Лео Мале - Французский детектив
После короткой паузы старик мягко продолжал:
— Я сел за стол между двумя детьми, чтобы лучше рассмотреть несчастного. Сначала я попытался раздвинуть его зажатые веки, но он задрожал от прикосновения и с ворчанием резко отклонил голову. Поскольку я настаивал, недовольство перешло в гнев — вцепившись руками в стол, он топал ногами, его била нервная дрожь. Помогла девочка — она тоже приложила пухлые ручки к его векам, погладила лицо Жака. Благотворное действие этого прикосновения для мальчика было огромным, он тотчас же успокоился. Я разговорился с девочкой, спросил, как ее зовут, сколько ей лет и давно ли она занимается с Жаком. «Три года», — ответила она. «Ты уже начинаешь его понимать?» — «О да!» — воскликнула она с неожиданным воодушевлением. «Ты уверена, что он абсолютно ничего не видит, не слышит, не может говорить?» — «Если бы это было иначе, мсье, я давно бы уже заметила. Эти три года я была с ним постоянно». Я легко поверил ей — было видно, что она его очень любит. Поэтому я у нее спросил: «А он любит тебя?»— «Не знаю, — грустно ответила она. — Он не может этого выразить». Тогда я объяснил Соланж, что скоро ее маленький друг научится выражать свои чувства, и добавил: «Тебе приятно было бы услышать, если бы Жак сказал, что ты — его самый большой друг?» — «Зачем вы говорите о невозможном? — ответила она. — В чем я уверена, так это в том, что он предпочитает меня всем остальным людям, которые здесь живут. Он не хочет, чтобы кто-нибудь, кроме меня, гладил ему лицо». — «Даже мать?» — «Даже чтобы она», — ответила Соланж, опустив голову. Затем она резко ее подняла, чтобы спросить меня с детской недоверчивостью: «Кто вы, мсье?» — «Я? Просто отец многочисленного семейства. У меня три сотни детей. Это тебе о чем-нибудь говорит?»— «И вы их всех любите?» — «Ну конечно!»
Милая Соланж не могла опомниться, но между нами уже установилось доверие, и она стала мне рассказывать, что ей удалось научить Жака многим вещам, что они умеют очень хорошо понимать друг друга: «Они все думают, что Жак не может ничего понимать. Это неверно! Я, например, знаю, что он очень умный…» — «А как тебе удалось это узнать?» — «Благодаря Фланелли». — «Кто такая Фланелль?» — спросил я с удивлением. «Моя кукла, которую он сейчас держит в руках. У него нет игрушек и ничего такого, чем он мог бы заниматься». — «Так ты сама уже не играешь с куклой?» — «Мне больше нравится играть с Жаком, это важнее — никто больше не хочет играть с ним. Я даю ему куклу и время от времени забираю обратно. Он очень любит Фланелль и, когда хочет играть с ней, просит ее у меня. Для этого я придумала простой знак: указательным пальцем он нажимает на ладонь моей правой руки. Это означает для него: «Дай мне куклу», и я ему ее даю. Когда мне нужно, чтобы он вернул куклу, я делаю тот же знак». — «Как тебе пришла эта мысль — объясняться знаками?»— заинтересовавшись, спросил я. «Когда я первый раз дала ему Фланелль и забрала ее перед обедом, он рассердился и, катаясь по полу, издавал звуки, похожие на собачий лай. Пришлось куклу ему вернуть. Какое-то время он ее подержал в руках, и я снова ее забрала, но одновременно сделала знак. Он снова разозлился, но я отдала Фланелль только после того, как ему самому пришла мысль сделать такой же знак. С того дня он засыпает только с куклой в руках». — «И тебе не жалко было Фланелль?» — «Нисколько! Это как если бы она была нашим ребенком, моим и Жака». — «Чему ты научила его еще?» — «Просить еду, которую он любит… Мама потихоньку ему готовит». — «Кто твоя мать?» — «Служанка мадам Вотье».
Я все больше и больше удивлялся и спросил: «Жак может попросить с помощью знаков любую еду, которая ему нравится?» — «Не любую, но ту, которую особенно любит. С первых дней, как меня приставили к нему, я заметила, что он очень любит яйца и хлеб. Однажды, когда он с жадностью ощупывал яйцо всмятку, я его забрала и пальцем изобразила небольшой овал на его левой ладони. Он рассвирепел, но не хотел повторить новый знак. Поэтому яйцо я ему не отдала, а вместо него положила на тарелку мясо. Жак был недоволен и ощупывал все блюда на столе — искал яйцо. На другой день я снова положила яйцо на тарелку и снова забрала, изобразив на левой ладони овальный знак. На этот раз он его повторил — и я вернула ему яйцо. С этого дня я начала придумывать новые знаки — для хлеба и другой еды». — «Знаешь, милая Соланж, ты была бы мне ценной помощницей в Санаке». — «Так вы живете не в Париже?» — «Нет. И я приехал, чтобы забрать с собой Жака». — «Вы хотите отобрать его у меня?» — взволновалась она. «Через какое-то время ты его снова увидишь. Пойми меня… Жак не может всю жизнь оставаться таким. Конечно, ты его уже многому научила, и я тебя поздравляю. Но этого же мало: ему нужно развить свои первоначальные знания и образоваться, чтобы из него что-нибудь получилось». — «За Жака я спокойна — он такой умный! Иногда мне кажется, что он все понимает, только прикоснувшись к моей руке. Если бы я только могла придумать еще какие-нибудь знаки! Но я их придумала уже все, какие могла. Больше не получается. Всю прошлую ночь я думала, как ему объяснить, что у него тоже, как у меня, есть мать». — «И ты придумала?» — «Нет». — «Раз ты сама признаешь, что больше ничего не можешь придумать, значит, нужны какие-то другие способы, чтобы продолжить работу, так хорошо начатую тобой». — «Если бы я больше знала, то, уверена, справилась бы одна. Ему никто не нужен». — «Конечно, знаки, которые ты придумала, — интересные, но с их помощью Жак мог бы объясняться только с тобой одной. Нужно, чтобы он мог попросить Фланелль или яйцо у любого другого. Он научится этому, но только когда будет знать алфавит и сможет им пользоваться так же, как ты и я». Соланж была готова заплакать, она не понимала, как Жак мог бы обойтись без нее. «Если вы увезете Жака, то ведь ненадолго?» — «Это будет зависеть от его успехов. Тебе ничто не мешает приезжать иногда в Санак повидаться с ним. Можешь рассчитывать на меня: он будет помнить тебя». Никогда бы я не поверил тогда, что познакомился с той, которая будет впоследствии носить имя моего нового ученика.
Ивон Роделек замолчал.
— Вы нам дали понять, — сказал председатель Легри, — что семья Вотье совсем не занималась сыном?
— Я далек от этой мысли, господин председатель. Я пришел сюда не для того, чтобы судить других, а чтобы помочь ближнему.
— Как прошло первое путешествие с вашим новым учеником? — спросил председатель.
— Лучше, чем я предполагал. Соланж — мать ей разрешила провожать нас на Аустерлицкий вокзал — захватила с собой Фланелль, которую Жак гладил всю дорогу, пока мы ехали. Вечером мы прибыли в Санак, я велел там приготовить для ребенка комнату, сообщавшуюся с моей. Нельзя было и думать, чтобы поместить его в общей спальне с глухонемыми или слепыми.
— Были ли среди трехсот ваших воспитанников, — спросил председатель, — еще слепоглухонемые от рождения, кроме Жака Вотье?
— Нет. Его предшественник, мой восемнадцатый ученик с такими же недостатками, прошедший курс обучения, уехал за полгода перед этим. Он устроился учеником столяра — мне удалось подыскать для него это место. Впрочем, для быстрого развития лучше, чтобы он был один. Я хотел, так же как и с предыдущими восемнадцатью учениками, лично заниматься с Жаком, опыт у меня был уже большой. Начать я решил прямо со следующего утра, сразу после сна.
— Считаю необходимым, — заявил генеральный адвокат Бертье, — чтобы свидетель рассказал суду о методе воспитания, с помощью которого бесчувственный звереныш, каким был десятилетний Жак Вотье, превратился в нормального интеллектуально развитого человека. Господа присяжные могут составить себе подлинное представление о его личности, скрывающейся за обманчивой внешностью.
— Суд разделяет точку зрения господина генерального адвоката. Слушаем вас, мсье Роделек.
— Ту первую ночь, когда Жак мирно спал под крышей нашего института, я провел в молитве и размышлениях о той тяжкой борьбе, которая предстояла мне начиная с завтрашнего утра. Я молил о помощи Богоматерь. Она всегда приходит к нам, бретонцам, на помощь в трудных делах. Она меня и просветила.
Я еще не знал, какой мне выбрать метод для воспитания звереныша. Действительно ли Жак был умен, как утверждала добросердечная, милая Соланж? Или это был ребенок обычный, средних способностей? Проявится ли этот дремлющий ум в активном желании вырваться из мрака, или он будет только пассивно регистрировать поступающие извне сигналы? Узнать это было можно только одним способом: обратиться к тем нескольким предметам, которые добрая девочка использовала как единственное средство общения между нею и Жаком. Тут могли помочь кукла, ложка, тарелка, стакан… Нужно было идти почти на ощупь от известного к неизвестному. Я знал, что любой ребенок задолго до того, как он познакомится с алфавитом и элементами грамматики, способен уловить общий смысл фразы, которую он еще не может ни произнести, ни проанализировать. В этом ему помогает привычка слушать и наблюдать за лицом говорящего, а еще, может быть, необъяснимая интуиция, которая рождается в нем вместе с первым криком.
