Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
Но с Ксенией не срабатывало.
Понять ее логику не удавалось. Он чуял – здесь что-то другое. Может быть, из области подсознательного. Или даже иррациональное. Ксения как замкнулась с того случая на стадионе, так не отходила, словно сомнамбула, она не реагировала на все его поступки, слова, попытки объясниться, сблизиться. Даже отдавалась ему будто во сне: без слов, без чувств, без желаний. Он приметил это еще со свадьбы, когда появился перед ней внезапно на мотоцикле, сказал «садись» и умчал. А на днях его всколыхнуло: он заметил, что Ксения стала попивать. Утром до обеда еще ничего, он целовал ее спящую, уходил по своим делам, а возвращался – она млела, попахивала спиртным и старалась не попадаться на глаза, уходила спать или прикидывалась уже спящей.
Тогда он решил ее поймать и, вернувшись раньше обычного, застал с коньяком.
Он открыл дверь своим ключом, чтобы не спугнуть. Заглянул из прихожей. Ксения лежала с фужером на диване полуобнаженная, терзала, рвала душу тягучая заунывная мелодия.
– Опять хандра? – зашел он к ней в зал, не снимая обуви, пахнущий улицей, дорожной пылью, машинной гарью.
Она вздрогнула поначалу, но, не меняя позы, продолжала лежать, не шевелясь, не подавая голоса.
– Кайф ловишь? – он взял с пола у дивана бутылку, нашел в шкафу фужер, налил себе. – Что ж без меня?
Ксения молчала, глядела на него, но не видела, как сквозь прозрачное стекло.
Он плеснул ей в фужер.
– За что пьем?
Она слабо улыбнулась своим мыслям.
– За любовь?
Ксения ждала от него всякого, но, видимо, не этого вопроса, и в глазах ее мелькнул интерес.
Порохов помнил этот взгляд, как в первый раз, когда увидел ее, проезжая мимо по стадиону. Ксения была очень красива. Еще пацаном в детстве он видел похожую девушку на порнографических картах, которыми играли у них дома взрослые мужики с отцом. Он стоял за спиной отца и подглядывал, когда она вскинула на него голову с карты в колоде. Голая. Русоволосая. На коленях, с выгнутой спиной. И огромные печальные глаза. Как с иконы. После, когда отец уснул в пьяном угаре, он рылся в его одежде, искал в карманах карты, но тот или спрятал их от пацанвы, или унесли дружки. Всю ночь не спал – с той карты на него глянули глаза матери, недавно умершей.
– За любовь? – повторил он.
Ксения молчала.
– Порушенную?
– Да! – с вызовом ответила она и, не дожидаясь, выпила первой все содержимое фужера.
– Ну вот, заговорила, – выпил свое и Порохов. – А теперь собирайся.
– Назад повезешь?
– Увидишь, – зло ответил он и шагнул к двери, но на пороге обернулся. – Десять минут тебе. На все. Жду у подъезда.
Она не спрашивала больше ничего, он вышел, она принялась одеваться.
Там, на даче, когда подъехали, у Хамзи вовсю кипела работа. Подбежал к «Волге» взмокший, с улыбкой во всю веснушчатую физиономию Тимоня, распахнул ей дверцу, раскланялся, дурачась.
– Просим, хозяйка!
– Веди, – кивнул ему небрежно Порохов, как будто в гостях.
Хамзя, командующий парадом, стоял на крылечке у раскрытой в домик двери, серьезный, как и положено старшему, перед ней склонил почтительно голову.
– Салам!
Она пьяно, ничего не понимая, улыбалась, но игру приняла, держалась царственно.
– Покажи, Тимоня! – Порохов, сохраняя роль, подсказывал, как читал сценарий.
– Вот это шпаклевка, – силился быть серьезным, Тимоня указал на большущий чан, стоящий на деревянном грубом столе, поднял крышку, заглянул. – Будете дегустировать?
– Пошел вон! – нахмурился на него Порохов и кивнул татарину в расписной яркой рубахе. – Хамзя?
– Черный икра, – перехватив крышку у Тимони и бережно накрыв ею чан, командующий парадом поклонился Ксении. – Осетрушка.
– Как будто другая есть, – махнул рукой развенчанный герой и отошел в сторону, закурил.
– Второй партия, Эдуард Михалыч, – повернулся от Ксении к Порохову татарин. – Двадцать два кил.
– Перевешивали? – посерьезнел Порохов.
– Обижаешь, шеф, – огрызнулся Тимоня.
– Не лезь! – одернул его Порохов.
– Как же, – подтвердил Хамзя. – Сам весь дежурил. Все, как в аптека.
– В аптеке, татарин! – не унимался Тимоня.
– Какой разница.
– Уймись! – осадил и Порохов любимчика, и тот притих.
– А первая партия на сколько? – снова спросил Порохов, впившись в татарина цепким взглядом.
– Первый маленький совсем.
– Сколько?
– Сдох Хабиба, – осклабился Тимоня, – другого добытчика нам искать придется.
– Заткнись, тебе говорят! – рявкнул Порохов и сжал руку в кулак; Тимоня влип в стенку.
– Всего десять кил, – Хамзя виновато опустил голову.
– Сделали?
Хамзя закивал.
– Покажи ей, что получилось.
Татарин повел трезвеющую на глазах Ксению в другую комнату-закуток, где белела в стене сверху до пола холодильная камера. Открыл дверцу, нутро камеры завораживало стеклянным пугающим содержимым: на многочисленных нестандартных полках мельтешили синими этикетками изящные баночки с бросающимися в глаза надписями.
– Кавиар, – прошептала Ксения.
– Как в аптека, – усмехнулся и поцокал языком татарин. – Одна к одна. На комбинат плохой. У нас лучша.
– Фирма! – подал голос Тимоня.
– Где остальная братва? – допытывался Порохов.
– Перекур, Эдуард Михалыч. Только кончиль.
– Рубик там?
– Там, там.
– Иди, скажи ему, чтобы ждал меня. Я освобожусь, подгребу.
Татарин вышел на двор.
– А ты двигай сюда, – позвал Порохов Тимоню.
Тот, собираясь уже поспешать за татарином на выход, лихо развернулся и, словно верный пес, рванулся к хозяину.
– Соображаешь? – Порохов закурил, протянул сигарету Ксении. Та взяла, затянулась.
– Твой бизнес?
Она не удивилась внешне, чего Порохов не ожидал, не выскакивала с вопросами, не ахала, и это его привлекало к ней еще сильней.
– А на что жить? – ответил он.
Она кивнула, пожала плечами, не докурив, выбросила щелчком сигарету под ноги Тимоне, тот бросился топтать.
– Спалишь, – невесело пошутил Порохов.
– А тебе жалко?
– На что жить? – опять повторил он, и самому не понравилось.
– Вы, мужики, – добытчики, – криво улыбнулась она.
– Пока получается, – Порохов, похоже, даже засмущался.
– Пока?
– А там видно будет, – он злился на себя, разговор получался нелепым, не по его задумкам, она перехватила инициативу, он не заметил даже, как и когда это произошло.
Он замолчал, докуривал сигарету, топтался на месте, она без любопытства огляделась.
– Я зря не рискую, – зачем-то сказал он, будто оправдывался перед ней, чего не делал никогда. – А потом отдых прекрасный! Одесса, Киев, Ростов…
– А Магадан?
– Не накликай!
– В Одессе море, – мечтательно зажмурила она глаза, распахнула руки, потянулась сладко.
– Тимоня вот… – улыбнулся Порохов любимчику, – скоро едет. Купаться будет.
– Точно, Эд? – вспыхнул Тимоня, бросился к Порохову обнимать. – Чего раньше молчал? Душу истерзал мне. Мы тут гадали с Рубиком, кого пошлешь?
– С Рубиком?
– А с кем же?
– Смотри у меня! Трепач!
– Что ты, Эд! Да чтобы я!
– Ладно, ладно.
– Вот здорово, Эд! – не унимался Тимоня. – Неужели в Одессу?
– Уймись. Рано пока к хохлам. И опасно. В Баку повезете.
– Там тоже море, – обласкала глазами Тимоню Ксения. – Я слыхала, еще красивее, чем в Одессе.
– Столица азеров! – подпрыгнул от счастья Тимоня и, не зная, куда деваться от счастья, как ребенок, ткнулся к Ксении.
– Значит, не была в Баку? – взглянул на нее и Порохов.
– Нет, – просто ответила она и глаза опустила под его снова крепнущим взглядом.
– Так езжай с ним.
– А можно?
Человек без лица
Арон Соломонович тихо схоронил Левика. Быстро закопали. И недорого обошлось. Все бы ничего. С трупом вот мороку устроили в экспертизе. Патологоанатом тянул, мучился с заключением, объяснял дотошному Арону, плевался: вопросов следователь понаставил кучу, на двух листах накатал, будто он не эксперт, а царь-бог, на все про все ответы должен знать.
Арон Соломонович тоже эксперта начал пытать, тот хмуро сплюнул, поморщился, как от зубной боли, побежал от него, словно от чумного.
– Отчего же, любезный? – крикнул старый Арон. – Я не просто так. Я заплачу.
– Тайна следствия, – отмахнулся тот, – к следователю, к следователю все проблемы, папаша.
Так Арон Соломонович ничего толком не узнал про Левика, а следователь еще и премудрым оказался, ни в какую не согласился признавать его близким родственником, выпросил адрес старшего брата умершего, который, хотя и еврей, а на Чукотке оказался. Странное совпадение: тоже, как и Левик, всю свою жизнь с золотом связал, только Левик – на юге в ломбарде, а тот – на лютом севере инженером прииска.
Но труп взять разрешение Арону Соломоновичу выдали: приедет брат – не приедет, а хоронить кому-то надо, труп не живой – ждать не может.
Схоронил Левика Арон Соломонович честь по чести. Попечалился, как положено, даже чуть всплакнул. Левик безобидный, слушался его, старого Арона. Но не до этого уже было Арону. Страшился Арон и на улицу выходить, и дома сидеть. Страшила ужасная догадка. Следующая очередь – его!
