Галина Романова - Рыцарь чужой мечты
– Вовсе нет! – перебила его Светлана, изумленно заморгав. – Она не из этого бокала пила вино. Она пила его из обычного стеклянного бокала, не цветного вовсе. Цветные у меня праздничные. Я редко когда их доставала с полки. Разве что с Геной иногда. А Ирина пила из другого, не вишневого бокала. Почему, интересно, яд был обнаружен на вишневом бокале, Виктор Иванович?
– А потому… Потому, видимо, милая моя Светлана Ивановна…
Он даже за руки ее взял от чувств, что его переполняли. Неужели нащупал?! Неужели ухватился за ту самую ниточку, с которой начнется раскрутка, способная привести его к финалу?! А Гришин все вопил: как докажешь, как докажешь? Так и докажет.
– Потому, видимо, что тот человек, который выпачкал ядом бокал, не мог знать, из какого пила пострадавшая.
– Какой человек? – Светлана неожиданно покраснела.
– Тот самый, который посетил вас в эту ночь или днем позже. Был ведь кто-то, не так ли?
– Был, – качнула она головой, низко ее опуская. – Иринин муж был под утро. Я уже со стола все убрала, посуду вымыла и даже мусор успела выбросить, что от посиделок наших с ней оставался. Спать легла, а часу в четвертом звонок неожиданный в дверь. Я открыла, а он там, на пороге, и смотрит так…
– Как?
Душа его ликовала. Он не ошибся! Снова не ошибся, не зря ему зарплату платят и званиями балуют. Он, кажется, нашел настоящего преступника, нашел, черт побери! И он сумеет доказать его вину, чего бы ему это ни стоило.
– Смотрел жалостливо, пожалуй. Попросил разрешения войти. Расхныкался у порога, начал на Ирину жаловаться, что, мол, пьяная домой пришла. Я говорю, мы мало выпили. Он спрашивает, что пили. Говорю, ваша жена вино пила, и то очень немного.
– Он на кухню заходил?
– Да, пить захотелось ему вдруг. А я под одеяло снова влезла, знобило после тюрьмы, знаете, да и время такое, что глаза слипаются. Не до церемониалов мне было в ту ночь. Одним словом, он сам себя обслуживал. Воду открывал, гремел стаканами.
– А скажите, Светлана, – Виктор Иванович задумчиво глянул в ее пробуждающиеся глаза. – Вы когда посуду помыли, как стаканы расставили на полках?
– А… А зачем это вам? – Она растерялась, не зная, что и думать.
Серьезный человек, серьезным делом занимается, и вдруг какой-то посудой заинтересовался. Какая разница, в каком порядке стоят на ее полках бокалы? Что это меняет?
– Это важно, поверьте. И меняет это многое, если не все. Так как вы, помыв, расставили бокалы на полках?
– Полка под бокалы для напитков у меня открытая, – начала она вспоминать свою кухню. – Сзади в ряд стоят те, что подешевле, а впереди дорогая посуда. Рюмки под мартини, под водку, под вино белого стекла – это все на заднем плане. А на переднем – эти вот вишневые фужеры под шампанское, из Испании мне привезли. И еще бокалы под коньяк. Все… Все остальное по закрытым шкафам, я редко той посудой пользуюсь. И что? Вам это о чем-то говорит? На что-то наталкивает? На какую мысль?
Мыслей было очень много, но одна – самая главная, несомненно, доказывающая причастность Стаса к отравлению собственной жены.
Это он выпачкал вишневый бокал ядом. Он! Выпачкал по ошибке, не зная о привычке хозяйки ставить на стол дорогую посуду только для дорогих гостей. Ирина под разряд дорогих гостей не подпадала. Ей достался бокал из второсортного стекла. Вымыв его и обтерев, Светлана вернула бокал на место, заслонив низкосортную посуду рядом дорогой.
Ее ночной гость не знал об этом. Он зашел на кухню, предварительно узнав, что именно пила его жена. Увидел подходящий бокал и выпачкал его ядом.
Это был его первый прокол.
Вторым проколом было то… о чем пока Виктор Иванович предпочитал молчать. Это было его козырной картой, которую он решил до поры держать в рукаве. Вытащит, как только время придет. Вытащит, перекрыв весь мусор из страшной преступной лжи.
– Почему вы никому не сказали, что муж Ирины приходил к вам ночью?
– Я? – Светлана снова покраснела, неестественно выпрямляя согбенную спину. – Я не знаю… Мне бы не поверили, и потом… Мне было стыдно.
– Почему?
– Потому что он… Он неожиданно полез ко мне с поцелуями. Начал что-то говорить, говорить, жаловаться на жену, которая ему, кажется, изменяет. Говорил, что он несчастен и что мы с ним…
– О господи! – выдохнул Виктор Иванович в сердцах. – Чудовище, не человек. Он что, остался у вас до утра?!
– Нет! – она испуганно вздрогнула. – Не остался, конечно, но… Но хотел! Даже под одеяло ко мне полез. Я прогнала его. Но он как-то так все обставил… Как будто это я его пыталась соблазнить. Бред просто какой-то! Я была немного подшофе, конечно, но не до такой степени, чтобы незнакомого человека тащить к себе в постель. Потом стыдно было утром. Подумала, что в его словах могла быть доля истины. Что мне не следовало при нем забираться в постель, это могло выглядеть как приглашение… Неловко, одним словом, мне было. Вот и промолчала.
Молодец какой, с сарказмом подумал в адрес Стаса Виктор Иванович. Мало ему одного алиби, так он попутно и вторым обзавелся. Яд в чужой стакан, что объяснило бы отравление его жены. Сам в чужую постель, что при желании объяснило бы причину его ночного визита. Переспать он захотел с красивой женщиной, кому запрещено?..
Да, с Гришиным не захочешь, да согласишься – тяжело будет этого гада к стенке припереть. Очень тяжело. Ну да ничего, он постарается. Теперь бы вот еще с Ириной переговорить, чтобы внести уточнения и со стаканами, и со всем разным прочим…
– Пропала она! – развел Гришин руками, упорно тесня его к выходу из кабинета.
– Как пропала?! Откуда? Из больницы?!
– Оттуда, дорогой, оттуда. Ищем. Уже ищем. – Гришин сунул себе под мышку кожаную папку и виновато глянул на часы, успев чесануть ребром ладони себе по горлу. – Иваныч, прости бога ради, спешу на разнос к руководству! Сева ищет твою Ирину. Будь уверен: найдет непременно.
– Как же так… – растерянно бормотал Виктор Иванович, поспешая за Гришиным вдоль служебных коридоров на улицу к своей машине. – Как могла она исчезнуть, если там народу полно – раз, и муженек неотступно рядом с ней – два?
– Кому-то пришло в голову, видимо, увезти ее от этого муженька, – с усмешкой пробормотал Гришин, останавливаясь возле своей машины. – Разве не бывало такого? Сам же рассказал, что муженек этот Моховой жаловался на неверность своей супруги. Вот и… Знать бы, кто ее хахаль, дело бы упростилось гораздо, а так… Что иголку в стогу сена! Ох, и задал ты мне работенки, Виктор Иванович!
– Где, говоришь, сейчас твой Сева? – Он полез в карман за мобильным, куда недавно вбивал телефон помощника Гришина. – Машину пробивает, что подъезжала к черному ходу?
– Должен, а что?
– Думаю, смогу изрядно упростить его работу. Сузить, так сказать, круг поисков.
– Как это? – Гришин от любопытства даже забыл, куда собирался. И машину захлопнул, хотя почти уже влез в нее.
– Знаю я ухажера нашей пострадавшей. Неплохо знаю, можно даже сказать, что лично знаком.
– Да ну!
– Вот тебе и да ну! – Виктор Иванович хмыкнул, довольный тем, что ему удалось завладеть вниманием коллеги, вон даже спешить перестал. – И ухажер этот очень любит нашу пострадавшую. И готов за ней и в огонь, и в воду. Так что, думаю, без его участия здесь не обошлось. И тут ведь вот еще какое дело, Михаил Семенович…
И Виктор Иванович в подробностях рассказал ему о смерти отца воздыхателя Ирины. О том, как тот взял непонятно для чего кредит в банке. Достаточно крупную сумму для пенсионера. О том, как потом эти деньги исчезли непонятно куда. О странной смерти достаточно крепкого еще старика Виктор Иванович рассказал тоже, не забыв упомянуть о подозрениях его сына и Ирины.
– Приступ сердечный, говоришь? – задумался Гришин. – И гости были накануне смерти? Хм-м…
– Не гости, а гость, который потом тщательно следы пиршества за собой убрал и мусор из квартиры вынес.
– Это кто же такое говорит? – прищурился Гришин недоверчиво.
– Соседка говорит. Бессонницей страдает, вот и любопытствует у окна днями и ночами. Видит всех, кто к кому на свидания бегает. Кто в гости, а кто из гостей. Видит, и слышит, и реагирует на каждый стук соседней двери. Среди полуночной тишины каждый скрип громче во сто раз кажется, так ведь? Вот она и отслеживала всех визитеров.
– И что же, она видела того, кто от старика выходил вечером?
– Не вечером, а ночью! Видела! Мало того – узнала!
Это была минута его триумфа. Он выстрадал этот момент. Выстрадал собственными сомнениями на предмет виновности Моховой Светланы Ивановны. Как он мучился от чувства, что и помочь ей вроде должен, отблагодарив за жизнь собственного ребенка, и что может преступить закон из-за этой самой благодарности!
Выстрадал отбрыкиванием – пускай и с соблюдением ранговых приличий – коллег от него как от назойливой мухи. Официально ведь не мог заниматься этим расследованием, все под прикрытием. А прикрытию это не всегда нравилось, хотя и не говорило оно об этом напрямую.
