Бен Элтон - Смерть за стеклом
За этим предложением, как водится, появилась известная заставка: «Один дом. Десять претендентов. Тридцать камер. Сорок микрофонов. Выживает один». Фраза довольно двусмысленная в новых обстоятельствах. Но руководство решило: еще двусмысленнее что-либо менять. В любом случае на экране возникало отличное телешоу.
– Ребята, вы меня слышите? Это говорит Хлоя!
– Мы тебя слышим, – ответили все семеро со своих диванов, и на мгновение показалось, что в доме опять все нормально. Почти удалось представить, что никто не умирал.
– Четвертый человек, которому придется покинуть дом «Любопытного Тома»…
Наступила долгая драматическая пауза.
– … Дэвид! На этот раз придется уйти Дэвиду!
– Есть! – Дэвид восторженно ударил в воздух кулаком. Он долго репетировал радость по поводу того, что выставляют именно его.
– Дэвид, собирай вещи. У тебя полтора часа на то, чтобы попрощаться с товарищами. Потом мы вернемся в эфир и будем следить за твоим выходом из дома!
В эту неделю были номинированы Дэвид и Сэлли.
Против Сэлли проголосовали, потому что она непрерывно хандрила, а Дэвид с самого начала был для группы геморроем.
Совпало так, что названные на выселение кандидаты были, согласно опросам, главными подозреваемыми в убийстве. За стенами дома номинация вылилась в настоящий референдум: решался вопрос, кто из этих двоих убил несчастную Келли. С небольшим перевесом Дэвид обогнал конкурентку, и когда объявили результаты, сложилось впечатление, что загадка преступления решена.
– Это Дэвид! – сообщали информационные агентства. – Мы давно предсказывали.
– Да, Дэвид! – кричали по радио и с экранов телевизоров. А иногда добавляли: – Предполагаем, что вскоре последует арест, – словно в доме Дэвид обладал неким иммунитетом, которого теперь лишился.
А внутри отведенные до выхода девяносто минут текли чрезвычайно медленно. Вещи были собраны мгновенно. И так же быстро покончили с объятиями и клятвами в вечной любви: не слишком приятно целоваться с человеком, которого терпеть не можешь и подозреваешь в преступлении. Нормальный ритуал выселения предполагал бурное притворство, будто остающиеся безмерно обожали того, кого только что выгнали. Но в этот вечер в атмосфере представления явственно ощущался привкус подлинной реальности.
В доме. Но не за его пределами. Снаружи властвовали законы телевидения.
Дэвида оглушил дробный ритм группы «Тигриный глаз» и ослепили белые вспышки сотен фотокамер. Окружила огромная толпа. Секунду назад он ощущал страх. Но, воодушевленный ревом собравшихся, почувствовал, что хотя бы на мгновение исполнилась его заветная мечта и он превратился в звезду. На него во все глаза смотрели в разных уголках мира, и артист не упустил своего звездного часа. Легкий ветерок шевелил его пышные волосы, романтически раздувал полы черного пиджака. Дэвид иронически улыбнулся и поклонился публике.
Толпа оценила представление и разразилась громкой овацией.
Широко улыбаясь, Дэвид поправил красивую шевелюру и взошел на платформу автовышки, которая вознесла его высоко над толпой. А оказавшись на другой стороне, снова поклонился и поцеловал Хлое руку. Зрители завопили, но при этом решили, что он еще больший придурок, чем они думали.
«Вдвоем с Хлоей они совершили блистательный марш в студию. Музыка била в уши, всполохи фотокамер резали глаза. Вокруг кричали и размахивали плакатами: «Мы любим Дервлу!», «Джаз – супер!» Наконец они сели на диван, на котором до Дэвида сидела одна только Лейла, и начали традиционный треп.
– Bay! – выкрикнула Хлоя. – Круто! Просто потряс! Ты о'кэй, Дэйв?
– Со мной все в порядке, Хлоя.
– Клево!
– Еще бы не клево! Отлично!
– Молодец, Дэйв! Так держать! Ты крутой парень. Был там, а мы нет. И теперь я хочу тебя спросить, понимаешь о чем? Ну, конечно, понимаешь! Признайся, что понимаешь! Так что давай поскорее с этим развяжемся. Всем не терпится услышать ответ. Слушай, это ты убил Келли?
– Ни в коем случае. Я ее любил, – Дэвид ответил не сразу, а после короткой паузы, придав взгляду страдальческую искренность, а голосу – легкий надрыв. Но это не помогло: толпа жаждала определенности. Люди засвистели, заулюлюкали и принялись скандировать:
– Убийца! Убийца! Убийца!
Дэвид был потрясен. Такой реакции он никак не ожидал.
– Извини, малыш, они считают, что убийца ты, – объяснила Хлоя. – Извини, но с этим, типа того, ничего не поделаешь.
– Я не убивал. Клянусь, – ошарашенно выдавил Дэвид.
– Ну и ладно. Увидим. Может, это кто-нибудь другой.
Ее предположение вызвало новую овацию. Кричали явно те же самые люди, которые только что обвиняли Дэвида.
– Тебе везет, Дэйв. Я вижу, на твоей стороне очень много юных дам. Я их понимаю! Ты – супер!
В этом месте толпа, как предполагалось, разразилась новыми аплодисментами.
– Не тяни, Дэвид! Если не ты, то, как ты думаешь, кто?
– Я не знаю. Я бы назвал Гарри, но это не больше чем догадка. Я, серьезно, не знаю.
– Что ж, придется дожидаться конца шоу, и тогда все откроется, – огорчилась Хлоя.
Невероятное, ничем не подкрепленное, но западающее в души заявление – такова сила убеждения телевидения.
– А пока вернемся к самым ярким моментам, которые Дэйв провел «Под домашним арестом»!
День тридцать пятый
10.00 вечера
Команде Колриджа приходилось отвечать тысячам явно сбрендивших. Каждую секунду телефонный звонок возвещал, что очередной ясновидящий желает сообщить, что во сне узрел виновника трагедии.
Хупер ради шутки провел подсчет. Получалась забавная картина: ясновидцам мужчинам, как правило, являлась Дервла, а девушкам – непременно Джаз.
Но на этот раз вызов оказался иным. Звонок раздался в тот момент, когда на экране служебного телевизора появилась заставка специального выпуска прямой трансляции выселения. Голос был спокойным и ровным, и Хупер решил выслушать.
– С вами говорит католический священник. – Интонации показались сержанту официальными, словно говорил иностранец. – Недавно мне пришлось принимать исповедь у молодой девушки. Не имею права вдаваться в детали, но полагаю, что вы должны искать не только среди тех, кто остался в доме, но не забывать о тех, кто уже вышел.
– Вы разговаривали с Лейлой, сэр? – переспросил Хупер. – Нам до сих пор не удалось обнаружить ее следов.
– Больше ничего не могу сказать. Однако повторяю: продолжайте искать. – Священник явно решил, что этого достаточно, поскольку неожиданно прервал разговор и повесил трубку.
День тридцать шестой
11.00 утра
Анализ ДНК занял целых три дня, что до крайности взбесило инспектора Колриджа. Как и предполагалось, образцы на простыне принадлежали мужскому населению дома: очевиднее всего, Джазу, поровну Газзе, Дэвиду и Хэмишу и еще – Вогглу. Самого Воггла достать не удалось: его прилюдно отпустили на поруки, и он моментально испарился. Но в доме осталась вторая пара его носков, которые хотя и лежали зарытые «арестантами» в саду, но в изобилии сохранили «следы» ДНК анархиста.
– Простыня указывает на Джаза, – проговорил Хупер.
– Все так, – отозвался инспектор. – Но мы этого ждали. Ведь простыня была на нем, когда в доме появилась Джеральдина со своей командой.
– Ловчил! Заметал следы. Только кое-чего не учел: если убийца – один из тех троих, он бы оставил на ткани больше ДНК, чем двое других. Совершенно очевидно, что преступник потел, как боров.
– Однако в нашем случае все трое представлены абсолютно одинаково.
– Именно, сэр.
– Что само по себе странно, – вступила в разговор Триша. – Наводит на мысль о сговоре: будто они условились разделить между собой подозрения.
– По крайней мере, девушки в стороне, – заметил сержант.
– Вы считаете? – удивился Колридж.
– А разве не так?
– Только в том случае, если это именно та простыня, которой воспользовался преступник. Мы это предполагаем, но не можем утверждать категорически. Известно, что, когда появились телевизионщики, в нее кутался Джаз. Но где свидетельства, что он взял ту же простыню, которую убийца бросил в стопку у входа в парилку?
– Она лежала сверху.
– Да, но стопку успели изрядно переворошить. Все простыни одного темного цвета. Поди разбери, какая там сверху. Тем более что запись не совсем четкая.
– Значит, все бесполезно, – расстроилась Триша.
– Не совсем. Скажем так: простыня может подкрепить другую улику против Джаза, если таковая всплывет.
День тридцать седьмой
9.30 вечера
Шесть часов дом оставался совершенно пустым. Тридцать камер и сорок микрофонов не записывали ничего, кроме пустоты и тишины. Шесть часов владельцам компьютеров по всему миру нечего было смотреть.
