Неле Нойхаус - Ненавистная фрау
Ответа не последовало, но, прежде чем он опомнился, над ним склонилась одна из фигур в маске и прижала ко рту и к носу пахнущую эфиром салфетку. Дёринг попытался сопротивляться, но почувствовал, что его движения стали беспомощными. Он потерял сознание.
Полицейский Мёрле зевнул и потер пальцы. Уже десять часов сидел он в автомобиле перед домом этого Дёринга, и за минувшее время там ничего не шелохнулось, разве что около половины первого погас свет. С тех пор прошло уже два часа, и в то время, как этот тип уютно лежал в своей теплой постели, Мёрле и его коллега Надя Энгель в ту уже по-осеннему холодную ночь отмораживали себе задницы. Это называлось наблюдением и считалось одним из самых скучных заданий в работе полиции. Порой это было достаточно забавно, прежде всего, если нужно было ехать за наблюдаемым объектом и при этом подвергать сомнению его водительское мастерство, но торчать ночью перед домом, притягивая к себе недоверчивые взгляды соседей, выгуливающих собак… это просто ужасно. Мёрле еще раз широко зевнул.
— Который час? — спросила Энгель сонным голосом. Они условились, что будут попеременно наблюдать и спать, и в этот момент у нее как раз был отрезок сна.
— Десять минут четвертого, — ответил Мёрле. — Парень преспокойно дрыхнет.
— Нас сменят еще только через три часа. — Надя Энгель обернулась и стала искать на заднем сиденье гражданского автомобиля, используемого для такой работы, как эта, термос с кофе. Она налила кофе себе и своему коллеге. — Теперь ты можешь спокойно спать. Я опять в форме.
Ни Мёрле, ни Энгель не заметили слабого света карманного фонарика внутри дома, за которым они наблюдали. Они не слышали легкого скрипа двери, ведущей в подвал, которая открылась и закрылась. Тем более не видели они две темные фигуры, которые протащили по газону мимо бассейна до задней части сада объемистый мешок, перенесли его через забор, окружающий сад, положили в темный автомобиль комби и, выключив фары, задним ходом поехали вниз по узкой тупиковой улице.
Когда Дёринг пришел в себя, его голова трещала, а во рту было неприятное ощущение чего-то ворсистого. Он хотел открыть глаза, но понял, что они завязаны. Затуманенное после наркоза сознание вернуло его в тревожные воспоминания. В памяти всплыли фигуры в масках, стоявшие перед его кроватью. Холодное дуновение ветра коснулось его тела, и Фридхельм испытал почти что панику, когда понял, что он абсолютно голый и совершенно беспомощный. Его руки и ноги были связаны и висели, ни на что не опираясь. Ярость от осознания того, что его одурманили и похитили, быстро уступила место какому-то необычно тягостному чувству.
Мысль о том, что он пережил настоящий страх, повергла его в невероятный ужас. На сей раз это не полиция, которая его задержала, теперь он не мог выкрутиться из создавшегося положения с помощью вспышки гнева, ловкости или смекалки. Он находился во власти решительных мужчин в черных, обтягивающих лица масках. Эти типы вытащили его из собственного дома, который он так наивно считал невероятно надежным.
— Что вы хотите от меня? — громко спросил Фридхельм, и, хотя он желал, чтобы его голос прозвучал властно, из гортани вырвалось лишь смешное карканье. Дёрингу показалось, что он ощущает присутствие посторонних, но при этом он ничего не слышал. — Кто вы, черт подери? — прохрипел он. — Скажите же что-нибудь!
Он почувствовал, как его бедра коснулся какой-то холодный предмет, издавший жужжащий звук. И в тот же момент совершенно неожиданно по его телу прошел мощный удар тока такой силы, что Дёринг подпрыгнул и громко завыл от боли.
— Сейчас тебе наверняка стало немного теплее, а?
Он не мог ответить, так бешено колотилось его сердце. Дёринг стучал зубами, а руки и ноги дергались, и он ничего не мог с этим сделать.
— Двести двадцать вольт. Эффект — как если влезть в розетку. — Кто-то тихо засмеялся. — Вот забавная работа, гм!
Вновь удар тока, и опять тело Дёринга затряслось в конвульсиях. Пот лился ручьем. Повязка на глазах стала мокрой от слез, и он почувствовал, что у него не только текла слюна из уголка рта, но что он еще основательно обмочился. Внезапно у него пропал страх, а осталась лишь неприкрытая паника.
— Ч-ч… что… вы… х-х… хотите от м-м… меня? — Дёринг уже едва владел своим голосом, звучавшим в его ушах как неразборчивое бормотание.
— Нам от тебя нужен только один-единственный ответ, — произнес чей-то голос. — Если ты будешь нам лгать, мы будем постепенно отрезать части твоего тела. Первым делом — твои яйца. Ты понял?
Дёринг затряс головой как помешанный.
— Что вам нужно от меня? — прошептал он. — Вы хотите денег?
— Нет, мы хотим знать, где твоя жена.
Волна облегчения прошла по его телу. Речь шла об Анне Лене, а он уже подумал, что это нечто более серьезное. Страх отпустил. Он имел дело не с профессионалами.
— Я не знаю, где она, — ответил он. — Я действительно не…
Прежде чем Фридхельм произнес последний слог, он невероятно пожалел об этом, но было слишком поздно.
В половине пятого утра Анну Лену Дёринг высадили на бензино-бензольной заправке на круговой развязке в Кёнигштайне. Она досчитала до пятидесяти, как ей было сказано, затем сняла повязку с глаз и прошла пару метров до полицейского поста. Оттуда она позвонила своему брату, который, в свою очередь, через час поставил в известность Боденштайна о том, что его сестра нашлась. Оливер позвонил Пие Кирххоф. Та, конечно, уже была на ногах и находилась в офисе.
— Мне только что позвонил Флориан Клэзинг, — сообщил он. — Его сестра нашлась.
— Меня уже проинформировал коллега из Кёнигштайна, — ответила Пия. — Я просто не хотела будить вас среди ночи.
— Спасибо. Очень чутко с вашей стороны. — Боденштайн подумал, что он, наверное, постепенно стареет, так как постоянно чувствовал усталость. — Я сказал Клэзингу, что в десять часов мы ждем их в комиссариате. Есть какие-нибудь новости о Тедди и Дёринге?
— Тедди сегодня в пять часов утра пришел домой и сейчас сидит у нас в камере. Дёринг до сих пор не выходил из дома.
— Очень хорошо, — сказал Боденштайн. — Я сейчас приеду в комиссариат, и мы поговорим с Тедди и фрау Дёринг.
Он отложил телефон. К нему вернулись воспоминания о вчерашнем вечере. Инка. В его доме, в его объятиях. Со смешанным чувством разочарования и облегчения Оливер подумал о том, как холодно и отстраненно она отвергла его притязания. Горькая правда заключалась в том, что их откровенный разговор опоздал на двадцать пять лет.
Роберт Кампманн стоял перед зеркалом в прихожей. Вот уже в течение нескольких недель, в том числе и в это утро, ему совсем не нравилось то, что он там видел. Все изменилось с тех пор, как не стало Изабель. У него было ощущение, будто из его тела ушла вся энергия, вся воля к жизни и осталась лишь пустая оболочка. Надежда на лучшие времена растворилась в воздухе. Однажды все выяснится, и тогда он будет совсем уничтожен.
— Роберт? — Неожиданно позади него появилась жена.
— Что? — Кампманн нагнулся, чтобы влезть в растоптанные башмаки, которые предназначались для конюшни.
— Ты можешь отвезти детей в школу?
— Нет. — Он медленно выпрямился, и при этом его лицо обрело страдальческое выражение. Поврежденные межпозвонковые диски причиняли ему мучительную боль.
— Может быть, ты когда-нибудь скажешь мне больше трех слов за день или так будет всегда? — В голосе Сюзанны слышались ехидные нотки. Он не хотел смотреть на нее, не хотел увидеть холодный триумф в ее глазах. — Ее больше нет, — язвительно сказала она. — Тебе уже давно пора это понять.
— Я это понял, — ответил он. — Прежде всего я понял, как ты этому рада.
— Ты прав. Я рада, что это случилось. — Сюзанна скрестила руки на груди. — Теперь эта маленькая потаскушка не будет больше насмехаться надо мной, и мне не нужно больше бояться, что я неожиданно застану тебя с ней в каком-нибудь боксе для лошадей.
Каждое ее слово причиняло Кампманну боль, словно удар ножа, но он сжал зубы и принял равнодушный вид.
Никто не должен знать, как ему не хватает Изабель. Он надел куртку и вышел из дома без дальнейших препирательств.
Сначала он выпустил собак из их пристанища, и они с лаем стали резвиться, наслаждаясь свободой. Твердым шагом Кампманн пересек двор и вздохнул, посмотрев в постепенно светлеющее небо и отметив, что сегодня будет сухой солнечный день. Это означало, что он сможет выпустить большинство лошадей на просторный выгон и ему не нужно будет выезжать всех этих дурацких животных своих уродов-клиентов. Мысль о работе еще больше омрачала его дурное расположение духа. Ему основательно надоело быть жертвой настроения его требовательных клиентов и невротички-начальницы, ему надоело выезжать десять лошадей в день, ему надоело быть приветливым, вежливым и спокойным. Но еще хуже, чем все это, было тоскливое чувство зависимости. Роберт не мог сделать ни единого шага, ни единого движения без того, чтобы жена не проследила за ним своим аргусовым оком. Его тоска по свободе болью отзывалась в нем, как гнойная рана. Кампманн был очень близок к тому, чтобы все это бросить. Он собрал деньги на конноспортивный комплекс с небольшим отелем на юго-западе Ирландии, прямо на берегу моря. Он уже составил заявление на имя Ягоды о расторжении трудового договора, но потом Изабель, совершенно огорошив его, сообщила, что из их совместных планов на будущее, к сожалению, ничего не выйдет.
