Фридрих Незнанский - Гейша
Он обреченно махнул рукой.
Ни слова не говоря, я поднялся со стула и вышел из кабинета. Ну, во-первых, мне было все же обидно за такой разгон. Все-таки я лицо совершенно независимое. А во-вторых, чего размусоливать? Я же Грязнова знаю. Через пару дней он сам объявится как ни в чем не бывало.
…Но пара дней прошла давно, а Грязнов не звонил, так что я даже подумал: может, он и в самом деле на этот раз крепко на меня разозлился?
Ну а раз все дружеские отношения по боку, то терять мне осталось нечего, и я на свой страх и риск решил встретиться с родственниками покойного Сурена Осепьяна, чтобы задать им пару давно назревших вопросов. Чтобы заранее не наткнуться на отказ, я приехал без предупреждения. Подъехал к воротам.
– Вы к кому? – донесся из динамика в углу ворот голос охранника.
– Адвокат Юрий Петрович Гордеев, – я развернул в сторону видеокамеры свои «корочки». – Нужно поговорить с кем-нибудь из членов семьи.
– Вы договаривались?
– Не имел такой возможности.
– Подождите.
Я ждал, выставив локоть в открытую форточку машины и любуясь собственным надменным выражением в зеркале заднего обзора. В принципе Осепьяны могут запросто послать меня на фиг. Зачем им со мной беседовать? Но если мои предположения правильные, и брат и сын покойного Сурена Осепьяна сейчас прячутся где-то в укромном месте в страхе перед «длинной рукой» тех же сил, что «заказали» заместителя председателя Спецстроя. Если, конечно, Сурена не пристрелила моя подзащитная Лена Бирюкова по каким-то своим загадочным причинам…. Тогда моя теория, что мужчины рода Осепьянов прячутся в синей дали от неизвестных бандитов, рассыпается в прах. Может, оба они где-нибудь в Давосе укрепляют пошатнувшееся здоровье и шляются по кабакам? А папашу Бирюкова сгоряча подстрелили охранники? М-да, господин адвокат, все твои палочки-выручалочки с двумя концами… Одни сплошные «если»… Если бы, да кабы, да во рту росли грибы…
– Проезжайте, – неожиданно ожил динамик домофона в углу ворот, и сами ворота медленно поехали в сторону, открывая передо мной красиво уходящую полукругом влево аллею, ведущую к особняку Осепьянов.
Оставив машину перед подъездом, я поднялся на крыльцо. Дверь мне сразу же открыла невысокая девушка лет двадцати трех, с буйными кудрями коротко остриженных черных волос.
– Добрый день, – кивнула она, меряя меня с ног до головы внимательным и строгим взглядом. – Проходите в зал. Я Лола, дочь Сурена Осепьяна, а вы кто?
– Юрий Петрович Гордеев, адвокат Елены Александровны Бирюковой.
Дочь Осепьяна ничего не ответила.
Следом за ней я прошел в небольшую гостиную, обставленную мягкой современной из светло-коричневой кожи, а также антикварной мебелью. Я не разбираюсь в антиквариате и не могу на глазок отличить «чиппендейла» от псевдо-древнеримских изысков знаменитого краснодеревщика эпохи ампир месье Жакоба, но оценить по достоинству красоту массивного бюро на гнутых ножках, овального чайного столика и буфета, увенчанного овальной резной короной, уходящей под потолок, я смогу.
Единственное окно в комнате упиралось в разросшиеся под окном кусты сирени. От этого даже днем здесь царили вечные сумерки.
– Я вас слушаю, – усевшись на диван и жестом указав мне на кресло напротив, произнесла дочь Осепьяна.
Она пыталась разыгрывать передо мной роль настоящей хозяйки дома. Отлично! Тогда я разыграю настоящего адвоката.
– Во-первых, я хочу поблагодарить вас за то, что вы не отказались встретиться со мной.
Лола кивком ответила, что не стоит благодарности.
– Примите также мои соболезнования в связи со смертью вашего отца… Надеюсь, вам уже известно, что отец моей клиентки тоже убит?
– Да.
– Вы встречались недавно с ним в Москве?
– Нет.
– А кто-то из членов вашей семьи?
– Нет.
– У меня есть свидетель, который видел, что отец Лены самым неформальным способом проник на территорию этого дома.
Лицо девушки слегка изменилось, она побледнела.
– Это произошло ночью. Через некоторое время этот человек был застрелен.
Девушка судорожно сжала пальцы.
– Да? И что вы от меня хотите? – хриплым голосом прошептала она, не глядя в мою сторону.
– Насколько мне известно, вас не было в доме в ту ночь, когда убили вашего отца?
Она удивилась. Она не ожидала, что я сменю тему. Подняв на меня темные красивые глаза, она ответила голосом, приобретшим почти прежнюю уверенность:
– Да, я учусь в Королевской школе искусств в Стокгольме. Я срочно прилетела в Москву, когда узнала о смерти папы.
– И о том, что произошло в доме в ту ночь, вы, следовательно, знаете понаслышке? Кто же был в ту ночь в доме? Ваш дядя, который тоже, как я знаю, неожиданно исчез, ваша тетя и ваш брат… Где он?
В комнату буквально ворвалась полная женщина средних лет и, не глядя на меня, бросилась к Лоле.
– Все, достаточно! Визит окончен! Она не скажет вам больше ни одного слова! Какое вы имеете право врываться в дом и ее допрашивать? Я пожалуюсь в коллегию, если вы не оставите мою дочь в покое! – закричала она, загораживая от меня девушку, словно я собирался в нее стрелять.
– Мама! Прекрати, я сама разберусь!
– Я тебе запрещаю! Молодой человек, уходите, пока я не вызвала охрану.
Я поднялся с кресла.
– Всего хорошего. Извините, что доставил вам беспокойство.
В прихожей меня уже поджидал квадратный охранник. Я замешкался перед зеркалом, поправляя галстук, и даже провел расческой по волосам. Охранник недвусмысленно маячил в дверях, следя за каждым моим движением. Он был вооружен газовым пистолетом. Интересно, а огнестрельное оружие у кого-нибудь из них имеется?
Грязнов был прав. В этом доме творится что-то неладное.
– Немедленно собирайся, ты едешь ко мне! – доносилось в прихожую из-за плотно запертой стеклянной двери гостиной.
– Мама, оставь меня в покое, я не маленькая!
– Я тебя здесь не оставлю… Ты хочешь, как он?..
Дальнейших слов я не расслышал. Женщина внезапно перешла с крика на задушенное бормотание. Мне послышались всхлипывания.
Неблагополучно в этом доме, как говорил дядя Чехов. Неблагополучно…
Проводив глазами машину, на которой уехал заезжавший к брату московский адвокат, Михаил Бейбулатный вернулся в дом.
Жена еще не пришла с работы. Девочки играли во дворе.
Пополам с Николаем он занимал небольшой родительский дом. Каждой семье по комнате, кухня общая. Войдя в свою комнату, Михаил плотно притворил дверь и сел на кровать, обхватив голову руками. В висках шумело, мысли немного путались, а в ногах чувствовалась неприятная болезненная слабость. Казалось, встанешь – и пол уйдет из-под ног…
«Что же делать?»
Сердце бывшего десантника учащенно билось. Неприятное предчувствие подкатывало под горло, как тошнота. Тревожное ощущение края, границы, за которой все полетит к чертовой матери.
«Господи, что с ними будет, если меня возьмут?»
Михаил смотрел в окно на девочек, возившихся под вишней на одеяле. Их тоненькие голоса и смех ранили его сердце, доводя до отчаяния.
«Кто их обует-оденет, накормит? Колька? У него своих трое… Что же делать? Что придумать?»
Хоть бы жена пришла сегодня раньше с работы! Нет, вряд ли, не придет. Сегодня день раздачи пенсий, она ходит с сумкой по домам стариков. Раньше вечера не притянется. С ней бы посоветоваться!
А хотя что она может сказать? Она сама от этой проклятой жизни ходит как потерянная. Даже не верится, неужели когда-то и она была молодой, веселой, ходила на танцы, носила туфли на каблуках… Писала ему в училище письма каждую неделю… Господи, кто же знал, что такая жизнь настанет? Что так все обернется, хоть в петлю полезай. Если бы не дети… С ними-то что будет?
Михаил с силой сжал голову руками, как стальным обручем стянул кадушку. Вот еще немного, и хрустнет череп, и мозги по стене…
«Хоть бы застрелиться. Кому я такой нужен? Только она одна меня и терпит, и то, может, думает, что с детьми кто еще ее возьмет?» – с неожиданной злостью вспомнил он о жене.
И тут же сам себя устыдился. Разве жена виновата, что от вечного безденежья, от жизни беспросветной, без праздников и выходных, без отпусков и мелких бытовых радостей они стали скандалить, даже драться?
«Посадят, она еще биться будет, как рыба об лед, передачи возить, посылки на зону слать… Нет, уехать надо, уехать, пока эти не нагрянули со всей своей кавалерией, ведь я же живым не дамся, пару человек на месте еще смогу положить голыми руками. А! Пускай бы, кажется, пристрелили, да и дело с концом, но девчонки… Каково им, если увидят, как отца у них на глазах убивают?»
Черная, черная тоска комом встала под горлом. Михаил сидел на кровати, бессмысленно глядя в одну точку на обоях. Потом резко вскочил. Сбегал в кладовку, принес запылившуюся походную сумку, сшитую из камуфляжки, разложил ее на полу в комнате и принялся торопливо запихивать в нее свою одежду.
