Полина Дашкова - Чувство реальности. Том 2
— Раиса Федоровна, вы рассказываете это уже в третий раз, — укоризненно покачал головой доктор и посмотрел на часы, — есть еще ко мне вопросы?
— Нет, все. Спасибо. Нам пора, — сказал Арсеньев.
— Не смею задерживать. Да, какие-нибудь версии насчет телефона возникли? — спросил доктор.
— Кое-что прояснилось, — кивнула Маша.
— Думаю, вам стоит сменить замок на этой калитке и заделать дыру в заборе, — посоветовал Арсеньев, — и еще, не надо никого пускать к Галине Дмитриевне, кроме мужа.
— Так никто, кроме Евгения Николаевича, не приходит.
— Ну как же! — подала голос Франкенштейн, — а эта, подруга ее, полная такая, приятная, Светлана Анатольевна.
— Ах да, конечно, — поморщился доктор, — я о ней слышал, но никогда ее здесь не видел. Эта та, которая постоянно покупает и проносит ей зеленые тетрадки?
— Именно, — закивала Франкенштейн, — она очень хорошая, внимательная женщина.
— Какие тетрадки? — хором спросили Маша и Арсеньев.
— Это один из элементов бреда, — объяснил доктор, — Галина Дмитриевна постоянно просит найти у нее дома, в ее комнате, какую-то общую тетрадь в клеточку, в зеленой обложке, исписанную лиловыми чернилами.
— Может, это ее дневник? — осторожно предположила Маша.
— Я уже спрашивал Евгения Николаевича, никакого дневника его жена никогда не вела.
— Да, а Светлана Анатольевна купила несколько разных тетрадок, зеленых, в клеточку, — закивала Франкенштейн, — но ничего не помогает. Галина Дмитриевна просит свою тетрадь, к другим не прикасается, говорит, они чужие, пустые.
— Погодите, я не понял, эту подругу, Светлану Анатольевну, пускать, или нет? — спросил доктор и опять нетерпеливо взглянул на часы.
— Ни в коем случае, — сказала Маша.
— Вы думаете… — Франкенштейн охнула и покачала головой. — Этого не может быть, она так заботится о Галине Дмитриевне, они дружат с юности, Галина Дмитриевна к ней очень привязана, всегда ее ждет, нельзя же совсем лишать ее общения с близкими, ее муж слишком занят, чтобы навещать ее часто.
— Пожалуйста, никого, кроме мужа, — сказал Арсеньев, — и гуляйте теперь где-нибудь в другом месте, подальше от забора, поближе к охране.
Перед тем как покинуть больничный парк, Маша все-таки решилась подойти к старой яблоне, притронулась ладонью к шершавому стволу, взглянула вверх. За открытым окном палаты, на третьем этаже, сквозь решетку маячил зыбкий силуэт.
* * *— Нет статьи, — пробормотал Арсеньев, когда они сели в машину, — нет никакой статьи. Конечно, графологическая экспертиза подтвердит, что дарственная надпись на книжке сделана Лисовой. Но это ничего не даст. В принципе можно попробовать сто двенадцатую “умышленное причинение вреда здоровью”… — он закурил и взглянул на Машу. — Почему вы молчите?
— Думаю.
— О чем?
— О зеленой тетради в клеточку. Там, наверное, были подробные воспоминания об утонувшей девочке Любе. Описывались ее любимые вещи: томик Есенина, кукла, открытка. Конечно, невозможно было достать именно эти предметы, но серый сборник Есенина пятьдесят девятого года издания наверняка выходил огромным тиражом, точно такой был даже у нас, в университетской библиотеке. Она могла купить в букинистическом магазине. Куклу и открытку, конечно, достать сложнее.
— Старые открытки тоже продаются в букинистических магазинах, — задумчиво кивнул Арсеньев, — а кукол образца шестидесятых я видел у старушек на окраинных барахолках. Да в общем, и наборы открыток, и старые книги можно купить на барахолках. Выбор огромный. Ладно, поехали к Рязанцеву, спросим, что за зеленая тетрадь и куда она подевалась.
— Это надо у Лисовой спрашивать. Но она не скажет. Скорее всего, она уничтожила дневник Галины Дмитриевны, предварительно выучив его наизусть.
Ступив на крыльцо веранды, они услышали низкий вкрадчивый голос:
— Женя, ну еще ложечку, за мальчиков, сначала за Димочку, чтобы прошла его аллергия…
Рязанцев сидел в кресле, всклокоченный, сонный, с опухшими красными глазами. Перед ним стояла Лисова, с фарфоровой миской и ложкой.
— Ты же знаешь, я не люблю сметану, отстань, — он отворачивался, брезгливо морщась.
— Доброе утро, — сказал Арсеньев, — Светлана Анатольевна, объясните, пожалуйста, куда делась зеленая общая тетрадь в клеточку?
— Какая тетрадь? — сердито рявкнула Лисова. — Вы не видите, Евгений Николаевич завтракает?
— Приятного аппетита, — сказала Маша, — Евгений Николаевич, вы должны знать, что ваша жена не пыталась покончить с собой. Таблетки, которые она пила, были действительно экстрактом валерьянки. А на чердаке просто перегорела лампочка, и Галина Дмитриевна встала на табуретку, чтобы вкрутить новую. Вешаться она не собиралась.
— Погодите, погодите, что за бред! — помотал головой Рязанцев, отстраняя ложку со сметаной.
— В прямой эфир вам звонила Светлана Анатольевна, — сказал Арсеньев, — она же подкинула мобильный телефон в больницу Галине Дмитриевне.
— Женя! — крикнула Лисова дурным голосом. — Это провокация! Надо вызвать охрану!
— Так, я не понял, что происходит? — откашлявшись в кулак, глухо спросил Рязанцев. — Светка, это ты звонила мне в прямой эфир? Ты?
— Женечка, ты же сам всегда боролся за справедливость и говорил, что лучше горькая правда, чем сладкая ложь! — Лисова выразительно взмахнула ложкой, и брызги сметаны полетели Рязанцеву в лицо, но он как будто не заметил этого и бесстрастно повторил:
— Ты звонила мне в эфир?
— Кто-то должен был сказать тебе правду, и не просто сказать, а так, чтобы ты осознал. — Она поставила на стол миску, положила в нее ложку, достала из кармана фартука бумажную салфетку, серую и мятую, и принялась вытирать ему лицо.
Рязанцев резко оттолкнул ее руку, схватил телефон и набрал номер.
— Егорыч?! — крикнул он в трубку — Где ты, мать твою? Да, срочно! — он отбросил аппарат.
— Евгений Николаевич, вы поняли, что ваша жена Галина Дмитриевна не пыталась покончить с собой? — тихо обратилась к нему Маша. — Эта женщина, — она кивнула на Лисову, — выкрала ее дневник, зеленую общую тетрадь в клеточку, прочитала историю про утонувшую подругу…
— Про убитую подругу! — закричала Лисова. — Женя, все эти годы ты жил с убийцей! Я пыталась восстановить справедливость, оградить тебя и детей от этого кошмара! Нельзя жить с убийцей! Она больна, Женя, она опасна!
Рязанцев никак не отреагировал. Дрожащими руками схватил пачку сигарет, но тут же отбросил и тихо, жалобно застонал:
— Ты звонила мне в эфир! Ты опозорила меня на всю страну!
— У меня не было другого выхода, иначе ты бы меня не выслушал, я много раз пыталась тебе сказать правду, но мне не давали, ты все время так занят, до тебя не докричишься…
Послышался топот. На веранду влетел взмыленный начальник охраны.
— Что здесь происходит? Рязанцев указал трясущейся рукой на Лисову и медленно произнес:
— Егорыч, убери ее отсюда, и чтобы больше я ее никогда не видел, никогда, ты понял? Это она звонила мне в прямой эфир.
— Я так и думал, — кивнул Егорыч, — я вас предупреждал.
— Женя! Опомнись! Ты остаешься совсем один, тебе не на кого будет опереться, опомнись, Женя! — повторяла Лисова, пока Егорыч выволакивал ее на улицу. — Пустите меня, я должна собрать вещи!
Арсеньев и Маша молча наблюдали, как Егорыч и охранник, ожидавший у крыльца, потащили Светлану Анатольевну к воротам. Рязанцеву, наконец, удалось закурить, он сидел, отвернувшись к стене, и над его головой поднимался слоистый дым. На диване, в углу, осталась валяться книга Шарлотты Бронте “Джен Эйр” в мягкой обложке, заложенная посередине пробитым троллейбусным талончиком.
— Евгений Николаевич, вам надо забрать жену из больницы, — сказала Маша, когда затихли крики Лисовой, — она поправится дома, не скоро, но поправится. Ее нельзя колоть психотропными препаратами, они ее искалечат, ей нужны только покой и любовь.
— Пожалуйста, оставьте меня, — не поворачиваясь к ним лицом, Рязанцев помотал головой, — я хочу побыть один.
— А вы не хотите узнать, что на самом деле происходило в вашей семье, с вашей женой все эти годы? — спросил Арсеньев.
— Потом. А сейчас уйдите… нет, стойте. Маша, вы должны подумать, как лучше организовать прессу. Надо дать несколько жестких материалов о происках моих тайных недоброжелателей и завистников, чтобы обязательно был упомянут этот идиотский звонок. Список журналистов возьмите у Феликса. Все, спасибо. Я позвоню вам.
— Феликс Нечаев задержан по подозрению в убийстве Виктории Кравцовой, Томаса Бриттена и еще одного человека, — сказал Арсеньев.
Рязанцев наконец соизволил повернуться к ним лицом:
— Феликс? Это ничтожество? Погодите, вы сказали, он убил еще одного человека. Кого же?