Манфред Абель - Немецкий детектив (сборник)
Ирэна подтащила стул к окну, уселась и поставила телефонный аппарат на бедро. Так она ждала, ждала, что в следующую секунду в поле зрения появится машина или зазвонит телефон. Ее мысли кружились вокруг одних и тех же вопросов: неужели сорвалось? А если так, то что делать дальше? Но это были совершенно бесплодные мысли, больше похожие на душевные копания, лишенные всякой логики.
В это же время Морис Лёкель устало поднимался по скрипучим стертым ступеням лестницы флигеля старого запущенного дома в гамбургском рабочем квартале Бармбек. На верхней площадке он остановился. В темноте щелкнул зажигалкой, чтобы разглядеть табличку на двери и кнопку звонка. На эмалевой пластинке было написано: «Р. Купфергольд». Звонок, на кнопку которого надавил Лёкель, исторг какой-то несуразный звук, словно его издал глухонемой, решивший пожаловаться на свою судьбу. Дверь открыла массивная, богатырского сложения женщина.
— У вас есть свободная комната?
— Нет.
— Меня прислала фрейлейн Шарлотта.
Женщина схватила Лёкеля за рукав и втащила в полутемный коридор. Дверь с грохотом захлопнулась за ним.
— Но плата, молодой человек, вперед. Ну так как, согласны сунуть мне в лапку двадцать хрустиков? Желаете остаться на сутки?
— Пока еще не знаю. Вот, возьмите за двое. Покажите комнату!
Лёкель был человек вежливый, к тому же попавший в сложные обстоятельства. Потому он не отказался от уговора с хозяйкой, войдя в чулан, от вида которого шарахнулись бы даже голуби или куры. Он старался не смотреть по сторонам, коротко кивнул вдове Купфергольд и, оставшись один, со вздохом облегчения поставил портфель на пол. И тут его охватил жуткий страх. Напротив него стоял мужчина с всклокоченными волосами, небритый, со сбившимся набок галстуком, распахнутым по причине отсутствия верхней пуговицы воротом и в измятом голубом нейлоновом плаще. Мужчина, испуганно таращившийся на него, был он сам. Лёкель стоял перед некогда роскошным, а ныне доживающим свой век в ветхой заброшенной мансарде зеркалом высотой в два метра.
Морис хотел побриться, однако, взглянув на ручные часы, передумал. Он сбежал вниз по лестнице и промчался по улице несколько кварталов до ближайшей телефонной будки. Торопливо набрал по памяти номер.
На другом конце тотчас отозвался женский голос.
— Ирэна?
— Морис, Бог мой! Это ты?
— Да.
— Где ты находишься?
— Ирэна, случилось ужасное. Мне надо с тобой поговорить.
— Все-таки где ты находишься?
— Лупинус вернулся?
— Нет. Он даже не позвонил.
— Черт побери. Немедленно приезжай сюда! Встретимся в Бармбеке. У меня на квартире нельзя. Жду тебя в «Золотой утке»…
— Мне трудно отлучиться из дома. Мы не могли бы встретиться здесь, где-нибудь поблизости?
— Ты с ума сошла! Разгуливать по Гамбургу после того, что случилось! Хватит. Прошу тебя, приезжай!
— Хорошо. Где находится твой кабак?
Морис Лёкель объяснил дорогу и повесил трубку. Затем вернулся в свое новое жилище. Он умылся, надел свежую рубашку, достал из кармана пиджака толстый конверт и засунул его в брючный карман. «Береженого Бог бережет», — подумал он и покинул дом, чтобы встретиться с Ирэной в «Золотой утке».
В это время главный комиссар Майзель проезжал по Штеглицу; он разглядывал магазины и универмаги по обеим сторонам Шлоссштрассе, деловито снующих людей и, когда мимо окон машины проплывали газетные киоски, злорадствовал. Имя Эрики Гроллер еще не появилось в крупных заголовках, газетные писаки гонялись за другими сенсациями. И если бы они обратились к нему, Иоганнесу Майзелю, то с чем пришли, с тем и ушли бы.
У перекрестка машина остановилась по красному сигналу светофора. Взгляд Майзеля упал на велосипедиста, стоявшего рядом с его машиной. На багажнике велосипеда лежала пачка утренних газет. Главный комиссар, преодолев свое отвращение к печатной продукции, прочел заголовок передовой статьи, попавшей прямо в поле его зрения, и покачал головой. «Связан ли Тиксье-Виньянкур, парижский адвокат и соперник де Голля на президентских выборах, с Национальным советом сопротивления?» В уголках рта Майзеля залегла язвительная усмешка. «В этом вся пресса, — думал он. — Многозначаще поднимает вопросы, ответы на которые не требуют абсолютно никакой проницательности. Ведь ни для кого не секрет, что пресловутый французский адвокат, доблестно стоявший под знаменами монархистов, фашистов, петенистов и пужадистов, обрел известность именно благодаря выступлениям в защиту ОАС — «Организации секретной армии». Перед каким бы парижским судом ни представали вожаки этой террористической организации, их адвоката неизменно звали Тиксье-Виньянкур. И то, что газеты трубили уже о «Национальном совете сопротивления», было не ново. ОАС давно обзавелась этой вывеской. Новым, пожалуй, было то, что несколько дней назад эта высокооплачиваемая знаменитость в черной мантии решила конкурировать на президентских выборах с генералом де Голлем. Нет, этому хитрому лису было не по плечу прогнать лотарингского Шарля из президентского кресла. Он мог рассчитывать только на восемь — десять процентов голосов, голосов крайне правых».
Иоганнес Майзель знал все это. Из передач радио и телевидения, из разговоров с коллегами. И ехидно подсмеивался над погоней газетчиков за дешевой сенсацией.
Майзель знал это, но от этого знания ему было ни жарко ни холодно. Так же, как и от знания того, что Карфаген был трижды разрушен или что хлорофилл обусловливает усвоение растениями углекислоты из воздуха.
И он выбросил из головы мысли о Тиксье-Виньянкуре, о Париже, о борьбе за президентское кресло.
В это время двухместный спортивный «фиат» вывернул на шоссе, ведущее из аэропорта «Орли» во французскую столицу. В машине сидели двое мужчин, одинаково толстых, одинаково одетых, с одинаковыми лицами, да и звали обоих одинаково — Конданссо. Бенуа пожевывал кончик толстой сигары, другой крутил баранку и пожевывал нижнюю губу.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Бенуа Конданссо.
— Ровным счетом ничего, — откликнулся близнец, которого звали Жан. Кроме имени, от брата его отличала только нелюбовь к курению.
— Она так и не появилась, Жан.
— Появится, должна появиться. Может, что-нибудь произошло?
— Знать бы это.
— Она отложила… поездку на день. Наверняка у шефа уже лежит телеграмма. Или она позвонила.
— Звонить она может только вечерами, Жан.
— Тогда даст о себе знать сегодня вечером. Передам шефу, что она не прилетела, мы встретили три рейса, считаю — наше задание выполнено.
— Старик будет брызгать слюной.
— А тебе это видеть впервой?
— Но она же забронировала место в самолете. Ее имя стоит в списке пассажиров. Провалиться мне на этом месте, если дело не сорвалось.
— Кончай ныть. Мы ничего не изменим. Пусть у шефа болит об этом голова.
Некурящий Конданссо включил приемник на полную мощность; он больше ничего не хотел слышать о деле.
Остаток пути они молчали. Машина достигла предместья Парижа, пересекла окраинные районы, проехала вдоль длинных рядов однотипных домов и наконец исчезла в плотном потоке столичного транспорта.
В это время Клаус Герике лежал голым в постели дешевого парижского отеля и глядел в облупившийся потолок. Мысленно он кокетничал именем Анри, которым обзавелся накануне.
Поскольку у Клауса не было иного удостоверения личности, кроме своего собственного, то он не отважился поселиться в более приличном заведении. Не сведущий в обычаях французской столицы, точнее говоря, неправильно информированный, он вбил себе в голову, что должен найти убежище непременно в деклассированной среде. В одном из бедных кварталов его внимание привлекла ярко накрашенная женщина, беспечно прогуливавшаяся под фонарями. Назвавшись Ма́ргой, она не ломалась и не заламывала цену. Первое она сделала, повинуясь законам ремесла, второе — чувствуя, вероятно, за своей спиной сильную конкуренцию. В этой обшарпанной клетушке третьеразрядного отеля он справил свои дела, привычно и деловито, без всяких эмоций, и Марга сказала ему об этом. Герике сослался на усталость и, расплатившись, выпроводил проститутку. На прощание она нежно назвала его Анри. Засыпая, он несколько раз повторил вслух это французское «Анри».
Так Герике обзавелся новым именем. Теперь предстояло подыскать в пару подходящую фамилию — может, Маршан или Дистель, — а уж затем подумать о соответствующих документах. Последнее меньше всего беспокоило Герике. У него было два крупных козыря: во-первых, блестящее знание французского языка и, во-вторых, громадное, по его разумению, даже сказочно большое количество новых стофранковых банкнот, которые вот уже более десяти часов распирали его бумажник.
