Анна и Сергей Литвиновы - Половина земного пути (сборник)
— Да откуда ж я знаю! — вздохнул Синичкин.
У Риммы все внутри обмерло.
А начальник выдержал томительную, секунд на десять, паузу и сообщил:
— Но связь между Матильдой и Мединовым действительно имеется. И если бы ты только знала, чего мне стоило раскопать эту древнюю историю!
— Не повторяйтесь, Павел Сергеевич, — строго произнесла Римма.
— А вы, госпожа секретарь, не командуйте… Короче, ситуация следующая. Очень давно — сорок четыре года назад — твоя Матильда носила фамилию Мединова.
— Что-о?
— Ее мать с 1962 по 1965 год была замужем за неким Егором Кирилловичем Мединовым.
— Ты шутишь!
— Существует свидетельство об их браке, выданное 5 марта 1962 года отделом загс города Апатиты, и решение суда по поводу их развода — от 10 октября 1965 года. Суд, кстати, состоялся всего через пару месяцев после рождения Матильды.
— Обалдеть! Так, значит, Женька… — Римма запнулась.
— Женька — что? — вкрадчиво произнес Синичкин.
А действительно: что?
— Ну-у… — протянула Римма, — явно имеет… точнее, имел… к Матильде какое-то отношение…
— Или же просто ее однофамилец, — спокойно закончил Павел.
— Да брось, — отмахнулась девушка. — Таких совпадений не бывает!
— Но и обвинять его пока что не в чем.
— Подожди… — наморщила лоб девушка. — Так этот Женя, он Матильде кем приходится?
— Понятия не имею, — мгновенно откликнулся Павел.
— То есть как?
— А вот так. У меня на руках всего лишь копия решения суда, а тут значится: развести Игоря Кирилловича и Анастасию Егоровну Мединовых; присвоить Анастасии Мединовой ее девичью фамилию — Громова; изменить фамилию ее дочери с Мединовой на Громову; установить проживание детей: дочери Матильды — с матерью, сына Бориса — с отцом. Все.
— Постой! Ты сказал: сына Бориса? Значит, у Матильды есть брат? — вскричала Римма. — Родной?
— Похоже, что да.
— Но тогда это вдвойне странно!
— Странно? Почему?
— Да потому, что сюда уже явилась наследница. Девица. Какая-то седьмая вода на киселе, троюродная племянница, что ли. И утверждает, что более близких родственников, чем она, у Матильды нет.
— Брат мог умереть, — заметил Павел.
— А если жив?
— А если и жив, то Матильда вовсе не обязана вписывать его в свое завещание.
— Все равно ее брата нужно обязательно найти!
— Но где же его искать? Я выяснил: в 1971 году Игорь Кириллович Мединов вместе со своим сыном Борисом выбыли из города Апатиты. Дальше их след теряется.
Римма лихорадочно соображала. Секунды (между прочим, очень недешевые, роуминговые) мучительно тянулись. Наконец она произнесла:
— Послушай, Паша. А если… если зайти с другой стороны? Ведь Женька из Москвы. Я, правда, не знаю его отчества, но мне почему-то кажется, что он вполне может оказаться по отчеству Борисовичем. Фамилия не самая распространенная, наверняка Мединовых — не сотни. Проверь, а вдруг он действительно сын того самого Бориса?
— Уверен: Борисов Мединовых в столице наберется минимум десяток, — проворчал Синичкин. — И что, ты прикажешь их всех проверять? Повторюсь — бесплатно?
— Опять двадцать пять! Да компенсирую я тебе расходы! Из собственных средств!
— Так, уважаемая секретарь, вы, кажется, забываетесь.
— Ох, на колени бы перед тобой встала! Только ты ведь все равно этого не увидишь…
— А главное, не поверю, — буркнул шеф. И продолжил ворчать: — Ну и дурак же я! Надо было тебя за все твои причуды просто уволить… Ты буквально веревки из меня вьешь… — Однако в конце концов неохотно пообещал: — Ладно, постараюсь узнать. А ты пока сиди тихо. И не вздумай того Евгения сама раскалывать! Поняла?
Утро того же дня, Москва
Девять часов утра всегда было для него самым тяжелым временем. Временем, когда он особенно отчетливо понимал: его жизнь, перекореженная и переломанная с самого детства, не наладится уже никогда.
Его соседи по дому на заре всегда распахивали шторы — навстречу солнцу, навстречу новому дню. А Борис Мединов, даже если с вечера оставлял портьеры открытыми, к девяти утра их обязательно задергивал. Просто чтобы не видеть всех тех мелких штрихов, что сопутствуют началу нового дня.
Прямо напротив его дома располагался банк — не особо крутой, но все атрибуты преуспеяния имелись: секьюрити на входе, бронированная дверь, тонированные, дочиста вылизанные стекла операционного зала, парковка, на которую к девяти утра дружно съезжались недешевые машины сотрудников… На входе в помещение, как видел из своего окна Борис, имелось устройство, пробивающее время прихода-ухода, и потому служащие, кроме явных начальников, всегда спешили. И по многим лицам он читал: совсем не улыбалось людям идти на работу, тем более в такую рань. Иногда ему хотелось высунуться из окна и заорать на всю улицу: «Вы просто идиоты!»
Действительно, идиоты: не понимают своего счастья. Счастья идти на службу — нормальную, непыльную, с хорошей зарплатой, в просторный, кондиционированный офис. И не к шести тридцати, как впахивал на заводе он, а к девяти утра…
Борис Мединов когда-то тоже мечтал — как наверняка мечтали все эти чистенькие банковские клерки — выбиться в люди. У него не было ни образования, ни нормальных родителей, ни тех неограниченных возможностей, что предоставляла столица, но он все равно верил, что сможет пробиться. Пусть и без крепкого плеча.
И он справился бы — если бы не отец. Вот кто погубил всю его жизнь…
Борис помнил, очень смутно, что у них когда-то была нормальная семья. Был дом. Крытый скатертью стол. По субботам — кажется, пироги. И ласковые мамины руки, что гладили его перед сном… Но еще чаще, он тоже помнил, в доме вспыхивали скандалы. Борис, очень маленький тогда, не понимал, в чем суть, — это уже позже, когда он подрос, отец объяснил ему: мать гуляла. Направо, налево, при любой возможности, утром, вечером, всегда… Пока Боря был мальчиком, он безоговорочно верил отцу и осуждал распутную мать. И только гораздо позже, когда у него самого появились первые подружки, а отец — в зависимости от настроения — то злился, то гордился сыном за то, что у того одни девчонки на уме, парень задумался: а так ли уж была виновна мама? Тем более что (об этом Боря тоже узнал не сразу) как раз во время скандалов, предшествовавших разводу, мать ждала еще одного ребенка. Его сестру.
Отец поступил по-своему — навсегда разрушил их семью. И настоял, чтобы сын остался с ним, а жена вместе со своим вторым ребенком («Неизвестно от кого!» — говорил он) больше никогда не вторгалась в его жизнь.
Суд его иск удовлетворил. Одним махом лишил Бориса и матери, и сестрички, которую он мог бы защищать во дворе и припахивать, чтобы пришивала ему пуговицы и гладила рубашки… Бог весть, почему мать согласилась на отцовы условия. Может, действительно изменила и чувствовала вину. Или же просто решила не связываться. Сохранить рядом с собою дочь. И — пожертвовать сыном.
Когда Борису сравнялось шестнадцать, он решил сам во всем разобраться. Захотел найти мать и познакомиться наконец со своей родной сестрой. В конце концов, он имеет на это право. Однако юноша опрометчиво поделился своими планами с отцом — и тот сказал, как отрезал:
— Только попробуй! Вышвырну из дома!
Спорить с отцом — себе дороже, рука у того тяжелая. И уж если он что решил, то упрашивать бесполезно.
— У них — своя жизнь, у нас — своя, — говорил отец. — И наша, уверяю тебя, куда достойнее.
Хотя что в ней достойного? Колесили по всему Союзу. Батяня шоферил, но долго на одном месте не задерживался — скучно ему становилось. Судьбой сына управлял исключительно по собственному усмотрению: заставил после восьмого класса перейти в ПТУ (хотя Боря хотел учиться дальше) и даже специальность для него выбрал сам — оператор станков с числовым программным управлением. Посчитал, что профессия перспективная…
А когда Борис начал работать на заводе и активно обдумывал, как бы и куда сбежать от надоевшего деспотизма папаши, еще одна напасть случилась: родителя свалил инсульт. Тут уж как ни презирал Мединов-младший кровного родственника, а ухаживать пришлось: пять годочков — абсолютно без личной жизни плюс жуткие траты на всяких нянечек и медицинских сестер. И ждать, когда же наконец папаня коня не двинет.
Но годы-то — двадцать лет, самый сок! — своего требовали. Ходить по девкам никак не получалось — работа да папанина болезнь… Вот Боря и закрутил с одной из приходящих сиделок. Она была на десять с лишним лет его старше, зато смазливая. И целовалась умело, и дала без особых уговоров.
Месяцев через пять после начала их «служебного романа» «подружка» вдруг объявила, что ждет ребенка. И очень буднично, почти равнодушно добавила:
— Если аборт, то деньги давай, в бесплатную не пойду. А вообще-то и пожениться можно. У меня, кстати, бабка в Москве, давно к себе зовет, чтоб ухаживала. Говорит, что квартиру отпишет. Хочешь — вместе поедем.
