Павел Саксонов - Можайский — 3: Саевич и другие
— Гм… Саевич?
Но Григорий Александрович только пожал плечами:
— Я рассказал то, что знаю. А вот зачем… Могу добавить только, что барон отобрал из готовых карточек несколько и забрал их себе. Тогда я не придал этому значения, тем более, что моя голова работала только в одном направлении — все мои мысли крутились вокруг допущенных при съемке ошибок: как вольных, так и невольных, то есть — зависевших от неверных предварительных расчетов.
Чулицкий и Можайский задумались, глядя друг на друга, но друг друга не видя. Сколько могло продолжаться это «стояние» — неизвестно, но вдруг его нарушил Инихов. Сергей Ильич хлопнул себя по лбу ладонью и сказал:
— Подождите… если не ошибаюсь, в те же примерно дни произошло ограбление с убийством в доме какого-то аптекаря… как бишь его… из головы вылетело! Но точно помню, что было у нас такое дельце…
Чулицкий и Можайский отреагировали одновременно:
— Да, на се…
— …линии…
— Вель его фамилия!
Я вскинул руки:
— Господа, господа! Кто-нибудь один, пожалуйста: я ведь записываю, что могу!
Чулицкий и Можайский переглянулись:
— Говори ты.
Можайский кивнул и заговорил:
— Ты должен это помнить, Никита. Ограбили аптеку на седьмой линии, как раз на моем участке. Но ограбили — это бы ладно. Хуже то, что убили припозднившегося фармацевта: не владельца, профессора Веля, а одного из работников. Заведение большое, дом занимает собственный, помимо аптеки в нем еще и производство, и лаборатория, и библиотека с подборкой книг по фармации, и даже институт органотерапевтики. Почти триста человек служащих и рабочих! Ну, вспомнил?
Теперь уже я хлопнул себя ладонью по лбу:
— Да, верно! Громкое было дело… — и тут же запнулся, впав в недоумение. — Но позвольте: какая между этими событиями связь?
Инихов:
— Самая прямая, Сушкин, самая прямая!
— Не понимаю.
Чулицкий:
— Убийцу мы… ладно-ладно, — тут же поправился он, — ты, Можайский…
Можайский усмехнулся.
— … убийцу выследили и поймали. Но что именно натолкнуло на его след?
Я подскочил:
— Действительно! Отпечаток!
— Именно. Убийца влез ладонью в лужу крови, а затем оперся на лабораторный стол с эмалированной поверхностью, на которой отпечаток высох и сохранился очень четко.
Я побледнел:
— Прокурор был очень убедительным. Присяжные вынесли обвинительный приговор.
— Да: человек пошел на каторгу.
Инихов:
— Мы не того поймали, господа! — и окутался клубами сигарного дыма.
— Карточки! — воскликнул Можайский. — Где карточки?
После секундного замешательства фотографические карточки Саевича были найдены. Можайский начал их перебирать — быстро, решительно. Однако нужные не находились.
— Да где же они, черт бы их побрал? А! Вот! — Можайский протянул Чулицкому одну, а Инихову другую карточки. — Ну! Похоже?
Оба сыщика пристальными взглядами воззрились на фотографии.
— Гм… — пробормотал Чулицкий.
— М-да… — как эхо отозвался Инихов.
Можайский:
— Ну?
— Несомненное сходство! Тот же шрам через верхнюю треть ладони. Та же полурассеченная линия жизни…
Можайский подскочил к дивану, на котором спал доктор, и принялся — без всякой пощады — трясти Михаила Георгиевича:
— Шонин! Шонин! — кричал «наш князь», от хватки за плечи перейдя к пощечинам. — Очнитесь!
Но его усилия оказались напрасными: доктор спал, как убитый. Ни тряска, ни удары по лицу не разбудили Михаила Георгиевича. Тогда в процесс «экзекуции» вмешался я, остановив Можайского и просто спросив:
— Что ты хочешь от него узнать?
— Чем травили родственников погибших на пожарах! Он должен был встретиться со своими коллегами и…
— Он всё узнал, — перебил я Можайского. — Перед тем как… э… улечься… еще когда он только пришел… помнишь, он еще стихами постоянно шпарил…
— Ну?
— Он рассказал мне вкратце о своих открытиях. Вот… — я полистал памятную книжку. — Наиболее вероятно, что ядом послужила смесь[159]…
Тогда Можайский выхватил у меня книжку и бросился к телефону:
— Уже поздно, но я попробую… Барышня, — закричал он в трубку, — тридцать семь — десять! Срочно!
Телефонистка быстро установила соединение, и, несмотря на действительно уж очень поздний час, трубку на том конце провода сняли почти без промедления.
— Василия Александровича!.. С кем я говорю? Ах, это вы, Фридрих Карлович… Можайский… Нет-нет: вы тоже можете мне помочь. Скажите: в вашей лаборатории занимаются с… минуту… — Можайский прочитал название. — Вот как?
Собеседник Можайского что-то говорил — что именно, слышно не было, — и его сиятельство становился все более мрачным.
— Вы ведь — оптовые торговцы, верно?
Очевидно, последовал утвердительный ответ, потому что Можайский детализировал вопрос:
— Вы можете посмотреть, кто числился в ваших покупателях два года назад? Точнее — осенью позапрошлого года?.. Да, это важно… Хорошо, я подожду.
Потекли минуты. Можайский ждал. Ждали и мы все.
Наконец, в трубке заговорили.
— Стоп! — внезапно воскликнул Можайский. — Это именно то, что я ожидал услышать. Кто курировал продажу?.. Да что вы говорите! Это точно? Ошибки быть не может… Да-да, я понимаю: «точно, как в аптеке»! Спасибо, Фридрих Карлович, доброй ночи!
Можайский положил трубку на рычаг.
— Ну? — вскинулся Чулицкий.
— Ну? — вскинулся Инихов.
— Ну? — вскинулся я.
Можайский отошел от аппарата, вернул мне памятную книжку и подвел итог:
— Того мы человека задержали, господа, того. Но все же — не убийцу.
— Как так?
— А вот так. «Убийца» наш — в кавычках, разумеется — без всякого, как только что прояснилось, разумного основания отпускал препарат в лабораторию Военно-медицинской академии. А убитый — ни много, ни мало — обеспечивал ритмичность производства. Связь между ними, как видите, очевидная. Вот только мотива для убийства нет. Что тогда придумало следствие?
Чулицкий побагровел, но сдержался:
— Не придумало, а установило!
— Ладно, пусть будет так! — Можайский передернул плечами. — Что установило следствие?
— Личную неприязнь оно установило. Убитый отказался занять убийце довольно крупную сумму.
— Всего-то!
— С отпечатком этого хватило.
— И он, «убийца» этот, если память меня не подводит, не защищался?
— Мямлил что-то несуразное.
— Понятно.
Можайский замолчал.
Инихов:
— Получается, Кальберг разом избавился от двух, ставших ему ненужными, сообщников.
— Получается, так.
— Но как он провернул историю с отпечатком? И почему не побоялся, что обвиняемый расскажет правду? И не слишком ли все это сложно?
— С отпечатком все просто. — Можайский вытянул вперед свою собственную ладонь. — Обратите внимание, господа, насколько, в сущности, прост рисунок основных линий: тех, которые непременно отпечатаются на твердой поверхности, если мою ладонь чем-нибудь измазать и к такой поверхности приложить. Всё, что было нужно Кальбергу, это — макет. А для макета — сам по себе рисунок. Рисунок, заметьте, даже не точный, а приблизительный, с характерной всего лишь приметой. Ведь проводить настоящую дактилоскопическую экспертизу никто — очевидно — не стал бы. Общаясь с тем, кого он наметил на роль подставного убийцы, Кальберг обратил внимание на имевшиеся у этого человека приметы — шрам в верхней трети правой ладони и рассеченную линию жизни. Получить отпечаток его ладони он по какой-то причине не смог: только в романах людям подсовывают сургуч или воск и те, не ожидая ничего плохого, давят на них руками. Одновременно с этим, он и у другого своего знакомца — Гольнбека — заметил нечто похожее… Поручик!
Любимов от неожиданности вздрогнул и вытянулся.
— Был у Гольнбека шрам на ладони?
— Да, Юрий Михайлович, был.
— А разрез на линии жизни?
— Н-не знаю… — наш юный друг замешкался и смутился. — Не помню.
— Ладно, — Можайский махнул рукой, — будем считать, что был. В конце концов, на сделанных Григорием Александровичем карточках он имеется.
Саевич:
— Нет, подождите!
— Да?
— Шрам действительно был, а вот разрез — нет. Это — не настоящий разрез, а иллюзия, созданная светом. Как и то, что шрам находится в верхней трети ладони, а не идет от запястья к большому пальцу.
— Ах, вот как! Ну, это ничего не меняет. — Можайский слегка улыбнулся губами. — Для изготовления макета и этого было достаточно. Мы, господа, неправильно поначалу рассудили: Кальберга интересовала возможность подделывать отпечатки не для того, чтобы избегать наказаний, а ровно наоборот — чтобы их навлекать. И как раз само отсутствие у нас практики дактилоскопии вооружило его донельзя просто.
