Фридрих Незнанский - Формула смерти
Но это чувство собственной неуязвимости, собственного достоинства — этот щит рухнул позапрошлой ночью, когда они напились вдвоем с другом детства. Виктор отпустил его, хотя должен был задержать, поместить в КПЗ до окончания экспертизы. Как он будет выкручиваться? «Это мои проблемы», — ответил друг детства…
Нет, это его, Егора, проблемы. Это он, кумир миллионов, рухнет с вершины лицом в грязь, когда станет известно, что Егор Калашников — наркокурьер.
Правда никому не интересна, интересны скандалы. Уж пресса постарается — это по их части. Уж они-то развенчают образ! И Соболевский добавит: «Ату его!» — зачем ему молодой, успешный соперник? Пусть и в прошлом, но соперник? Серега Зеленяк будет кричать на каждом углу: «А я знал! Я так и думал!»
Конечно, он мог бы делать публичные заявления: его обманула русская проститутка, он жертва обстоятельств.
Но он никому! нигде! никогда! не позволит трепать имя Селин, Сашеньки.
Кто они такие, чтобы судить ее?
И что ждет впереди? Следствие и тюрьма. Вечная тоска по единственно любимой женщине. Опозоренная старость родителей, сгорающих от стыда за сына. Его собственный, еще не родившийся сын, будет стыдиться и ненавидеть отца.
И никому ничего не объяснишь…
Солнце, мокрая спина, тысячи людей вдоль трассы, но он не видит никого и старается не слышать восторженный рев трибун. Он легко обходит одного, другого, решительно тормозя на виражах, и тогда стремительную машину саму выносит на следующий отрезок прямой. Вот он догнал, поравнялся, чуть притормозил, выходя на следующий вираж, и соперник, который только что собирался проскочить поворот на форсаже, чудом выскакивает из-под его борта, сразу остается далеко позади.
Выходит на новый поворот, за которым начинается двухметровая отбойная бетонная стена. За этим виражом по прямой он выжимает из болида все, на что тот способен, — триста двадцать в час. Теперь уже мчится будто бы и не он, а все, что вокруг, — бетонная стена, пестрая толпа на трибунах, лужайки, деревья — все мгновенно проносится мимо, исчезая далеко позади.
Вот тоже явный лидер гонки резко бросил свою машину влево, внутрь круто изгибающейся здесь трассы с явным намерением атаковать Калашникова, и делает это так агрессивно, что если бы Калашников не среагировал, получил бы весьма ощутимый удар в бок. Но в какие-то доли секунды его болид чуть тормознул, как бы пропуская соперника, а когда тот оказался всего на какие-то полкорпуса впереди, резко направил машину в сторону противника, показывая, что сам не прочь атаковать. Маневр удался. Соперник резко изменил траекторию движения, и его «феррари» понеслась на газон. Трибуны ахнули и вновь взревели единым восторженным возгласом.
На безумной скорости он пересекает по хорде мягкую дугу очередного виража, и вот еще, следующий вираж. Он чувствует, что слит с машиной в единое целое — она его продолжение, его вторая сущность. Он проходит на максимальной скорости, трибуны поднимаются единым движением и ревут восхищенным возгласом: болид Егора, который, казалось, вот-вот вынесет с трассы и кинет на стену ограждения, вписывается в поворот, несется дальше…
Он летит по трассе как бог и сам знает это. Сегодня ему нет равных, нет соперников его отчаянной храбрости, его безумному риску.
Потому что это его последняя гонка, так он решил, так и будет.
Вот и финишная прямая. Рев трибун и крик тренера в наушники подтверждают то, что Егор и так знает: он лидирует! Он пересек линию финиша, все — он победитель!
Турецкий появился на таможне Торфяновка тоже вечером, как и Егор. Полковник Виктор Сергеевич Сидоренко поджидал его, об этом они условились по телефону.
После звонка Меркулова Александр побывал в парижском бюро Интерпола и узнал много нового. Новости эти никак нельзя было назвать приятными… Офицер Интерпола подтвердил, что Калашников вывез из страны партию наркотиков. Что его сожительница, Селин Дюссо, она же Мари Готье, она же Мария Жарова, — российская подданная, находившаяся в стране нелегально, занимавшаяся в прошлом проституцией. И что именно эта женщина и переправила с Калашниковым груз. Неслабо!
— Думаю, расчет был на то, что вашу знаменитость не станут тормошить на таможне, — заметил офицер. — Но мы им сообщили то, что следует, — криво усмехнулся он.
Александр не ожидал, что эта новость так на него подействует. Как будто его личного друга уличили в какой-то пакости, низости. Оказывается, за эти недели, что он занимается делом Егора, он успел… привязаться? Да, привязаться к человеку, которого и не видел-то ни разу в жизни!
Короче, Турецкий отправил жену самолетом в Москву, а сам рванул в Торфяновку.
И вот они сидят с полковником Сидоренко за письменным столом, друг против друга. На столе фотография Егора в черной рамке. Они ведут странный разговор.
— Вы тоже поклонник Калашникова? — спрашивает Турецкий, указывая глазами на фотографию.
— Поклонник? Нет, я не поклонник. Мы с ним росли вместе, вместе на моторке по Оке гоняли… Дружили мы в детстве, генерал. Крепко дружили. Так что я не поклонник, я больше и иначе.
— Где его машина?
— У нас на стоянке. Дайте команду, передадим кому следует.
— А наркотики где?
— Какие наркотики?
— Как — какие? Которые он перевозил.
— Кто вам сказал, что он перевозил наркотики?
— Мне сказал об этом офицер Интерпола. Еще в Париже.
— Бона как! А чего он вам еще сказал?
— Вы меня допрашиваете, что ли? — усмехнулся Турецкий.
— Да ты не серчай, генерал, — вдруг сбился на панибратство Сидоренко. — Давай выпьем лучше. Помянем Егора, дружка моего…
Полковник вытащил из тумбы стола бутылку коньяку, рюмки.
— Закуски не приготовил, но могу ребят попросить, они принесут.
— Не надо. Я после первой не закусываю, — как бы пошутил Турецкий.
Сидоренко налил по рюмке.
— Ну, Егор, пусть земля тебе будет пухом, — глядя на фотографию, произнес Виктор.
Турецкий молча кивнул, то есть присоединился к сказанному.
После первой как-то незаметно пролетела и вторая. Мужчины закурили.
— Так объясни мне, что там за наркотик? — перешел на «ты» и Турецкий. — Мужики из Интерпола…
— Да пошли они в жопу, мужики эти. Из их Интерпола сраного, — зарычал вдруг Виктор. — Девчонку использовали как живца. МнеЛедь тоже кое-какие сведения передали: они знали, что наркоту ей ее сутенер бывший сунул, могли взять его тогда же. А им, видишь ли, хотелось всю цепочку проследить. Вот они мне звонят: дескать, едет ваш гонщик, везет наркоту. Так вы его пропустите, посмотрим, кому он ее везет. А то, что девчонку без всякой защиты оставили, это как?
— Но она же взяла наркотики?
— А что она могла бандитам противопоставить? Пигалица двадцатилетняя. И Егору ни слова не сказала, боялась за него. Я ведь его спросил: «А если бы ты знал, что в пакете, повез бы?»
— И что он ответил?
— Конечно, не повез бы. А стал бы ее обидчиков искать, чтобы разобраться… И шлепнули бы обоих. И было бы два трупа, а не один.
— Так ее убили? — понял наконец Александр.
— Конечно! Только Егор отъехал, бандюки ее в упор из автомата, как мишень в тире… Вот тебе и полиция. Вот и западные ценности: ничего нет дороже человеческой жизни! Знали же, что отморозки ее в покое не оставят. И никакой защиты!
— Получается, что Калашников все же привез сюда наркотики?
Полковник налил еще по одной.
— Ничего такого не получается! — с жаром произнес он. — Кто сказал, что она именно наркоту переправила? Ее же там не шмонали. Может, она ампулы подменила. Это раз. Второе: оттуда досюда путь неблизкий. Может, Егор на пароме ампулы эти за борт покидал, а? И заменил другими.
— Так что экспертиза-то показала? Вы ее проводили?
— А как же! Лекарство там было. Антибиотик.
Турецкий внимательно смотрел на полковника. Тот выдержал его взгляд, заговорил:
— Егор парень чистый был и светлый. И верный, как честное пионерское слово. Он свою девчонку любил больше жизни.
— Проститутку?
— Много ты понимаешь! Ну попала она в руки мерзавцев по наивности. Так удрала же от них, выбралась. А как она к Егору относилась, знаешь? Он мне рассказывал. Мыс ним всю ночь здесь сидели, вот как сейчас с тобой. Когда с ним беда приключилась, она за ним как за младенцем ходила… Он же даже в сортир не мог… Если бы не она, он бы и не поднялся. И нечего ее память поганить!
— Да я разве… А где ампулы-то? — все пытался выяснить Турецкий, хотя догадка уже пронзила слегка затуманенный алкоголем мозг.
— Эх, понимаешь, генерал… Беда здесь у нас приключилась, — глядя на Турецкого исключительно правдивыми глазами, пел Сидоренко. — Ампулы, понимаешь ли, в сейфе хранились как вещдок. А тут вчера буквально взяли мы чувака одного. Взрывчатку провозил. Мы взрывпакеты туда же — в сейф. Тоже ведь вещдок. А тут, как назло, батарея потекла Отопительная. Вызвали сварщика, он варить начал. А прапорщик сейф не отодвинул. Там нагрев произошел, ну и рвануло пакет. И сейф — в хлам, и ампулы тоже.
