Фридрих Незнанский - Окончательный расчет
— Нет… — Меклер поправил съехавшие на нос новые и явно великоватые ему очки. — Вы что же, нашли этих козлов?!
— Не только нашли, но и, как поется в известной всему народу песенке, их «поймали, арестовали, велели паспорт показать»…
«Щит»? — серьезно поинтересовался Борисенко.
Денис молча кивнул и вновь повернулся к адвокату:
— Ты где остановился, в «Севере»?
— Увы!.. А что, можешь предложить что-то получше?
— Сам знаешь, что могу, конечно, если ты готов оплатить там свое проживание.
— Мы оплатим! — тут же вмешался Меклер.
— Вообще-то, — усмехнулся Гордеев, — я и сам в состоянии… Поехали, Денис на вашу-нашу квартиру, там все и обсудим… Ты когда в Москву?
Денис посмотрел на часы и улыбнулся:
— Часа через полтора тронусь… Ух, до чего ж домой хочется! Северотуринск — очаровательный городок, однако хорошего, как верно замечено каким-то анонимным мудрецом, понемножку!
22
В Генеральной прокуратуре Российской Федерации легких дел не бывает — особенно если речь идет о делах, находящихся в руках «важняков». Точно так же не бывает и дел «облегченных»: Александра Борисовича Турецкого, таким образом, ничуть не удивляло, что расследование, связанное с теневой деятельностью ЧОПа «Щит» города Северотуринска, по мере развития становилось все более громоздким. Всплывали новые имена, обстоятельства, детали.
К удивлению всех членов оперативно-следственной группы, включая и самого Сан Борисыча, из двоих руководителей ЧОПа первым заговорил Роман Мозолевский. Последней каплей, переполнившей чашу его надменного молчания, как ни странно, оказалась пуговица, найденная в машине Кашева Яковлевым и Курбатовым: эксперты моментально определили, что пуговица действительно вырвана с корнем из черного кашемирового плаща Мозолевского — хотя в точности такая же была пришита, как выяснилось позднее, Евгенией Петровной Шмелевой собственноручно — на следующий день после исчезновения бизнесмена…
Что касается Жени, кажется, никто охотнее, чем она, не сотрудничал со следствием: стимул сохранить за собой статус всего лишь свидетеля, причем свидетеля, способного подтвердить обвинение исключительно косвенно, сделал свое дело. Во время показаний касательно все той же пуговицы и времени, когда ей пришлось вначале вставлять заплатку на пострадавшую ткань, а затем и пришивать новую, в точности такую же, Евгения Петровна ни разу не взглянула на бывшего любовника, присутствующего тут же, в кабинете Турецкого. Не изменились и ее интонации — почти радостные, подчеркнуто искренние, призванные демонстрировать как собственную невиновность и наивность, из-за которой она не понимала, что именно происходит, так и гражданское мужество, проявляемое в процессе следствия.
Именно это — предательство любовницы — и доконало, судя по всему, Мозолевского: прервав Евгению Петровну на полуслове, Роман впервые за две недели, прошедшие с момента ареста, заговорил — хрипло и гневно:
— Уберите эту сучку, я буду говорить!
Женя и тут не повернула головы в его сторону. Просто подняла на Турецкого, который вел этот допрос, точнее, проводил очную ставку, яркие глаза, опушенные длинными, слегка подкрашенными ресницами, и спокойно поинтересовалась:
— Мне уйти?
— Подождите в приемной, пожалуйста, Евгения Петровна… Если вам нетрудно…
— Нет, конечно! Какие тут трудности?
И, изящно поднявшись со своего стула, покинула кабинет Сан Борисыча, пройдя мимо Мозолевского, пожиравшего ее яростным взглядом, как мимо пустого места.
Однако сказать, что Мозолевский после этого раскололся целиком и полностью, было нельзя: тяжелейшие допросы Турецкий с Померанцевым по одному или вдвоем проводили буквально по каждому из эпизодов дела, по каждой детали. Присутствующему же при этом Александру Юрьевичу Клименко, представителю ФСБ, которого в первую очередь интересовало все связанное с якобы разгромленной организацией, которой принадлежал Мозолевский, тот не ответил вообще ни на один вопрос. Турецкому в конце концов сделалось почти жаль Клименко, у представителя грозной структуры на вторую неделю под глазами появились темные круги и наверняка — неприятности с начальством…
Шла третья неделя активного следствия. Василий Шмелев продолжал молчать. Не действовало на него вообще ничего — включая очную ставку с женой… С абсолютным равнодушием отнесся он и к просмотру видеокассеты. И к зачитанным показаниям некоторых из свидетелей, проходящих по делу о «Щите»: в частности, показаниям старика Маслюкова, опознавшего во время очередного следственного мероприятия Романа Мозолевского как человека, стрелявшего в депутата Госдумы Юрия Александровича Корсакова…
— Очень тебя прошу, давай попробуем. — Александр Борисович редко позволял себе подобные действительно просительные интонации в разговорах с кем бы то ни было, и Денис, наконец, сдался. — Пойми, если он начнет наконец сотрудничать с нами, — хоть какое-то смягчающее обстоятельство… А там, глядишь, еще парочка наберется…
— Ладно, дядь Сань, я попробую, — вздохнул Грязнов-младший. — Хотя насчет «смягчающих обстоятельств» ты, конечно, загнул… Одной сто пятой часть вторая со всеми ее пунктами — и то на двадцатник как минимум, тянет. А у него статей — как грибов после дождя, и все неслабые… Но я попробую…
Турецкий облегченно вздохнул и вызвал охрану. А Денис только головой покачал: оказывается, Сан Борисыч не сомневался в его согласии, коли подследственный Василий Шмелев находится в данный момент не в предвариловке, а в управлении…
Шмеля и впрямь ввели в кабинет буквально минут через пятнадцать после того, как Грязнов-младший сказал свое «да».
Вошел Василий, как обычно глядя в пол, не обращая внимания на присутствующих, с привычным уже выражением безразличия к происходящему. Поэтому и углядел Дениса только после того, как сел на стул. Эти двое оказались лицом к лицу впервые с того момента, как Денис побывал в «Щите». И оба — и Турецкий, и Грязнов-младший — увидели, как что-то дрогнуло в лице Шмеля, как вспыхнула в его глазах искорка изумления. Однако в следующую секунду он вновь опустил голову, привычно уставившись в пол.
Некоторое время в кабинете царила тишина. Потом Денис, сделав над собой усилие, не укрывшееся ни от Александра Борисовича, ни от Шмеля, заговорил — негромко, почти без интонаций. — Привет, Василий… — и продолжил, не обращая внимания на то, что приветствие его осталось без ответа. — Не знаю, о чем думаешь сейчас ты, а лично я вот о чем: никогда не предполагал, что однажды наступит такой вот черный день и мы с тобой окажемся по разные стороны линии фронта…
Шмелев едва заметно шевельнулся, но головы по-прежнему не поднял.
— Не думай, что я преувеличиваю, когда говорю о фронте. — Голос Дениса стал тверже. — Или в сентиментальность впадаю… Но ты и без меня знаешь, как больно терять товарищей, сколько мы их потеряли там… И лучше бы я тебя потерял так, чем как сейчас… Лучше бы… Помнишь, как мы с тобой познакомились?.. Я помню! Потому что это был самый страшный на тот момент день для нас — для меня, для Самохи, для Щербака… Во время вылазки погиб наш товарищ, отличный парень — весельчак, умница, высококлассный профи…
Не знаю, откуда тебя тогда перебросили к нам, да и перебросили ненадолго. Но всю ночь ты тогда провел с нами, у костра, песни пел — наши песни, фронтовые, потом Высоцкого и даже Окуджаву. Для нас. И ты тогда стрелял во врагов, а не в своих…
— Какие они свои, эти сучары-ворюги?! — Выкрик Шмеля, резко вздернувшего голову и уставившегося на Дениса горевшими темным огнем глазами, застал врасплох и Турецкого, тоже слушавшего Дениса с опущенными глазами, и самого Грязнова-младшего. Оба они вздрогнули, а охранник, неподвижно стоявший у дверей кабинета, сделал шаг в сторону Шмелева.
Короткой паузы хватило, чтобы Денис взял себя в руки и ответил Василию.
— Кашев, — покачал он головой, — был хорошим, честным мужиком, а вы его убили… Видишь ли, так уж вышло, что Виктория Кашева, его жена… Прости, теперь уже вдова… была моей клиенткой, я за последние недели узнал об их жизни и о них самих практически все. Она была ему достойной женой: замечательного мужества женщина! Единственное, о чем просила, — возможности посмотреть в глаза убийцам Виктора… В твои глаза, Вася! В твои!..
Шмелев издал какой-то неопределенный звук и глянул в глаза владельца «Глории».
— Уйди отсюда, — тихо произнес Шмель. — Уйди, Денис.
Он медленно перевел взгляд на хмуро смотревшего на него Турецкого и, усмехнувшись, кивнул головой:
— Твоя взяла, «важняк»… Чего ты хочешь от меня услышать? Вроде и так все знаешь. Да и я не дурак, чего именно мне светит, догадываюсь…
Альберт Вронский, споткнувшись об очередной попавшийся под ноги не замеченный им узел, отлетел прямехонько на подоконник и едва устоял на ногах, вцепившись в его мраморный край. Не удержавшись, он чертыхнулся, тут же поймав на себе укоризненный взгляд Альбины Борисовны.
