Кейт Эллисон - Секрет бабочки
Я открываю глаза. Должно быть, потеряла сознание. Мы едем, мчимся вперед. Лист темного пластика отделяет салон от кабины. Я не вижу водителя. Он не видит меня. Гордон рядом, наблюдает за мной.
Вспышка: Флинт, наблюдающий, как я просыпаюсь, его рука, летающая по листу бумаги. Его пальцы, разглаживающие шрам над моим глазом… перед тем, как мы поцеловались; это неспешное, идеальное мгновение. «Он не знает. Он никогда не прикоснется ко мне снова. И я никогда не прикоснусь к нему. Не узнаю его настоящее имя».
Это был мой первый поцелуй. Это был мой последний поцелуй.
— Хочешь потанцевать для меня… Пенелопа? Перед тем как я вышибу тебе мозги? Напоследок?
Я сворачиваюсь в клубок у борта, как можно дальше от него, но все равно он от меня слишком близко. Дыхание с шумом вылетает из его ноздрей, он стирает слюну с губ. «Он знает мое настоящее имя. Он знает все». Мозг вертится у меня в черепе. Я чувствую, как он размягчается, готовясь к тому, что его разорвет в клочья быстро летящая пуля.
— Это твоя вина, — он качает головой, словно я — ученица, провалившая экзамен по математике. В голосе разочарование. — Мы говорили тебе: держись подальше. Мы предупреждали тебя. А теперь… — Он закатывает рукава белоснежной рубашки. На предплечье темное пятно: татуировка. Вытатуированный якорь. — Что ж, у меня нет выбора. Такие тупые суки, как вы, никогда не оставляете мне выбора.
Часы на его запястье вспыхивают, когда мы проезжаем мимо уличного фонаря. И тут же еще один элемент пазла встает на место. Я ахаю.
— Ваши часы… они были у Марио на блошином рынке среди других вещей Сапфир… — Я цепляюсь за правду, за ясность мышления, больше мне цепляться не за что. — Он знал о вас и Сапфир…
Вспышка: рыжие крашеные волосы Марио, недоумение, написанное на его лице, когда в тот день он выхватил часы из моих рук. «Ох, они не для продажи».
— Этот паршивый ублюдок полез в мой бизнес. Попытался шантажировать меня. Так что мне пришлось его убить. — Голос Гордона ровный, бесстрастный. — Печальная, но необходимость. Он оказался еще одним, кто забыл, что нельзя будить спящую собаку. Или, в данном случае, спящую шлюху… — Гордон чуть улыбается, красный отсвет задних фонарей падает ему на лицо, безумные тени расцветают вокруг глаз, когда автомобиль дергается, сворачивая с шоссе, быстро съезжает по узкому пандусу, воздух свистит вокруг нас, словно крик.
Нас качает, подбрасывает, трясет. Небо — темный тоннель, в конце которого нет света. Я слизываю с губ запекшуюся кровь. Автомобиль в скрипе рессор выезжает на большую открытую автомобильную стоянку, резко останавливается, меня бросает вперед.
— Не пытайся убежать, красотка. У меня в кармане пистолет, — говорит он, улыбаясь. Два ряда идеальных зубов, все на месте, никаких дыр между ними. — И не пытайся кричать. Никто тебя не услышит.
Зубы. Они танцуют вокруг меня, кружат перед глазами. Кровь. По-прежнему на губах. Я слизываю ее. Три раза. Снова три раза, когда он открывает дверцу одной рукой, а другой крепко сжимает мое запястье, тянет меня за собой, в себя, так близко к нему, что мне хочется блевануть. Но я не могу: в моем теле сейчас все слишком сжато, шок еще не прошел.
Скоро мне предстоит уйти в пустое и безлюдное место, и жизнь моя оборвется. Идея лишена здравого смысла. Жить в одну секунду и уже не жить в следующую. Бессмысленно бессмысленно бессмысленно. Чепуха. Нежизненно.
Я практически ничего не вижу. Лишь несколько полосок света вырываются из многоэтажного склада, который высится перед нами: «ДЖОНС ИНДАСТРИЭЛ КЕМИКЛС ШИППИНГ».
Сделай так, чтобы он говорил. Сделай так, чтобы он говорил. Это единственный путь, единственный шанс.
— Охранник! — выкрикиваю в его слишком близкую грудь. — Вы его подставили, так? — Я пытаюсь вырваться, но он подтягивает меня еще ближе.
Мне вспоминается большой красный нос Винни. Как он пренебрежительно фыркнул, глянув на меня, когда заглянул в отдельную кабинку в «Десятом номере». «Мистер Джонс, прислать вам другую девушку?» И Гордон с улыбкой отвечает: «Нет, Вин. У меня есть девушка, спасибо». И потом, на тротуаре неподалеку от моего дома. Снова он. Убирает мобильник. Запрыгивает в седан.
— Умненькая ты у нас, так? Соображаешь, что к чему. — Его рука скользит по моей спине, сжимает ягодицу. — Винни достаточно долго работал у меня. Я о нем заботился. Теперь он должен расплатиться со мной. — Он смеется, без капли веселья. — При такой работе, как у него, всегда существует опасность получить тюремный срок.
— Моя фотография из школьного ежегодника… это тоже вы. Кислота… — Я пытаюсь изгнать ужас из голоса, но не получается. — Вы проникли в мою школу, вы… вы узнали, где мой шкафчик.
— Твой шкафчик? — на мгновение на лице Гордона написано полное недоумение, и я точно знаю, что он понятия не имеет, о чем речь. Потом он наклоняется ко мне, улыбается. — Знаешь что? Это твоя проблема. С самого начала. Ты думала, это шутка. Как думала и она. Ты думала, я чертов клоун, да? Я ей говорил. Я говорил ей, что не отпущу. Она мне не поверила. И не оставила мне выбора… — Он еще ближе подтягивает меня, вдавливает лицом в свою грудь — его рука на моем затылке, — и я дышу только одеколоном, которым благоухает его рубашка. Его рот у моего уха. Шипящее, вонючее дыхание.
— Вы… вы правы, — говорю я ему, в его грудь, стараясь выдавить из себя правильные слова. — Ей не следовало оставлять вас. Она… она… — «Пожалуйста, слушайте, пожалуйста, услышьте меня». — …ошиблась. Любой, кто уходит от вас, ошибается. Я… я очень сожалею. Отпустите меня, и я обещаю, что никогда…
— Заткнись, мертвая девочка, — обрывает он меня, отталкивает, и я оказываюсь в гигантских, мясистых руках другого мужчины. Улавливаю запах сигаретного дыма, въевшегося в его кожу, одежду. Я задыхаюсь, он зажимает мне горло. Я пытаюсь кричать, но с губ не срывается ни звука.
— Как мы это сделаем, босс? — Голос хриплый, слова тяжелые, бьют по ушам. Я узнаю голос. Этот человек угрожал мне в «Десятом номере».
Щелк. Передергивание затвора. Приглушенные голоса, руки опять заворачивают за спину. Сердце то бьется, то останавливается. Мои папа и мама, которых я поймала на кухне целующимися, когда он готовил обед. Шалфей, чабрец, тыква, ризотто.
— Закрой ей глаза, Фрэнк.
— Это не имеет значения, босс.
— Просто закрой их.
Еще: мы с Ореном у воздуховода в нашем старом доме в Балтиморе. Зима, мы накрываемся одеялом и наслаждаемся теплым воздухом. Он обдувает наши щеки, и запах у него такой приятный.
Большая, толстая, пропахшая сигаретами рука ложится мне на глаза, холодное металлическое кольцо прижимается к моему виску, дыхание Джонса вибрирует в моих ушах. Мои ноги дрожат и подгибаются. Сапфир тянется ко мне сквозь густой воздух. Я чувствую ее крылья, порхающие вокруг меня, чувствую, как я сама начинаю кружиться и кружиться, уменьшаясь в размерах и изменяясь, поднимаясь все выше и выше над моим телом, хотя часть меня остается приклеенной к земле, и эти руки — я по-прежнему чувствую их — сжимают мою телесную часть, тяжелую, уставшую, объятую ужасом, тогда как другая часть, именуемая душой, лишенная веса, поднимается, как туман.
Откуда-то издалека до меня доносится голос Гордона:
— Пора.
Воздух становится застывшим, и густым, и тягучим, и каждое мгновение моей жизни — прошлое, настоящее, будущее — разделяется, измельчается, превращаясь в ничто.
И эту секунду, которая дольше вечности, я пребываю в ужасе: а вдруг миссис Ким, учительница физики, ошиблась? Я не превращусь в молекулы, не стану всем. Я исчезну, и — щелк — Орен не будет меня ждать, потому что он тоже исчез, и я никогда никогда никогда не смогу увидеть его снова. Мы все уходим, и уже не возвращаемся, и все это ложь, и Флинт никогда не узнает… никогда не узнает… никогда не прикоснется… никогда не полюбит…
— Ладно, босс, поехали.
Никогда не узнает, что я люблю его, никогда ничего не узнает, никогда не вырастет, никогда не понюхает, не поцелует, не попробует…
А потом я вдруг слышу крики, шум автомобиля — ближе, ближе, — другие голоса, вижу цвета — синий, красный, — кричат уже совсем рядом.
Я чувствую, как его руки отпускают меня — их отрывают от меня, быстро, как пластырь, появляется другая пара рук. Слезы текут по моим щекам, рыдания такие сильные, что я ничего не слышу, ничего не вижу. Но эти новые руки, они поднимают меня, они вбирают меня в себя — я не знаю, как, не знаю, кто это и откуда. Не знаю, что происходит.
Внезапно: сосна, снег, клевер, трава, запахи Флинта, везде, окутывают меня.
Может, что-то там есть, когда все заканчивается. Может, там воспоминания, воспоминания о человеке, которого ты любила при жизни. Может, это как-то связано с белым светом в тоннеле, и меня несет к нему, и так будет, пока мы не сольемся воедино.
Флинт.
Флинт обнимает меня, а я ничего не понимаю. Не понимаю, жива я или умерла, или нахожусь где-то между жизнью и смертью. Я прижимаю рот к его плечу. Звуки вокруг нас — крохотные островки паники, находящиеся очень далеко: крики, лязгание, хлопание, вой сирен. Я пытаюсь говорить, но слова расплываются, как тушь на глазах, так что говорит он: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш», — снова и снова. И: «Ло, господи, ты в порядке. Ты в порядке. Ты в порядке», — и он гладит мои волосы, и прикосновения его пальцев такие приятные, такие настоящие.
![Андрэ Нортон - Железные бабочки [ Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов]](/uploads/posts/books/79674/79674.jpg)
