Елена Михалкова - Охота на крылатого льва
– У тебя что, пээмэс?
Черт, ну конечно! Надо было сразу сообразить, что дурость прет из нее из-за женских дел. Чего-то там у теток происходит с головой то ли перед месячными, то ли после, он не помнил и не считал нужным держать в памяти.
Найдя причину происходящего, Олег сразу ощутил себя хозяином положения.
– Все, тема исчерпана. Никуда ты не едешь. И, пожалуйста, не грузи меня больше такой ерундой!
Он придвинул к себе тарелку, убежденный, что разговор закончен. Потом мельком глянул на жену и застыл с ложкой в руке.
Вика выпрямилась. Куда только делась вся нервозность! В ее глазах оторопевший Олег прочел нескрываемую злость. Губы сжались в тонкую линию, рука дернулась, и какую-то долю секунды он всерьез ждал, что сейчас она влепит ему пощечину.
Он не мог знать, что Вика явственно узрела перед собой объяснение тому, почему пятьдесят восемь страниц блокнота остались исписанной бумагой. И уж конечно, Олегу не могло прийти в голову, что жена отчетливо вспомнила ощущение его крепких пальцев, стиснувших ее руку, и зеленоглазого котенка с растопыренными ушами, грустно глядящего ей вслед. Для него этот мимолетный эпизод забылся почти сразу. Для нее – впечатался в память накрепко и выстрелил в самый неподходящий момент.
– Нет у меня никакого пээмэс, – очень медленно проговорила Вика. Она так побледнела, что Олег даже испугался. – И я поеду в Венецию! Поеду, ты понял?!
Она стукнула маленьким кулачком по столу – получилось до смешного неубедительно, но Олегу было не до смеха, – и выбежала прежде, чем он спохватился.
– Не хочешь обсуждать? Да кто тебя спрашивает?! – крикнул Олег вслед, придя в себя. – А ну иди сюда!
На двери в ванную комнату щелкнула задвижка. Зашумела вода. Стало ясно, что в ближайшее время жена к нему не выйдет.
Удрала, как трусливая собачонка! Олег подошел к ванной и некоторое время всерьез раздумывал, не выломать ли дверь. Но тут из детской высунулись две курчавых головы, и он опомнился. Ну, выломает, и что дальше? Тащить ее из ванны, мокрую и голую? На глазах у детей?
– А ну брысь! – приказал он, и Колька с Димкой, толкаясь и шепотом бранясь, исчезли.
На следующее утро Олег уехал на работу рано: жена и дети еще спали. У него было время обдумать ее неожиданный бунт, и, поразмышляв, он пришел к верному, как ему казалось, решению.
Да, Вика учудила. Но наверняка уже раскаивается во вчерашней ссоре и в своем глупом намерении. Он будет великодушен и даст ей возможность отступления. Никакой ругани! Он всего лишь напомнит, что в следующие выходные надо бы помочь его матери с переездом на дачу. Жена отступит от своей бредовой затеи, не потеряв лицо, и все пойдет как раньше.
С этими, несомненно, благими намерениями Олег вечером вошел в квартиру.
И застыл в дверях.
Вика сосредоточенно рассматривала себя в большом зеркале. Вокруг ее ног струилась оранжевая юбка, до того яркая, что хотелось зажмуриться. И рубашка на Вике была новая, зеленая, как весенняя трава, а на шее болтались идиотские разноцветные бусы из стекла.
«Сбрендила», – осознал Олег.
Навстречу ему выбежали мальчишки, завопили, повисли с двух сторон.
– Па, привет!
– Папа пришел!
Он облапил сыновей, чмокнул каждого в макушку. Покончив с ритуалом приветствия, те переключились на мать.
– Ма, сними это! – потребовал Колька. – Тебе не идет.
– Не идет! – поддакнул Димка. Он сам не знал, так ли это, и рыжий цвет ему, пожалуй, даже нравился, но он привык во всем следовать за братом.
– Я сама решу, идет мне или нет. – Вика обернулась к мужу. – Привет! Ты сегодня рано.
– Ма, ну правда! – не отставал старший сын. – Ты в ней глупо выглядишь!
– Это точно, – буркнул Олег.
Ободренный поддержкой отца, Колька подбежал к матери и, дурачась, потянул за юбку.
– Прекрати! – потребовала Вика.
– Фу! Гадость! Сними!
Димка одобряюще захихикал. Ему нравилась эта игра.
– Я сказала, перестань!
Что-то в голосе жены подсказало Олегу, что сына нужно немедленно остановить. Но он не успел. Колька, привыкший к безнаказанности, дернул резче, а секунду спустя ладонь матери обрушилась на его затылок.
Подзатыльник получился слабым. Но ошеломил мальчика сильнее, чем любой шлепок от отца.
Димка, глядя на мать и брата, заревел от ужаса.
Не обращая внимания ни на его рев, ни на вытянувшееся лицо мужа, Вика наклонилась к старшему сыну и хорошенько тряхнула его:
– Никогда больше не смей так себя вести! Ты меня понял?
Перепуганный Колька отчаянно закивал.
– Хорошо! – У Вики тряслись руки, но она заставила себя говорить медленно. – Иди в свою комнату. Придешь, когда будешь готов извиниться.
Колька растворился в воздухе, как только она отпустила его, а следом за братом сбежал и Димка. Вика с пылающими щеками обернулась к мужу:
– Ты должен объяснить ему, что это свинское поведение!
– А я тут при чем?! – вскинулся Олег.
– Он берет пример с тебя.
Вика развернулась и ушла. А Олег, глядя ей вслед, отчетливо понял, что никакие пути к отступлению его жене не нужны.
Она вовсе не собиралась отступать.
5Телефон настойчиво звонил. Поборов искушение швырнуть его в канал, Вика нажала «ответить».
– Ты на кого детей бросила? – спросил в трубке ласковый женский голос.
Приветствия, конечно, не прозвучало. Когда Лариса Витальевна приходила в бешенство, она не давала себе труда оставаться вежливой. Во всяком случае, по отношению к невестке.
Вика сглотнула.
Свекровь она боялась до оторопи. Лариса Витальевна органично сочетала в себе мягкость медузы с убедительностью гюрзы. В разговорах мама Олега всегда делала большие паузы, которые собеседник мог заполнить по собственному разумению. Обычно интонация Ларисы Витальевны не оставляла пространства для полета фантазии.
«Ты на кого детей бросила, дрянь такая?» – услышала Вика.
И она ни секунды не сомневалась, что именно это имела в виду свекровь.
Человек, не знакомый с мамой Олега, удивился бы, отчего Вике просто не прервать разговор. Но брошенная трубка означала войну, а воевать с Ларисой Витальевной мог только самоубийца. За годы брака Вика твердо уяснила: Олег всегда будет на стороне своей матери. «Жен может быть сколько угодно, мама всегда одна», – мимоходом напоминала свекровь на каком-нибудь семейном торжестве и любовно трепала Олегову густую шевелюру.
Сына она обожала.
Внуков, надо признать, тоже. Мальчишек не называла иначе как «мои принцы». Вике иногда хотелось спросить, кем же она состоит при особах королевской крови, но всякий раз она благоразумно сдерживалась.
Их брак с Олегом строился на благоразумии. Ее благоразумии, естественно.
Вике с первой секунды разговора было ясно, как станет развиваться беседа. Сначала она поздоровается. Потом начнет оправдываться. Потом Лариса Витальевна скажет, что она уже посмотрела расписание – обратный рейс через восемь часов, билет заказан.
И все.
Абсолютная уверенность свекрови в своем праве распоряжаться чужой жизнью гипнотизировала. Вика замирала, как кролик перед удавом, презирая себя за трусость и не в силах пошевелиться.
Она уже хотела с привычной заискивающей доброжелательностью воскликнуть: «Здравствуйте, Лариса Витальевна», как вдруг взгляд ее скользнул по дворцу на другой стороне канала. С фасада палаццо горделиво взирал крылатый лев – символ Венеции.
Две секунды Вика, не отрываясь, смотрела на бесстрашного зверя. А потом, совершенно неожиданно для себя, сказала, не здороваясь, в тон свекрови:
– Я их оставила на родного отца.
Тишина на том конце трубки. Лариса Витальевна осмысливала только что брошенный ей вызов.
– Их отец, если ты забыла, работает с утра до вечера, – пропела она наконец.
Крылатый лев улыбался Вике ободряюще.
– Им поможет соседка, – снова удивляясь себе, сказала Вика. – Мальчишки к ней очень привязаны.
– Она старуха!
– Она на три года младше вас.
Ей почудилось, что на том конце провода клацнули челюсти. Снова молчание, тяжелое, почти осязаемое. Его можно бросить, как камень, и что-нибудь разбить.
Например, чью-нибудь семейную жизнь.
Вика знала, что счастье разбивается не разговорами, а молчанием. Ей было тринадцать, когда папа с мамой перестали разговаривать друг с другом. Потом у них нашлись слова, даже слишком много слов, но было уже поздно: молчание разъело их брак, точно кислота.
Глядя на то, во что превратилась потом мать, маленькая Вика твердо уяснила одно: самое страшное для женщины – быть брошенной мужем. Это было не рациональным пониманием, а чистой эмоцией, сродни ужасу перед высотой.
Но вот что удивительно: она, столько лет дрожавшая при мысли, что свекровь вдребезги рассорит ее с Олегом, сейчас ощутила, как на нее нисходит спокойствие. Это все город! Он придавал ей сил.
Ты не можешь уехать, шептала зеленая вода, ты еще не видела Венецию по-настоящему. Ты не можешь уехать, пел ветер, у меня для тебя столько сокровищ!
