Елена Арсеньева - Фигурки страсти
Бочком-бочком Алёна продрейфовала к двери. Случайно взгляд ее упал в мусорную корзинку. Там было пусто – если не считать платочка, брошенного Бланш. Он был испачкан сырым песком – песчинки кое-где осыпались, кое-где прилипли к мягкой бумаге.
Алёна пожала плечами, осмотрелась, не обращает ли на нее кто внимания. Никто не обращал. Вот и замечательно. Тогда выскользнула на площадку. Кстати, хороша бы она была, если бы столкнулась вдруг тут нос к носу с Бланш… Наверняка выдала бы себя! Но обошлось – видимо, девушка и впрямь спешила и уже спустилась вниз.
Ну и на здоровье. А Алёна вновь направилась наверх, в Башню Лиги. Там ее уже искали, значит, именно там сейчас безопасней всего. Она медленно брела в свое укрытие, спотыкаясь на каждой ступеньке, потому что глаза были прикованы к дисплею телефона, а палец скользил по полосе прокрутки.
Фотографий оказалось много: Алёна пробегала глазами по лицам подростков, юношей, мальчиков… Эсмэ на снимках нет, нет, нет! Вообще-то, она могла пропустить его, не узнать – ведь прошло довольно много лет. И вдруг мелькнуло что-то… Алёна остановила прокрутку, принялась увеличивать детали фотографии.
Трое подростков стоят на пьедестале почета – все трое в плавках, на шеях висят на ленточках медали. Около парнишки, занявшего третье место, замер мальчик, который несет победителям цветы – в каждой руке по букету и еще один смешно зажат под мышкой. Тощенький такой мальчишка, ребра наружу, пружинистые каштановые кудряшки вокруг лица. Точно такие, только пепельные, были в детстве у Алёны Дмит… то есть, тьфу, у Лены Володиной, никакими щетками-расческами с ними нельзя было сладить, и никто не верил, что они у нее свои, что сами вьются. Из-за своих кудряшек Эсмэ легко узнаваем. Какой хороший был мальчишка, подумала Алёна. Но тут же вспомнила, как он гонял ее по полю – зло, жадно… Еще неизвестно, кстати, что случилось бы, если бы не появился Жоэль, потому что…
Ладно, сейчас гораздо важнее другое. Алёна продолжала смотреть фото. Ой, какая это была мутота: перелистывать их, выхватывать и укрупнять кадры – и все время думать, что пропустила, пропустила того, кого искала… – хотя бы потому, что не имела понятия, кого ищет.
И вдруг осенило!
– Дура, что ж ты делаешь? – сердито сказала себе вслух Алёна. – Нужный мне человек обязательно должен оказаться на одной фотке с Эсмэ, потому что на стене холла бассейна этой фотографии как раз не было. Не дергайся, вернись туда и посмотри снова.
Собственный голос ее успокоил.
Снова палец лег на полосу прокрутки. Назад, назад… Вот. Трое подростков на ступенях пьедестала почета, тощенький мальчишка с букетами, пришедший их поздравить, и – тренер.
Наша героиня вгляделась в его лицо, увеличив изображение до предела, потом внимательно осмотрела фигуру, облаченную в спортивный костюм. И ей стало не по себе… Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы угадать: мужчина – тот самый тренер-грубиян, муж дежурной, потом Николь. Мсье Вассерман. С супругой-то он разошелся, однако… однако понятно, почему маленькая женщина позаботилась убрать его изображение с глаз долой. Конечно, за пятнадцать лет мужчина изменился, прибавилось морщин, некогда бледное лицо посмуглело и набрякло, а вот его стать не изменилась. В сером спортивном костюме он точно так же напоминал крепенький дубовый анкерок, поперек себя шире, как в джинсовом костюме и «стетсоне», в которых Алёна видела его в Талле на экскурсии. Да, она достаточно внимательно присматривалась к своей группе и даже сейчас, спустя несколько дней, была способна довольно подробно описать каждого. Тем более человека, чья одежда назойливо привлекала к нему внимание, бросалась в глаза, отвлекая взгляды от главного: от его очень узнаваемой стати.
Предположим, Алёна угадала: это Вассерман. И он был в шато одновременно с женой. В смысле, с женами. С первой и второй. Обе сторонились его. Что касаемо Виктори, причины объяснимы. Возможно, Вассерман ее просто не узнал в мужском обличье, а Николь вовсе не стремилась бросаться ему в объятия. Да и Луи-Огюст, наверное, ревнив (ревнива, нужное подчеркнуть). Что же до первой жены, Мари… Она тоже с ним практически не общалась. Алёна более или менее внимательно следила за экскурсантами после того, как нашла пресловутый билетик, и могла с уверенностью сказать: эти двое только разок перекинулись словцом, мол, жаль, что нельзя фотографировать в салонах шато. Причем с таким видом перекинулись, будто они враги и им противно даже слово друг другу сказать. А между тем мадам Вассерман в бассейне впала в панику при самом незначительном намеке на то, что ее бывший супруг может быть кем-то опознан на старых фотографиях…
Алёна вошла наконец в башню и осмотрелась.
Никого, конечно.
Прикрыла дверь.
Вновь взглянула на фрески.
Яркий солнечный луч вполз на потолок, но лицо Екатерины Медичи по-прежнему было отчетливо видно, и ее взгляд все так же был устремлен на ящик с песком.
Черт, вот и не верь после этого в мистику! Особенно если вспомнить, что платочек Бланш был испачкан сырым песком… Сначала, значит, девушка двигала мешок с цементом, потом ковырялась в песке.
Надо попытаться выяснить – для чего. Спасибо за подсказку, ваше величество.
И Алёна проделала то же самое, что незадолго до того невеста Эсмэ.
Мешок с цементом был прошит снаружи, его явно не открывали. Песок старательно приглажен, словно его и не касалась ничья рука. А между тем, судя по испачканным рукам и рукавам Бланш, она в ящике основательно порылась…
С чего вдруг гиду замка Талле, спешившему на экскурсию, понадобилось рыться в ящике с песком?!
Алёна принялась закатывать рукава, чтобы не испачкаться, и обошла ящик, выискивая, где будет удобней начать раскопки. И замерла.
На полу лежал пистолет.
40-е годы XX века, Россия
Это произошло в 1943 году. Мы провели время оккупации в Талле, не уехав оттуда даже тогда, когда вся Франция вдруг сошла с ума и ударилась в бегство от захватчиков – чтобы потом вернуться к насиженным местам и либо смириться с оккупантами, либо сражаться с ними.
Мы никуда не убегали. И время показало, что поступили правильно. Гитлеровцы относились к нам вполне корректно. Ничего не было разграблено, исковеркано. Вообще наш край репрессии обошли стороной. Пострадали только те, кто оказывал сопротивление новым властям. Я слышал, будто маки[43] группировались в основном близ Муляна и Тоннера. У нас народ предпочел отсидеться и отмолчаться. Ну что ж, таким образом многие люди уцелели. Я думал только о Талле, о своей семье. Кто-то назовет меня трусом? Ну и пусть.
Впрочем, не о том речь.
В 1943 году мы получили известие о том, что в Испании умер Шарль Талле, моя дядя, младший брат отца. Его жена была умалишенная, а мой отец, глава нашей семьи, очень дорожил дружбой с семьей несчастной Мелины. Но Шарль больше не мог жить такой жизнью и сбежал. Сбежал в Испанию, принял там другую фамилию, испанскую, женился на местной девушке и был вполне счастлив. Его новая семья ничего о нем не знала, и только перед смертью (его ударили ножом за карточное шулерство) он открыл им правду и попросил списаться с его родными. Шарль хотел быть похороненным в Талле. Видимо, он, как и я в свое время, прошел путь от полного отрицания родовых ценностей до тоски по ним…
Конечно, я должен был выполнить его последнюю волю, а потому отправился в Испанию. Путешествовать по Франции в годы войны было затруднительно, но вполне возможно. Я предпочел поехать в своей машине, с шофером. Мы взяли с собой бензина – на крайний случай, потому что, вообще-то, работали заправочные станции. Конечно, все только по талонам, но я, хоть и не был коллаборационистом[44], никогда не осложнял свои отношения с властями, вот мы и не знали недостатка ни в чем. Само собой, с довоенной жизнью не сравнишь, но все же…
В конце концов мы с Мюссе (вот такая невероятная была фамилия у моего шофера!) добрались до Вальядолида. Там жили тихо и спокойно – до того спокойно, что в городе даже гастролировал балетный театр из Монте-Карло.
Я улаживал дела с перевозкой тела моего дяди, пытался успокоить его жену, которая желала ехать во Францию, чтобы участвовать в погребении, и так темпераментно пыталась меня в этом убедить, что показалась мне изрядно не в себе. Бедный Шарль, не везло ему с женами!
Когда выпадала свободная минута, я бродил по городу. Хотел сходить в театр, но потом решил – не стоит задерживаться, лучше поскорей уехать домой. К тому же я не раз видел актеров балета в кондитерских и ресторанах. В Монте-Карло было очень тяжело с продовольствием, а в Испании дело обстояло гораздо лучше, вот все танцоры и отъедались. А потом, наверное, еле двигались по сцене. Так что не был уверен, что меня ждет необыкновенное зрелище.
И вот во время одной из моих прогулок я набрел на антикварную лавку. Честно говоря, я к ним равнодушен. Ведь Талле – настоящий музей! И мне неинтересно смотреть на чужие сокровища, лишившиеся хозяина. Единственное, что меня привлекает в таких лавках, это книги. Я полюбил китайские стихи и поэзию Поднебесной вспоминаю с восторгом, чего не скажешь о прочем.
