Гиллиан Флинн - Темные тайны
— Да, я снова здесь.
Красавцем его не назовешь, но у него приятное лицо, причем лицо порядочного человека. Заметив, что я его разглядываю, он опустил глаза вниз, на свои руки, пожалуй чересчур крупные для его невысокого роста и тонкой кости. Руки пианиста, хотя в нашей семье никто никогда не играл на пианино. Многочисленные шрамы, неглубокие, несерьезные, темно-розовые конфетти следов от укусов и царапин. Он поймал мой взгляд, поднял одну руку и показал на палец:
— Видишь, в поло сыграл.
Я засмеялась, поняв, что он тут же пожалел о своей шутке.
— Вообще-то ты должна знать, откуда этот шрам. Это память о Желтом-пять, помнишь того юного мерзавца?
Ферма у нас была небольшая, но мы все равно не давали бычкам имена. Сколько себя помню, никогда не хотела привязываться ко всяким Солнышкам, Хэнкам и Брюшкам, потому что, как только они немного подрастали, их отправляли на бойню. Через шестнадцать месяцев после рождения — как сейчас помню. Как только им исполнялся год, их начинали обхаживать и посматривать на них с нетерпением и неприязнью, как на громко пукающего гостя. Вместо имен во время рождения бычков мы присваивали им цвет и номер в зависимости от коровы-матери: Зеленый-1, Рыжий-2, Синий-3. Они выскальзывали из материнской утробы прямо на грязный пол коровника, дрыгали ногами в воздухе, сразу же пытаясь встать в навозной жиже. Люди считают скот покорным и легко управляемым. Но это никоим образом не распространяется на телят и молодых бычков! Они любопытны и игривы, как котята, и по этой причине мне никогда не разрешали входить к ним в загон — я смотрела на них из-за перекладин ограды. Помню, как Бен в резиновых сапогах осторожно к ним подбирается, двигаясь медленно и с трудом, как космонавт, подходит совсем близко, а потом делает движение руками, будто пытается схватить рыбину в реке. Желтый-5 — по крайней мере, имя всплыло в памяти — наш знаменитый бычок, который ни в какую не хотел, чтобы его кастрировали. Бедные мама и Бен! Они каждый день пытались с ним сладить, но каждый раз возвращались к ужину побежденными. Бычок оказывался хитрее. В первый вечер мы шутили, обращаясь к бифштексу, как будто он Желтый-5: «Ох, как ты пожалеешь, Желтый-5». На второй вечер это был смех сквозь слезы, а на пятый мы все хранили угрюмое молчание, а маму и Бена это заставляло задуматься, что у них толком ничего не получается: они слабые, ничтожные, нерасторопные неумехи.
Если бы не Бен, я бы так и не вспомнила о непокорном бычке. Хотелось попросить брата составить список того, что стоит вспомнить и что без его помощи я не смогу извлечь из памяти.
— Он тебя укусил?
— Нет, все было куда прозаичнее. Он оттолкнул меня как раз в тот момент, когда я решил, что он у меня в руках. Взял и боднул, я отлетел к забору и наткнулся на торчавший гвоздь. Между прочим, тот самый, который мама раз пять просила меня забить. Так что это случилось исключительно по моей собственной вине.
Я пыталась придумать, что сказать, — наверное, Бен ждет от меня чего-нибудь остроумного, чего-нибудь сочувственного, но он прервал мои мысли:
— В общем, этот шрам — от Желтого-пять. — На его лице мелькнула улыбка, потом он со вздохом опустил плечи. — Помню, как Дебби хлопотала вокруг: наложила на ранку пластырь с пропиткой, а сверху прилепила один из своих ярких стикеров — нечто с сердечками или чем-то в этом духе.
— Она обожала эти стикеры, — сказала я.
— Мне кажется, она цепляла их на все подряд.
Я вздохнула, решая, не коснуться ли еще какой-нибудь безобидной темы, скажем погоды, но передумала:
— Послушай, Бен, можно, я задам тебе один вопрос?
Он тут же напрягся, глаза сделались чужими и холодными, как у акулы, и я снова увидела перед собой осужденного, в любую минуту готового к тому, что на его голову посыплются неприятности или один за другим вопросы, а сам он задавать их не имеет права. Я вдруг поняла, какая же это роскошь, если можно себе позволить игнорировать вопрос: «О нет, увольте, об этом я говорить не желаю». Самое страшное, что за этим может последовать, — тебя просто посчитают грубиянкой.
— Ту ночь помнишь?
Он посмотрел на меня с удивлением. Конечно, помнит.
— Может, я что-нибудь и напутала насчет того, что именно тогда произошло… — сбивчиво начала я.
Он подался вперед, руки вцепились в трубку, словно это был экстренный ночной звонок.
— Но что я доподлинно помню, в чем жизнью могу поклясться… у тебя горел свет. В твоей комнате. Я заметила внизу под дверью. И еще там разговаривали. У тебя в комнате.
Я замолчала, надеясь, что он придет на помощь. Он не пришел, предоставив мне несколько секунд пребывать в состоянии свободного падения, — точно так же, поскользнувшись на льду, прежде чем шлепнуться, только и успеваешь подумать: «Ой, падаю».
— Что-то новенькое, — наконец произнес он.
— Что?
— Новый вопрос. Вот уж не думал, что появятся новые вопросы. Поздравляю.
Я вдруг заметила, что мы сидим в одинаковой позе, уперев ладонь в ребро стола, словно вот-вот готовы оттолкнуть от себя еду, оставшуюся с предыдущего приема пищи. Это поза Раннера, я вспомнила, что он так сидел, когда мы последний раз виделись лет пять или шесть тому назад. Ему нужны были деньги, и он сначала всячески подлизывался: «Либби, детка, может, ты сумеешь помочь своему бедному отцу?» Я тут же ответила «нет» — нерешительно, но неожиданно для себя. «А почему?» — разозлился он, отрывая от стола только локти и продолжая упираться в него ладонями, а я начала прикидывать в уме, сколько времени уйдет на то, чтобы он встал.
— Накануне вечером я сбежал, — сказал Бен. — Мы с мамой снова поругались, когда я был дома.
— Из-за Крисси Кейтс?
Он вздрогнул, но не стал отрицать:
— Да. Но мама мне поверила, она полностью встала на мою сторону. Вообще в этом плане она была удивительным человеком: даже если очень сердилась, в глубине души ты всегда знал, что она все равно на твоей стороне. Она мне поверила. Но очень рассердилась и… просто была напугана. Я ведь невольно продержал ее в полном неведении часов шестнадцать — я и сам не знал, что происходит, тогда же не было мобильной связи. Это сейчас, я слышал, можно целый день находиться где угодно и разговаривать по телефону.
— Да, но…
— Да, мы поругались, точно не помню, кажется, из-за Крисси Кейтс, или мы с нее начали, а потом пошло-поехало. Она меня вроде как наказала, запретила выходить из дома и велела идти в комнату. Я пошел, а через час ссора возобновилась, и я сбежал, оставив радио и свет включенными, чтобы она думала, что я дома, если ночью выйдет в туалет. Ты ведь знаешь, если уж она засыпала, то спала беспробудно и вряд ли отправилась бы меня проверять.
В устах Бена эти тридцать с чем-то шагов для мамы звучали невероятно трудным путешествием, но это была чистая правда: едва она засыпала, она была совершенно ни на что не годна. Даже почти не двигалась во сне. Помню, я неоднократно испуганно простаивала над ней, глядела на бездыханное тело не мигая, до слез в глазах, пытаясь заметить хоть какое-то колыхание, услышать хоть какой-нибудь звук. Подтолкни ее и отпусти — и она снова окажется в прежнем положении. У каждого из нас, детей, были в запасе истории о том, как мы ночью встречались с ней во время походов в туалет: она сидела на унитазе, смотрела на нас и не видела, словно мы сделаны из стекла. «Я просто ничего не знаю о сорго» или «Семена уже взошли?» — говорила она при этом и, шаркая, удалялась к себе комнату.
— Ты рассказывал об этом в полиции?
— О чем ты говоришь, Либби?! Что толку!
— Рассказывал или нет?
— Нет. И какое это имело бы значение? Они уже знали, что у нас была ссора. Говорить им, что было две? А смысл?! Я пробыл дома, наверное, всего час. Больше ничего не произошло, ни к каким последствиям это не могло привести.
Мы посмотрели друг на друга.
— Кто такая Диондра?
Я заметила, что он еще больше старается не реагировать. Я заметила, что он задумался. То, что он сбежал из дома, могло быть или не быть правдой, но сейчас я точно знала, что он собирается солгать. Имя на него явно подействовало. Он слегка наклонил голову вправо, будто говоря: «Странно, что ты об этом спрашиваешь», и взял себя в руки.
— Диондра? — Он тянул время, силясь понять, много ли мне известно. Я сделала каменное лицо. — А, Диондра… девчонка из школы… Откуда ты взяла это имя?
— Я нашла записку, которую она тебе написала. Судя по содержанию, она была для тебя больше, чем «девчонкой из школы».
— Ха! Да она, помню, была явно не в себе и вечно писала какие-то записки. Очень ей хотелось, чтобы ее считали неуправляемой.
— А мне казалось, у тебя не было подружки.
— Конечно не было. Господи, Либби, как можно связать какую-то там записку с наличием подружки?
— На основании содержания записки. — Я внутренне напряглась, зная, что меня вот-вот постигнет разочарование.
