Барбара Гордон - Польский детектив
Неваровный, не веря, однако, что именины могли ограничиться одним литром, все же понимающе кивнул и сержант продолжал:
— Когда компания уже развеселилась, Квасковяк и говорит: «Помяни мои слова, Михаляк, скоро получишь старшего сержанта. Все мы получим повышение, по всей Польше будут о нас говорить. Сам главный комендант нас поблагодарит и вручит награды. Может, и крест».
— А что-нибудь еще он сказал?
— Да мы и не принимали его слова всерьез, видели, что комендант уже навеселе, а он уверял: «Не верите? Сами увидите. У Квасковяка голова на плечах, а не что-нибудь». Кто-то из нас засмеялся: дескать, один комендант и получит повышение, а он возмутился: «Не бойтесь, ребята, ни работа, ни награда вас не минуют». После комендант и словом не вспомнил об этом. Думаю, он тогда просто перебрал. Ему много не надо было, потому он и избегал пить.
— Вы еще говорили, что Квасковяк был убит не там, где его нашли, на Розовой, возле леса…
Сержант открыл шкаф, вынул из него большой план Подлетной, развернул его на столе и пояснил:
— Вот улица Розовая. Тут лежал комендант. Параллельно Розовой идет улица Акаций, а еще дальше — Резедовая. У нас почти все улицы носят названия цветов. Этот дом принадлежит инженеру Раковскому. Вот тут стоит дом, в котором жил комендант. Эти три улицы пересекаются двумя, выходящими к железнодорожным путям. Вдоль путей с обеих сторон — тропинки. Есть тут и незастроенные участки, через которые люди протоптали дорожки с одной улицы на другую. Вот здесь, например, можно перейти с Акаций на Розовую, а тут — с Резедовой на Акаций.
— Ну и что?
— Пани Квасковяк говорила, что муж утром выходил из дома и иногда возвращался через несколько минут, а бывало, и через час. Скорее всего, он за чем-то или за кем-то следил. Верно?
— Да, но место в лесу, в конце улицы — как раз очень удобный наблюдательный пункт. Можно спрятаться за дерево.
— Согласен, — подтвердил Михаляк, — но от этого места до дома Квасковяка добрый километр, даже если идти самым коротким путем. Это значит, в один конец десять минут ходьбы быстрым шагом. И столько же назад. Комендант никак бы не мог вернуться домой через несколько минут.
— Но он возвращался и через час.
— Верно, — согласился сержант. — Квасковяк выходил из дома, чтобы что-то проверить. Это «что-то» должно было находиться значительно ближе, а не в конце Розовой. Может, он наблюдал за какой-нибудь виллой или человеком, жившим поблизости. Когда видел, что ничего не происходит, сразу возвращался домой. Если же замечал что-то интересное, задерживался подольше.
— Что может происходить в пять утра?
— Чтобы поспеть на работу в Варшаву к шести часам, надо встать около четырех, особенно если работаешь на Жерани или на Грохуве. В Подлешной живут и такие. Им приходится выходить из дома в половине пятого — чтобы успеть на электричку без двадцати пять.
— Если предположить, что вы правы и Квасковяк действительно следил, то он всегда возвращался бы домой в одно и то же время: ведь человек, спешащий на электричку, выходит из дома всегда в одно и то же время.
— Случается, люди опаздывают.
— Тогда комендант возвращался бы после отхода следующей электрички. Расписание знаете?
— Следующая отходит в десять минут шестого.
— Значит, Квасковяк, как правило, возвращался бы домой через десять минут, а иногда через сорок. Но ведь было не так. В его возвращениях вообще не было никакой системы.
— Верно, — признался сержант, — что-то тут не вяжется.
— Кто живет в этом районе?
— Это самая богатая часть Подлетной, и самая старая. Солидные виллы, построенные разными промышленниками, торговцами и директорами. Большинство этих людей или их наследники живут тут и сейчас. И зарабатывают, наверняка, не хуже, чем до войны. Одно содержание такой виллы — отопление, свет, газ и телефон — обходится не меньше, чем в тысячу злотых в месяц. А еще ремонты…
— То-то я видел многие дома в плохом состоянии.
— Только не в этом квартале. Тут таких немного. Доктор Воркуцкий, например, в прошлом году не только основательно отремонтировал дом, но и построил большую оранжерею. Если это не обошлось ему тысяч в семьсот, то я просто не умею считать.
— Воркуцкий? Тот, что выступал на похоронах?
— Он. Богатый человек. Врач-хирург. Лечит больных, страдающих расширением вен. Работает в Варшаве, но принимает и на дому. Он председатель Общества друзей Подлешной. Или вот еще пани Розмарович. Владелица магазина дамских пальто на улице Мархлевского в Варшаве. Она живет неподалеку от моих родителей. Торговать начала с лотка, довольно быстро купила себе хороший участок на улице Акаций и построила отличный домик, лучше даже, чем у инженера Белковского. Он тоже построился четыре года назад. До этого снимал две комнаты у Савицких. Теперь ездит в Варшаву на собственном «вартбурге». В столице у него медицинская лаборатория. Сыну купил «БМВ».
— Он фармацевт?
— Нет. Химик. Работает вместе с каким-то магистром. В этой же части Подлешной живет некто Кравецкий. До войны он владел большим строительным предприятием. Во время оккупации неплохо нажился: строил для немцев железные дороги. Тогда же купил себе виллу. Теперь он уже старик, но его сын продолжает заниматься строительством. Он-то и построил дома Розмарович и Белковскому. А на Резедовой живет доктор Лис. Он шесть лет пробыл в Конго. Вернувшись, купил у Малиновского старую развалину и превратил ее в отличную виллу. А те свободные участки, которые я вам показывал на плане, не застроены потому, что или хозяин не хочет их продать, или они просто бесхозные. Об остальных жителях этой части Подлешной трудно что-нибудь сказать. Вроде человек и работает где-то — и должность пустячная, а вилла как дворец. Мебель будто из музея. Откуда? На какие средства? На этот вопрос никто из них не отвечает. Я не говорю, что все это скверно пахнет, просто объясняю, что в Подлешной немало богатых людей.
— А где живут те, кто победнее?
— С другой стороны железной дороги и ближе к Варшаве. Как раз там вы и видели разные развалюхи и дома, построенные своими руками. Часто даже без ведома и согласия местных властей.
— А может, Квасковяк ходил в ту сторону?
— Нет. Слишком далеко. Думаю, что он что-нибудь заметил или на Резедовой, или на Акаций. Могло это быть и на одной из поперечных улиц: Березовой или 15-го Декабря, но не дальше. Если комендант иногда возвращался через десять минут, то дорога в один конец должна была занимать не больше половины этого времени.
— Почему же тело оказалось в конце Резедовой?
— Убийцы не хотели, чтобы коменданта обнаружили возле их дома, потому и отнесли тело в лес.
— Скорее, отвезли. Нести человека опасно, даже ночью. Кто-нибудь мог бы это заметить. Но это противоречит показаниям Раковского. Он утверждает, что встал в половине пятого, но тогда он наверняка бы услышал, если бы мимо его дома проехала машина. Ведь стояла мертвая тишина.
— Это ничего не значит. Могли ехать не по Розовой. Ведь Резедовая и Акация тоже кончаются у леса. Если коменданта убили на Резедовой, возле его дома, то могли на машине довезти до леса, а там пронести сотню метров на руках до того места, где его нашел Раковский.
— Звучит правдоподобно, — согласился майор. — Надо будет проверить, не слышал ли в то утро кто-нибудь из жителей Резедовой или Акаций шума проезжавшего автомобиля.
— Капитан Левандовский уже выяснил это, — сказал сержант.
— Безрезультатно?
— Так точно. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.
— Как люди относятся к милиции? Точнее, как относились к старшему сержанту Квасковяку?
Михаляк на минуту задумался.
— Честно говоря, — сказал он, — люди вообще-то не слишком любят милицию. Этого не скроешь. Нет, наверное, такого человека, который за свою жизнь ни разу не нарушил бы каких-нибудь предписаний. А мы заставляем их выполнять. И все же жители Подлешной не могли не оценить усилий милиции. Теперь здесь тихо и спокойно, спокойнее, чем в любом другом месте под Варшавой. Я хорошо помню: лет шесть-семь назад тут всякое бывало. Кроме того, Квасковяк не был бюрократом, следящим за буквой закона, и людям это нравилось. Для него главное — порядок и спокойствие в поселке. А методы он применял разные, может, не всегда предусматривамые законами, но зато очень эффективные. Нелегко это ему давалось. Люди тут всякие, у одних средства, у других знакомства. Но комендант со всеми умел поладить. Если надо было, то не глядел ни на чины, ни на звания.
— Врагов у него много было?
— Хулиганы и самогонщики частенько ему грозили. Поначалу, когда он еще не был комендантом, иногда и окна у него били. Но не больше того. Не помню, чтобы у нас кто-нибудь напал на милиционера. Бывает, конечно, когда пьяного тащишь в отделение, он ругается и даже в драку лезет. Зато когда проспится у нас, то просто плачет, чтобы дело на коллегию не отправляли и на работу не сообщали.
