего не замечают.
Некоторая доза спиртного все ж таки попала в организм, и потому Диме вдруг подумалось с удивительной ясностью: «Лоб, уши и волосы он закрыл (имея в виду под ним странного гостя, принесшего отрубленный палец) шапкой-ушанкой. Глаза – солнцезащитными очками. А рот?»
– А борода у мужика была? – спросил Дима. – Или усы?
– У какого мужика?.. – Матвеич пару секунд въезжал, что называется, в тему, а потом выдохнул: – А-а, ты все о нем… Не, усов у него не было. И бороды тоже.
– А какой у него рот был? И нос?
– Какой-какой!.. – вроде даже сердито откликнулся старый рыбак. – Рот как рот. Нос как нос. Че я тебе еще могу рассказать?!
«Н-да, кажется, я выудил у него все, что мог», – подумал Дима, а вслух сказал:
– Ну, давай, Матвеич, по одной на посошок, и я побежал.
– Как побежал?! – возмутился собутыльник. – А уха?!
Полуянову совершенно не улыбалось хлебать уху из рыб-мутантов, выловленных в смеси серной и соляной кислоты (в которую давно уже превратились подмосковные речушки и водохранилища), и он твердо отверг предложение:
– Не могу, старина. Надо срочно заметку в номер писать. На первую полосу. Завтра с утра сдавать, а у меня еще конь не валялся.
– Пренебрегаешь? – с оттенком угрозы произнес охранник.
– Просто очень спешу, – миролюбиво откликнулся Дима.
Взгляд Матвеича упал на недопитые полбутылки огненной воды. После ухода гостя он сможет сосредоточить на ней усилия единолично, заедая их ухой. Тоже не кислый вариант.
– Ну и фуй с тобой, – разрешил старый рыбак. – Чеши, раз ты такой занятой.
Они заглотили по последней, обнялись на прощание (водка, выпитая на кухне, удивительно способствует сближению мужчин – если только не перебарщивать). Затем Дима вывалился в загаженный подъезд, потом – в ледяную ночь, где хрустел снег и даже, казалось, сам воздух. Запоздавшие прохожие торопились домой. Полуянов глянул на часы. Мать честная, уже половина девятого! Как незаметно летит время, когда на столе появляется водяра, – даже если ею не злоупотреблять.
Дима вышел на мостовую и поднял руку, привлекая таксистов, частников, маршрутку – кого угодно, лишь бы вывезли его отсюда и доставили наконец к Надюхе. Какая-то смутная, несформулированная идея болталась в мозгу… Какая-то имелась в рассказе охранника неправильность, нестыковка… Что-то такое саднило. А что конкретно – Полуянов своим слегка опьяневшим мозгом не мог понять…
Тормознула «шестерка». За рулем – джигит. Азербайджанцы заполонили рынок столичного частного извоза. Дима уж и не помнил, когда он ездил на такси с русским шофером.
– Куда? – прозвучал гортанный вопрос.
– Улица Малыгина.
– Дашь скока?
– Сто пятьдесят.
– За двести поеду.
– Идет.
И в тот момент, когда Полуянов взгромождался на переднее сиденье – с уже порядком опостылевшей ему за сегодня командировочной сумкой, – он вдруг понял, что за несоответствие терзало его изнутри последние минут двадцать.
Мужик, принесший в редакцию «рукопись», а точнее отрубленный женский палец, выглядел, судя по описанию охранника, типичным фриком, графоманом, сумасшедшим. Пожмыханный, как он сказал. Нечищеные ботинки, кроличья шапка, старая куртка. Но вместе с тем адресат на конверте: «Молодежные вести», Дмитрию Полуянову – был отпечатан на хорошей бумаге, на хорошем (скорее всего, даже лазерном) принтере. Совершенно не вязались вместе компьютер с принтером и ободранные ботинки и куртка…
…Когда душа уже была готова оторваться от тела… Кажется, это было тогда, – в больничке… Когда боль и унижение были особенно сильны… Когда уже приоткрывались ворота, чтобы уйти навсегда… Тогда, на границе между забытьём и явью, вдруг явилась она, Мать…
Лица не видно, лишь различим в ночи смутный, но хорошо знакомый родной силуэт. И – голос. Это был Ее голос, в этом можно было не сомневаться.
И ее голос проговорил, спокойно и плавно (и оттого торжественно). Проговорил одновременно и ласково, и утешающе, и неколебимо уверенно. Он произнес всего одну фразу:
ТЫ ЕЩЕ НЕ ВЫПОЛНИЛ СВОЕГО ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ!
Голос прозвучал – и через мгновение исчез. И Она – тоже исчезла. И даже не успеть было спросить самое главное: а в чем оно заключается, сие Предназначение?
Эта мысль сверлила голову в течение ночи, однако ответ так и не появлялся.
А утром стало понятно, что нет, тело еще не готово умирать, как бы ему ни было тяжело и страшно… А потом сам собой пришел вопрос: «Так в чем оно состоит, это его Предназначение?..» И приходилось ломать голову долгими днями и ночами, что помогало отрешиться от страданий, расслабиться – ив итоге выжить…
И только недавно с ослепительной ясностью стало очевидно, о чем говорила тогда Мать. И в чем оно состоит, сие Предназначение на земле. Да! Да! Да!
Да, все стало на свои места. Надо выполнить Предназначение, и тогда можно спокойно уйти.
Мама будет довольна.
ГЛАВА 2
Надька на него вчера полвечера дулась. Как будто право имеет. Ну, подумаешь, обещал он приехать часа в четыре, а появился в десять. Но ведь он же ра-бо-тал! Неужели не понятно? У него профессия такая. Рабочий день – равно как и ночь – не нормирован. Журналист не приходит, как какой-нибудь мэнагер, со службы в семь часов. И не будет приходить. И всегда могут возникнуть обстоятельства, когда ему нужно экстренно – днем, вечером, ночью – куда-то мчаться. Собирать срочный материал, ловить нужного человека, писать репортаж в номер.
