Андрей Баширов - Число зверя
— Э — й, дэвушк, ти ни смотри, что я такой, у минэ дэньги есть, — не унимался мужчина, хотя видел, что Марина демонстративно отвернулась от него в другую сторону. — Много дэнег.
Марина бросила на него недовольный взгляд, встала и пересела на другую скамейку. “Грузин” разочарованно махнул ей вслед рукой и тут же перевел свой взгляд на двух проходящих мимо размалеванных и затянутых в короткие кожаные юбки молодых шлюшек, явно приехавших из ближнего Подмосковья подработать на столичных панелях. Марина тоже проводила их глазами, затем резко встала и направилась к выходу из скверика. Теперь она знала, что делать, она нашла способ, как самой выйти на убийцу Ларисы. Сегодня, в ночь с четверга на пятницу, должно произойти очередное преступление и она возьмет этого негодяя во что бы то ни стало и без чьей‑либо помощи. Пусть потом этот надутый индюк — следователь треснет от злости.
— Эй, постой, дэвушк, — “грузин” взмахом руки попытался еще раз привлечь внимание Марины, но видя, что это бесполезно, с сожалением вздохнул, засунул ладони под мышки, и нахохлившись как филин, так и застыл, слегка раскачиваясь, на скамейке.
Эх, может, и не нужна ему была эта симпатичная белокурая женщина, а так, вскипела южная кровь, увидев такую красавицу, которую, хоть все селенья в родных местах на арабском скакуне объедь, никогда не встретишь. Да и просто приятное хотелось сделать ей. Ведь женщине всегда приятно, когда мужчины ее красоту замечают. Для чего же они тогда еще так красятся, причесываются и наряжаются, как не для того, чтобы понравиться заезжему джигиту.
“Эх, жаль, коня нет, я бы ей показал, что такое настоящий джигит и мужчина!”
***
Машину Марина оставила неподалеку от небольшой церквушки, каких огромное количество пооткрывалось в последнее время в столице. Какой‑то внутренний импульс, вдруг подтолкнул ее к открытым дверям храма. Сунув двум нищим на паперти несколько мелких бумажек, она вошла внутрь. Справа за конторкой стояла женщина в платке. Марина приблизилась к ней и, протянув десять тысяч, попросила две свечи.
— Срамница, хоть бы голову покрыла, — пробормотала женщина за конторкой.
— Зачем? — спросила Марина.
— Положено так.
— А почему мужчины снимают головные уборы, а нам обязательно нужно быть в платке?
— Евангелие читать надо, там все сказано.
— Тогда, если вы читали и знаете, объясните мне, почему так.
Женщина насупилась и, отвернувшись, начала копаться в каких‑то бумагах, стараясь делать вид, что чем‑то очень занята, но по всему ее виду даже со спины было понятно, что она сама огорошена тем, что не знает ответа на это вопрос.
К конторке подошел молоденький священнослужитель в длинной черной рясе.
— Извините, вы не подскажете мне, — обратилась Марина к нему, — почему в православной церкви женщина должна прикрывать голову?
Священнослужитель удивленно посмотрел на нее, затем нахмурил брови и, стараясь говорить басом, что ни как не вязалось с его совсем юным лицом и куцей порослью на лице, сказал:
— Принято так. У мусульман и евреев наоборот, женщина простоволосая, а мужчина хоть газеткой должен прикрыть голову. Но, вообще‑то, я человек здесь новенький, спросите у священника.
— Он занят и не скоро освободится, — пробурчала женщина за конторкой и положила перед Мариной сдачу, две свечи и платок. — На, покройся. Уходить будешь, не забудь отдать.
Марина молча повязала платок, взяла свечи и направилась к алтарю.
Голос священника проникал в самую душу, вызывая какое‑то странное, доселе не ведомое ей чувство необычайного смирения. А позолоченная резьба иконостаса, лепнина, образы святых, свисающие с потолков огромные люстры, начищенные до блеска подставки для свечей, горящие возле икон лампады, дополняло его и, все вместе, производило на каждого и, особенно на тех, кто впервые переступал порог храма, неизгладимое впечатление.
Седой, благообразный старичок, стоявший рядом и наблюдавший за Мариной, разглядывавшей позолоченные образа, тихо сказал:
— За мишурой не видно главного. Она отвлекает нас от общения с Создателем. Человек должен приходить сюда лишь для общения с богом. Насчет этого мне больше нравятся католические храмы. Они строже. И, вообще, Бога надо искать не в Храме, а в своем сердце. Он должен быть там всегда, пока оно бьется. Не зря говорят о покойном, что “испустил дух”. Отец, Сын и, — старичок сделал паузу, — Святой Дух. Вот, что нас связывает с Богом.
— Складно излагаете, — улыбнулась старичку Марина. — А, может, вы знаете, почему женщина должна быть в церкви с покрытой головой?
— В знак смирения и признания первенства мужчины, мужа. И, во вторых, в старые времена, простоволосая женщина была как бы символом блудницы и всего нехорошего, что с этим связано.
Марина протянула старичку две, только что купленные свечи и сказала:
— Поставьте, пожалуйста, за меня и покойную рабу Божью Ларису. Пусть покоится она с миром.
— Не слышу я, девушка, в вашем голосе ноток мира и смиренья. Оставьте все как есть, пусть будет Богу — божье, а Кесарю — кесарево. Простите всех, ибо большинство из них слепы и глухи и даже не ведают, что творят. Впрочем, как и все мы.
— Нет, не могу, — Марина обернулась и направилась к выходу. Возле конторки она остановилась, сдернула с головы косынку и, положив ее перед женщиной, вышла из церкви.
Старичок посмотрел ей вслед и, так ничего и не сказав, лишь покачал головой.
***
Николаев со следователем Григорьевым молча доехали до центрального дома журналистов, Сергей спустился в подвал, в кафе, а Григорьев остался в фойе, караулить своего “клиента”. Общение с информаторами довольно специфическое занятие и не терпит лишних глаз и ушей, поэтому Николаев даже не сделал попытки напроситься на эту встречу. Он взял в баре два бутерброда с чашкой кофе и сел дожидаться Константина, тот обещал спуститься вниз после своего “рандеву”.
— Ба, Николаев! Привет, — опустился на стул, напротив Сергея, один из его старых знакомых. Такого типа людей всегда можно встретить в различных творческих клубах и домах. Они всегда всех знают и со всеми на “ты”. Подсевший за столик как раз был из их числа. — Вот не чаял тебя встретить в наших краях. Я думал, что ты, в основном, в ЦДЛ обитаешь.
— Привет, Женя, — кивнул ему головой Николаев.
— Кофе пьешь? Мне не поставишь чашечку? — Тут же взял быка за рога Евгений. — А то моя родственница выгребла у меня все деньги из карманов, ни копейки не оставила. В горле пересохло, даже стакан воды себе не могу купить. Завтра отдам.
Женя был в своем репертуаре. Николаев прекрасно понимал, что до этого славного “завтра” ему никогда не дожить, но все же достал из кармана три тысячи и положил перед своим собеседником. Не успели деньги опуститься на стол, как Евгений подхватил их и, ткнув корявым и желтым от табака пальцем в свой потертый портфель, сказал:
— Покарауль, я сейчас.
Через несколько мгновений он вернулся с рюмкой водки.
— Ты же говорил, что хочешь кофе.
— Да ладно. Ты же сюда не рюмки за мной пришел считать, — беззлобно огрызнулся собеседник Николаева. — Лучше расскажи, что новенького у тебя. Написал чего‑нибудь, опубликовал?
— Пишу, — тяжело вздохнул Сергей, — а с публикациями сейчас, сам знаешь, как дела обстоят.
— Это точно. Я свою книгу уже четвертый год ни в одно издательство протолкнуть не могу. Эти поскребыши печатают всякую зарубежную дрянь, а на отечественную литературу им наплевать. Пусть гибнет! — Евгений залпом выпил рюмку водки и весь сморщился.
— Ты бы закусил чем‑нибудь, а то быстро в осадок выпадешь, — посоветовал ему Николаев.
— Вот, я твой бутерброд доем.
Сергей с сожалением проследил, как исчезли во рту Евгения остатки его завтрака, обеда, а, возможно, и ужина. Денег оставалось только на одну заправку машины, а в издательствах говорят, что денег нет и ближайшие два — три месяца ничего не предвидится. Надо экономить. Только вот что?
— Сволочи, ни хрена не хотят платить, — как бы угадав ход мыслей Николаева, сказал его собеседник. — Нет на этих гадов Зюганова, Жириновского или Лебедя. Они бы им показали!
Это тоже был любимый конек Евгения, после третьей или четвертой рюмки его несло в политику. Между шестой и седьмой он вспоминал Сталина, железный порядок и своего папу, расстрелянного покойным генералиссимусом, за растрату народных денег в особо крупных размерах. После девятой рюмки он, обычно, засыпал. Причем, все равно где, на столе, на стуле или под столом.
Так что, хорошо зная весь репертуар своего собеседника, тем более, что слушатели ему как таковые были и не нужны, Сергей Николаев мог расслабиться и спокойно подумать о своем. Ему не давала покоя выдвинутая Мариной Федоровой, подругой покойной Ларисы Козловой, версия о днях убийства. По ее предположению, сегодня ночью “Джек — потрошитель” должен будет совершить еще одно преступление. Если она права, то завтра днем газеты и телевидение разнесут об этом весть по всей стране. Бред какой‑то, сидеть и ждать, понимая, что ничего не можешь сделать для предотвращения этой страшной и кровавой бойни. Десятки переодетых сотрудниц милиции дежурят по ночам в ночных ресторанах, барах, дефилируют возле гостиниц и в особо оживленных точках торговли живым товаром. Сотни нарядов милиции зорко следят за каждым ночным прохожим и проверяют каждую попавшуюся в поле зрения машину с припозднившимися пассажирами. Все бесполезно. Никаких следов, кроме группы крови, определенной по сперме убийцы, предположения, что у него имеется автомобиль иностранного производства и очень смутного описания человека, которого видели с одной из жертв. Причем, насчет группы крови тоже могут быть сомнения, ведь был прецедент с маньяком Чикатилло, когда его группа крови не совпадала с группой спермы. Именно поэтому его так долго не могли найти. А, может, Григорьев что‑то не договаривает мне? Ведь, если бы мне пришлось вести это дело, я тоже не слишком распространялся о всех деталях следствия.
